Он вернулся обратно в гостевую спальню и поднял сумку. Нелюбопытный человек, он редко испытывал желание лезть в чужие дела, и он никогда не подумал бы вскрывать письма жены или же совать нос в ее сумку. Во всяком случае, подобная мысль не могла прийти ему в голову при обычных обстоятельствах. Но почему она пыталась спрятать сумку? Теперь ответ на этот вопрос был очевиден. Было что-то внутри этой сумки, что она хотела скрыть от его глаз. А в спешке не успела переложить содержимое из одной сумки в другую. Замочек открылся легко, и он почти сразу обнаружил письмо — целых четыре страницы.
Ты эгоистичная, неблагодарная сука, и если думаешь, что можешь просто свалить, когда захочешь, то знай, что тебя ждет куча неприятностей, так как и я могу кое на что претендовать. Попробуй понять, что я имею в виду. Если ведешь себя как сучка, знай, что и я могу поступать также. Ты получила от меня что хотела, но лишь потому, что я пожелал тебе это дать. Ты вообразила, что можешь все уничтожить, и что мы равны. Настоящим письмом хочу тебе сообщить, что этого не будет и, как уже сказал, тебе лучше понять, что я имею в виду. Можешь быть уверена, я тебе отплачу по заслугам …
Его горло сжималось, пока он просматривал остальную часть письма: на первой странице не было обращения, как и подписи на последней. Но не могло быть никаких сомнений в сути послания — она настолько очевидна, что только умственно отсталый искал бы другие доказательства: жена ему изменяла — и вероятно уже не один месяц.
В центре его лба пульсировала острая боль, кровь стучала в ушах, на несколько минут его мыслительные процессы притупились.
И все же, как ни странно он полностью контролировал остальные части тела, и рука его не задрожала, когда он налил обычную дозу виски. Чаще всего он добавлял немного воды, сейчас глотнул чистого виски: первый маленький глоток, потом глоток побольше, потом еще два глотка обжигающей жидкости — и бокал опустел. Он налил снова, снова выпил. Последних капель из бутылки как раз хватило на третий бокал, который он выпил медленно, со знакомым чувством поднимающегося тепла, медленно заливающего сознание. И что парадоксально, и совсем неожиданно, порочная ревность, несколько минут назад угрожавшая заглушить все его чувства, уступала место все более ясной мысли о любви к собственной супруге.
Это новое осознание напомнило ему тот день, когда не вполне подготовленная, но чересчур самоуверенная, она провалилась, сдавая экзамен на водительские права. Когда она с тихой печалью объясняла ему, где ошиблась, он ощутил поднимающуюся волну сочувствия к ней. В тот день он осознал ее уязвимость, а готовность защитить ее от будущих разочарований была так сильна, что он был в состоянии застрелить экзаменатора, обвинившего его жену в неподготовленности.
Бокал опустел — бутылка тоже, и Томас Бауман медленно, но уверенно спустился по лестнице, держа в левой руке пустую бутылку, а в правой — письмо. Ключи от «Метро» лежали на кухонном столе. Он взял их и сунул в карман плаща. Прежде чем сесть в машину, спрятал бутылку в пакет с кухонными отходами и отнес в мусорный контейнер у забора. Потом поехал — надо было немедленно сделать кое-что небольшое и легкое.
До его места работы в Чиппинг-Нортоне было не более мили, и пока он ехал, до него дошла ясная логика того, что он вознамерился сделать. Спустя всего пятнадцать минут после возвращения на Чарлбери-Драйв, едва положив письмо в сумку, он полностью осознал яростную ненависть, которую вызывал у него человек, отнявший у него любовь и верность его жены — человек даже не имевший смелости подписаться.
Женщина с серой сумочкой стояла у могилы, красно-желтая глина облепила ее туфли. Дождь почти перестал, и молодой викарий напевал погребальный псалом монотонно, медленно и с назидательным достоинством. Из доносившихся обрывков разговоров Маргарет Бауман поняла, что старик воевал на передовой на стороне союзников в Нормандии до последних дней войны. И когда один из его соратников по Британскому Легиону в память о Годовщине[1] положил цветы на крышку гроба, она почувствовала, как слезы наполнили ее глаза. И прежде, чем успела отвернуться, большая слеза подобно чернильной кляксе, упала на ее перчатку.
— Ну, вот и все! — сказала подруга в желтых сапожках. — Боюсь, что в этот раз можно не рассчитывать на портвейн и сандвичи с ветчиной.
— Разве обычно это едят после похорон?
— Конечно, людям нужно что-то бодрящее. Особенно в такой денек.
Маргарет не сказала ни слова, пока не села в машину.
— Хочешь, заскочим в паб? — спросила ее спутница.
— Нет, не сейчас. Думаю, лучше вернуться домой.
— Неужели будешь заниматься готовкой?
— Обещала мужу приготовить что-нибудь перекусить, когда вернусь, — сказала она тихо.
Дама в желтых сапогах вела машину, больше не делая попыток повлиять на ее решение; она знала, что самым разумным было как можно быстрее отвезти домой свою неспокойную подругу, а после присоединиться к остальным в местном пабе.
Маргарет Бауман сбросила туфли у входа.
— Я вернулась! — воскликнула она.
Но ей никто не ответил. Быстро осмотрев кухню, гостиную и спальню — а потом и гостевую спальню, она осталась довольна. «Метро» не было у гаража, но может он загнал ее внутрь из-за дождя. А может, поехал в ближайший паб, если и так, она все равно была довольна. В гостевой спальне она открыла дверцу гардероба, достала сумку: напрасно она встревожилась и уже сожалела, что отклонила предложение пойти в паб с остальными. Куча коробок для обуви слегка перекосилась, она их подровняла и с облегчением пообещала себе впредь быть более внимательной.
Она разогрела оставшееся со вчерашнего вечера куриное ризотто, но несколько кусков, которые успела проглотить, имели неприятный вкус. Какую кашу сама заварила! В такую ужасную историю попала! Она сидела в гостиной и слушала часовые новости, при этом узнала, что курс фунта на Токийской фондовой бирже слегка поднялся за прошедшие сутки. В отличие от ее настроения. Она включила телевизор и посмотрела первые два забега в Ньюбери, вообще не поняв какие из лошадей первыми пришли к финишу. И только когда третий забег скользнул по краю ее сознания, она услышала скрип тормозов «Метро». Он поцеловал ее легко в щеку и голос его был неожиданно трезв, когда он задал ей несколько вопросов о похоронах. Но она была уверена, что выпил он предостаточно, и ничуть не удивилась, когда он сказал, что хочет вздремнуть после обеда.
Однако Томасу Бауману некогда было спать, в голове его уже начал формироваться план действий. Комната с ксероксом на почте была пуста, и он сделал копию письма. Какое-то время он взирал на ряды почтовых фургонов, припаркованных за окном. Почтовые автомобили (он никогда не рассматривал их с этой стороны) были полностью анонимны: прохожие не интересовались личностью водителя, скрытого (и защищенного от прямых взглядов) в кабине красного таинственного фургона. Они могли перемещаться почти незаметно с одного места на другое без страха огрести штраф от полицейских на оживленных улицах Оксфорда.
В письме мужчина, причинивший столько горя Маргарет, просил ее о встрече без десяти час в понедельник у библиотеки на Саут-Парейд — и да! он, Том Бауман, тоже будет там. Вряд ли будет трудно нанять одну из этих машин, это он устроит. Более того, он часто ожидал Маргарет как раз на этой улице у библиотеки, где она брала книги, и хорошо помнил, что на перекрестке Саут-Парейд и Мидл-Вей была небольшая почта с почтовым ящиком на стене. Едва ли можно было найти более подходящее место…
Внезапно его поразила одна мысль: сколько времени пролежало в сумке это письмо? На нем не было даты, ничто не подсказывало, какой точно понедельник имелся в виду? Возможно, речь шла о прошедшем понедельнике? Он не мог быть уверенным вполне, но был убежден, что письмо пришло ей на работу, и было получено день или два назад. И он считал, что Маргарет поступит так, как хотел тот мужчина. Оба предположения Тома Баумана оказались правильны.
В понедельник, без десяти час, в боковое зеркало машины он увидел Маргарет, которая шла в его сторону, и откинулся на заднее сиденье, пока она не отошла на два-три метра. Минутой позже, точно у библиотеки, остановился «Маэстро». Водитель открыл левую дверцу, после чего быстро поехал вперед уже с Маргарет Бауман.
Когда «Маэстро» достиг перекрестка на Вудсток-Роуд, почтовый фургон отделяли от него три машины. С этого момента потянулась цепь событий, которые приведут к убийству — спланированному медленно и точно, и совершенному с ловкой жестокостью.
Год завершен, — промолвил Бог, —
Дошит его наряд.
Я заключил червей в песок,
Устлал листвой края дорог
И погасил закат.
Томас Харди, «В канун Нового года»
Бульвар с трехполосным движением Сент-Джилс обозначали в трех или четырех местах массивные уличные таблички (белыми буквами на черном фоне), созданные в литейной мастерской близлежащей деревни Джерико. А так как Оксфорд считался центром образования, то и правописание названия улицы соответствовало требованиям кафедры английского языка. Но немногие из главных действующих лиц данной истории имели углубленные познания в области грамматики, так как они были теми людьми, которых, согласно принятой в Оксфорде и Кембридже терминологии, сразу — причем с полным основанием — можно было причислять к «черни», а не к «лордам».
