Одолев спуск, я сразу помчался в гостиную, но она была пуста. Тогда я прислушался и сообразил, что теперь вопли доносятся до меня не так отчетливо, как раньше, когда я еще стоял на площадке лестницы; значит, кричат где-то на другой стороне дома.
Я кинулся назад в холл и увидел Пуаро и Дорро Плейфорд: оба торопливо спускались по лестнице. Я слышал, как бельгиец бросил: «Утренняя гостиная», – и они побежали к столовой. Последовав за ними, я вскоре обнаружил источник звука. Им оказалась Софи Бурлет. Она была в пальто и шляпе. И стояла лицом не к столовой, а к помещению напротив. Я решил, что это и есть утренняя гостиная: та самая, где, если верить Орвиллу Рольфу, некий мужчина и некая женщина напряженно обсуждали проблему открытого гроба.
Слезы текли по щекам Софи, пока она то выла, то визжала, неотрывно глядя в комнату, где ее глазам словно предстал невообразимый ужас. Она загораживала проход, и я не мог понять, что именно она видит. Но, судя по всему, это действительно было что-то немыслимое.
Пуаро был уже рядом с ней.
– Mon Dieu[14], – прошептал он, заглянув внутрь и всеми силами пытаясь сдвинуть визжащую женщину с места. – Не смотрите, мадемуазель. Не смотрите.
– Но… какой ужас! Я не понимаю, зачем… и вообще, кто… – Дорро завертела головой. – Гарри! Гарри! Где ты? В утренней гостиной случилось нечто невыразимое!
Мне наконец удалось пробиться к двери и заглянуть внутрь; то, что я там увидел, превзошло любые мои ожидания. Щадя чувства читателя, я опущу жуткие, омерзительные подробности представшей передо мной картины. Скажу только, что Джозеф Скотчер лежал на полу, рядом со своим инвалидным креслом, странно изогнувшись всем телом. Он был мертв; сомневаться в этом не приходилось – его убили, причем очень жестоко. Возле тела валялась дубинка из темного дерева. Весь ее широкий конец покрывала запекшаяся кровь вперемешку с фрагментами мозга. Красное растекалось по ковру, а череп Скотчера был разбит почти всмятку, так что отчетливо была видна лишь нижняя часть лица да искаженный гримасой рот.
За моей спиной появился Гарри. Он сказал Дорро:
– Я здесь, старушка. Что тут за чертовщина и почему такой визг?
– Чертовщина, – тихо повторил за ним Пуаро. – Вы совершенно правы, виконт. Без черта тут не обошлось. Это его рук дело.
Я вдруг почувствовал, что у входа в комнату уже собрались все, кто был в доме. Люди окружали меня со всех сторон. Сначала Клаудия, Гарри и леди Плейфорд в желтом шелковом халате. Орвилл Рольф и Рэндл Кимптон стояли за ними плечом к плечу. У последнего шевелились губы, словно он что-то говорил – возможно, пытался распорядиться сложившейся ситуацией, – но его слова тонули в общем шуме. Из-за спины леди Плейфорд выглядывали Бригида, Филлис и Хаттон. Дальше всех стоял Майкл Гатеркол. Я обратил внимание, что он тоже был в пальто. Неужели он и Софи все это время были в саду вместе? Может, они и вправду любовники?
Леди Плейфорд стояла, прикрыв ладонью рот, но кричала одна Софи.
– Джозеф! – выла она. – О, нет, нет, нет, мой дорогой Джозеф! – Стряхнув руку Пуаро, она кинулась к убитому и бросилась на колени рядом с его телом. – Нет, нет, этого не может быть, я не верю!
Леди Плейфорд положила ладонь на плечо Пуаро.
– Это правда он, Пуаро? – спросила она. – Точно? Его голова… я хочу сказать, как его можно опознать, когда он в таком виде?
– Это действительно мистер Скотчер, мадам, – ответил Пуаро. – Это его лицо – то, что от него осталось, – и его тело, ведь он был очень изможден. В Лиллиоуке не было второго такого же худого человека.
– Черт бы вас побрал! – рявкнула леди Плейфорд. Но уже через секунду извинилась: – Прошу прощения, Пуаро. Вы ни в чем не виноваты.
Рэндл Кимптон что-то сказал, но я услышал лишь конец фразы:
…алмаза жизни не было – он взят
Проклятой, неизвестною рукой[15].
Наверное, он снова цитировал своего любимого «Короля Джона».
Я оглянулся на Гатеркола. Вид у него был сосредоточенный, но спокойный, а взгляд почти безмятежный. Похоже, случившееся его не слишком огорчило.
– Это она его убила! Я видела!
Услышав это, я снова повернулся к дверям утренней гостиной. Софи – а это кричала именно она – стояла возле трупа на коленях и глядела на нас безумными глазами.
Пуаро шагнул к ней.
– Мадемуазель, прошу вас, подумайте, прежде чем ответить на мой вопрос, – заговорил он. – Вы испытали глубокое потрясение, это понятно, но все же вы должны говорить только правду, а для этого необходимо сосредоточиться на фактах. Вы действительно хотите сказать, что видели, кто убил мистера Скотчера?
– Я видела, как она его убивала! У нее в руках была дубинка, и… этой дубинкой она била его по голове! Била и била, не останавливаясь! Он умолял, а она не переставала! Это она его убила!
– Кто, мадемуазель? Кого вы обвиняете в убийстве?
Софи Бурлет медленно встала. И подняла дрожащую руку с вытянутым указательным пальцем.
Утром прибыли настоящие детективы. В смысле, те, которые служили в полиции графства Корк и могли производить аресты на его территории, а не те, которые, приехав из Англии – или даже из Бельгии, – отирались под видом гостей в доме, где было совершено убийство.
В Свободной Республике Ирландия полиция известна как гарда, иначе гарда шиохана, то есть «хранители покоя». Характер одного из полицейских, присланных из Дублина расследовать насильственную смерть Джозефа Скотчера, подходил к этому названию просто идеально. Сержант Даниэль O’Двайер – круглолицый, как полная луна, в круглых очках, слегка набекрень оседлавших его переносицу – вносил свой посильный вклад в дело сохранения покоя тем, что согласно кивал всякому, кто бы к нему ни обратился. Похоже, что в его репертуаре вообще не было ни одной формы отрицания.
К несчастью, он был лишь подчиненным. Старший, инспектор Артур Конри, был тот еще фрукт. Лет ему было за пятьдесят, он носил челку, которая не свисала ему на лоб, как это обычно свойственно волосам, но торчала над ним недвижно, подобно скальному выступу, а еще он имел привычку слушать, плотно прижав подбородок к груди, и говорить, лишь слегка переменив положение головы.
Первое, что сделал Конри, появившись в Лиллиоуке, прочитал нам небольшую лекцию, которая, вероятно, задумывалась как своего рода визитная карточка, а вышла скорее похожей на строгий выговор.
– Я сюда не напрашивался, – заявил он. – Наоборот, это меня просили. «Кто же, если не ты, Артур, – сказали мне. – Никто, кроме тебя, не справится. Случай сложный, дело важное, а значит, тем более некого послать, кроме тебя». Тогда я поговорил с женой. Надо сказать, она не больше моего хотела, чтобы я ехал в Клонакилти, а я сам, в моем-то возрасте, не жаждал ни такого дальнего пути, ни ответственности, сопряженной с этим случаем, в особенности учитывая все прочие возложенные на меня обязанности.
– Странно, что вы все же оказались здесь, инспектор, – мягко заметил Пуаро.
Сержант О’Двайер согласно кивнул и заметил:
– В самом деле странно, тут вы правы, мистер Пуаро.
Тут выяснилось, что инспектор еще не закончил свою речь.
– Но моя жена сказала мне: «Артур, если хотят, чтобы поехал ты, значит, на то есть причины. Да и, правду-то говоря, кто справится с этим делом лучше тебя? Никто, нет таких!» Как вы понимаете, сам я человек скромный и ничего такого о себе не говорю; это я передаю вам мнение моей супруги. Тогда мы решили посоветоваться с нашим ребятами – их у нас трое, и все уже взрослые…
История о заседании семейного совета Конри в расширенном составе тянулась еще долго, а уж торжественностью изложения она не посрамила бы и похорон монарха. Вкратце ее можно изложить так: Конри-младшие, как и миссис Конри, переживали, как бы груз ответственности не раздавил почтенного главу их семейства, однако сошлись на том, что без его опытного руководства дело распутано не будет, а значит, и правосудие не свершится.
– И вот, – подытожил наконец Конри, – я здесь. И останусь здесь до тех пор, пока это неприятное дело не будет расследовано до конца, а потому настаиваю, чтобы никто из присутствующих сейчас в доме также не покидал его. Те, кого где-то в иных местах ждет служба, могут считать себя в отпуске. Вы все останетесь под этой крышей столько, сколько будет необходимо! Это мой приказ. Кроме того, прежде чем заняться этим делом вплотную, я должен огласить еще одно условие. – С этими словами он поднял вверх правую руку, изобразив ладонью пистолетик: его вытянутый указательный палец смотрел вперед, а отогнутый большой – назад. Нам еще предстояло узнать, что это был один из его излюбленных жестов, которым он подчеркивал особенно важные моменты своей речи. – Порядок действий такой: расследование веду я. Распределяю задания и обязанности тоже я – я один.
