— Мотив был сугубо эмоциональный? — спросил Пуаро.
— Я бы сказал, да. Ревность. У него была связь с женой владельца пивной «Зеленый лебедь» в Вудли-Каммон обычной забегаловки. Потом он вроде бы начал волочиться за другой молодой женщиной, а может, и не за одной. Ферриер был порядочным бабником — из-за этого у него уже случались неприятности.
— Он удовлетворял вас как служащий?
— У меня не было особых оснований для недовольства. Ферриер хорошо обходился с клиентами, работал достаточно усердно, но ему следовало бы проявлять больше внимания к своей репутации и не путаться с женщинами, стоящими, выражаясь старомодно, ниже его по положению. В результате в «Зеленом лебеде» произошла ссора, и Лесли Ферриера зарезали по дороге домой.
— Как вы думаете, это дело рук хозяйки пивной или какой-то из его других женщин?
— Право, не могу сказать с уверенностью. По-моему, полиция считала мотивом ревность, но… — Он пожал плечами.
— Но вы в этом не убеждены?
— Такое вполне возможно, — промолвил мистер Фуллертон. — «Не встретишь фурии страшней ревнивой бабы». Это часто цитируют в суде, и иногда не без оснований.
— Но мне кажется, вы не вполне уверены, что это относится к данному случаю.
— Ну, скажем, я бы предпочел большее количество улик. Как, впрочем, и полиция. Те, которые имелись в наличии, прокурор счел недостаточными.
— Значит, мотив мог быть совсем иным?
— О да. Можно было выдвинуть на обсуждение несколько теорий. Молодой Ферриер не обладал твердыми нравственными устоями. Он был недурно воспитан, его мать — вдова — очень приятная женщина. А вот отец был личностью куда менее удовлетворительной. Он несколько раз попадал в серьезные переделки, так что жене с ним крупно не повезло. Наш молодой человек некоторым образом пошел в отца. Один или два раза он связывался с весьма сомнительной компанией. Я предупреждал его, что эта публика занимается противозаконными сделками. Откровенно говоря, я не стал бы держать у себя Ферриера, если бы не его мать. Конечно, он был молодым и способным парнем, и я надеялся, что мои предупреждения подействуют. Но за последние десять лет преступность среди молодежи резко возросла.
— Думаете, с ним мог разделаться кто-то из его сомнительных друзей?
— Это вполне возможно. Связываясь с подобными людьми, вы всегда подвергаете себя опасности. Малейшее подозрение, что вы собираетесь на них донести, — и нож между лопатками вам обеспечен.
— Никто не видел, как это произошло?
— Никто. Это вполне естественно. Тот, кто проделывает такую работу, должен принимать все меры предосторожности — алиби в нужное время и в нужном месте и так далее.
— Все же кто-то случайно мог это видеть. Например, ребенок.
— Ночью? В окрестностях «Зеленого лебедя»? Это едва ли вероятное предположение, мсье Пуаро.
— Девочка, — настаивал Пуаро, — которая могла это запомнить. Допустим, она возвращалась домой от подруги, живущей неподалеку, и что-то заметила из-за изгороди.
— Право, мсье Пуаро, у вас слишком живое воображение. То, что вы говорите, представляется мне абсолютно невозможным.
— А мне нет, — возразил Пуаро. — Дети многое замечают и часто оказываются в самых неожиданных местах.
— Но, приходя домой, они рассказывают о том, что видели.
— Необязательно. Они могут не быть уверенными, что именно они видели. Особенно если это их напугало. Дети всегда рассказывают дома о несчастных случаях на улице или инцидентах, связанных с насилием, свидетелями которых им довелось быть. Они умеют хранить секреты. Иногда им нравится ощущение, что они владеют тайной.
— Но матерям-то они все рассказывают, — запротестовал мистер Фуллертон.
— Я в этом не уверен, — покачал головой Пуаро. — Знаю по опыту, что дети утаивают от матерей очень многие вещи.
— Могу я узнать, почему вас так интересует дело Лесли Ферриера? Насильственная смерть молодого человека, увы, не редкость в наши дни.
— Я ничего о нем не знаю, но хочу знать, потому что его насильственная смерть произошла не так уж давно. Это может быть важным для меня.
— Не могу понять, мсье Пуаро, — резко произнес мистер Фуллертон, — что привело вас ко мне и что именно вас интересует. Не можете же вы подозревать связь между гибелью Джойс Рейнолдс и убийством молодого человека, косвенно замешанного в преступной деятельности, происшедшим годы тому назад.
— Когда стремишься добраться до истины, подозревать можно все, — отозвался Пуаро.
— Простите, но во всех делах, касающихся преступлений, необходимы прежде всего доказательства.
— Возможно, вы слышали, что Джойс заявила в присутствии ряда свидетелей, будто собственными глазами видела убийство.
— В таком месте, как это, — ответил мистер Фуллертон, — слышишь любые сплетни. Если в их основе и имеются подлинные факты, то они доходят до вас настолько преувеличенными, что едва ли заслуживают доверия.
— Безусловно, — кивнул Пуаро. — Насколько мне известно, Джойс было всего тринадцать лет. В девятилетнем возрасте она могла видеть, скажем, как автомобиль сбил человека, как ночью ударили кого-то ножом или как задушили учительницу. Это произвело на нее сильное впечатление, но она никому ничего не рассказывала, не будучи уверенной, что видела на самом деле. Она могла даже забыть об этом, пока что-то ей не напомнило. Вы согласны, что такое возможно?
— Да, но мне это кажется притянутым за уши.
— По-моему, у вас здесь также произошло исчезновение девушки-иностранки. Ее звали Ольга или Соня… не помню фамилии.
— Ольга Семенова. Да, действительно.
— Боюсь, она не слишком заслуживала доверия?
— Вы правы.
— Девушка была компаньонкой или сиделкой миссис Ллуэллин-Смайт — тети миссис Дрейк, о которой мы только что говорили, верно?
— Да. До Ольги у нее работали еще две иностранные девушки. С одной из них она поссорилась почти сразу же, а другая была симпатичной, но непроходимо глупой. Миссис Ллуэллин-Смайт не принадлежала к людям, которые легко мирятся с глупостью. Ольга вроде бы ее вполне удовлетворяла. Если я правильно помню, девушка не отличалась привлекательностью. Она была низкорослой, коренастой, держалась неприветливо, поэтому соседи ее не жаловали.
— В отличие от миссис Ллуэллин-Смайт?
— Она очень привязалась к Ольге — с ее стороны это было весьма неблагоразумно. Несомненно, — продолжал мистер Фуллертон, — я не сообщаю вам ничего такого, о чем вы еще не слышали. Как я говорил, сплетни здесь распространяются с быстротой молнии.
— Насколько я понимаю, миссис Ллуэллин-Смайт оставила этой девушке крупную сумму денег?
— Произошла поразительная вещь, — сказал адвокат. — Миссис Ллуэллин-Смайт долгие годы практически не изменяла свое завещание, не считая добавления определенных сумм на благотворительные нужды. Очевидно, вам это уже известно, если вы интересовались этим вопросом. Основная часть капитала всегда отходила ее племяннику Хьюго Дрейку и его жене, являющейся также его кузиной и, следовательно, в какой-то степени племянницей миссис Ллуэллин-Смайт. Если бы кто-нибудь из них умер раньше тети, деньги переходили оставшемуся в живых. Солидные суммы завещались благотворительным организациям и старым слугам. Но последние изменения были осуществлены примерно за три недели до кончины миссис Ллуэллин-Смайт, причем без участия нашей фирмы, как было до того. Они представляли собой кодицил, написанный ею собственноручно. Число благотворительных организаций уменьшилось до одной или Двух, слуги вовсе не получали ничего, а все состояние завещалось Ольге Семеновой в благодарность за ее верную службу и привязанность. Это казалось абсолютно непохожим на миссис Ллуэллин-Смайт.
— А потом? — спросил Пуаро.
— Возможно, об этом вы тоже слышали. Из показаний экспертов по почерку стало ясно, что кодицил поддельный.
Он лишь слегка напоминал почерк завещательницы. Миссис Ллуэллин-Смайт не любила пишущую машинку и часто диктовала Ольге Семеновой свои личные письма, прося по возможности копировать ее почерк, а иногда даже ставить за нее подпись. У Ольги было достаточно времени для практики. Очевидно, когда миссис Ллуэллин-Смайт скончалась, девушка решила, что достаточно напрактиковалась для подделки кодицила. Но с экспертами такие вещи не срабатывают.
— И был начат процесс с целью опротестовать завещание?
— Да, но с обычными юридическими проволочками, в течение которых молодая леди потеряла присутствие духа и, как вы упомянули ранее, исчезла.
Когда Эркюль Пуаро откланялся и удалился, Джереми Фуллертон снова сел за стол и стал негромко барабанить по нему кончиками пальцев. Взгляд его был отсутствующим, — казалось, мысли адвоката блуждают где-то далеко.
Он взял лежащий перед ним документ и посмотрел на него, но никак не мог сосредоточиться. Зазвонил внутренний телефон, и Фуллертон поднял трубку:
