Дверь квартиры открыл для нас слуга со странным, совершенно неподвижным лицом. При взгляде на него невозможно было представить, что такая физиономия способна выразить хоть какое-нибудь чувство.
Пуаро подал ему свою визитную карточку, на которой Джепп написал несколько слов, и нас провели в низкую длинную комнату, богато обставленную и полную всяческих диковин. На стенах висело несколько прекрасных икон, на полу лежал редкостный персидский ковер. На столе стоял самовар.
Я как раз рассматривал одну из икон, которая, насколько я мог судить, представляла собой немалую ценность, когда краем глаза случайно заметил: Пуаро стоит на полу на четвереньках. Как ни великолепен был ковер в комнате, вряд ли он мог привлечь к себе такое пристальное внимание.
– Не правда ли, исключительно прекрасный экземпляр? – спросил я.
– А? О! Ковер? Нет, я смотрю не на ковер. Но ковер и в самом деле прекрасен, слишком хорош для того, чтобы глупейшим образом вбивать гвоздь в пол прямо сквозь него. Нет, Гастингс, – сказал он, поскольку я шагнул вперед, – сейчас гвоздя уже нет. Но дырка осталась.
Неожиданно сзади послышался шум, заставивший меня обернуться, а Пуаро – резво вскочить на ноги. В дверях стояла девушка. Ее глаза, устремленные на нас, потемнели от подозрения. Девушка была среднего роста, с красивым, несколько угрюмым лицом, синими глазами и совершенно черными, коротко подстриженными волосами. Когда она заговорила, оказалось, что она обладает богатым, звучным голосом, совершенно не английским.
– Боюсь, мой дядя не сможет увидеться с вами. Он очень болен.
– Очень жаль, но, возможно, вы будете так добры и замените его. Вы ведь мадемуазель Давилова, не так ли?
– Да, я Соня Давилова. Что вы хотите узнать?
– Я провожу небольшое расследование того печального происшествия, что случилось прошлым вечером, – я имею в виду смерть мистера Гилмора Уилсона. Вы можете что-нибудь рассказать об этом?
Глаза девушки широко раскрылись.
– Он умер от сердечной недостаточности… во время игры в шахматы.
– Полиция не слишком в этом уверена… в сердечной недостаточности, мадемуазель.
Девушка испуганно вздрогнула.
– Так, значит, это правда! – воскликнула она. – Иван был прав!
– Кто такой Иван и почему вы говорите, что он был прав?
– Иван – это тот человек, который встретил вас… и он уже говорил мне, что, по его мнению, Гилмор Уилсон умер не своей смертью… что его отравили по ошибке.
– По ошибке?
– Да, что яд был предназначен для моего дяди.
Она уже забыла о вспыхнувшем было недоверии к нам и говорила горячо и пылко.
– Но почему вы так считаете, мадемуазель? Кому могло понадобиться отравить доктора Саваронова?
Они покачала головой:
– Я не знаю. Я в совершенном недоумении. А мой дядя не доверяет мне. Возможно, это и естественно… Видите ли, он меня едва знает. Он видел меня, когда я была совсем ребенком, и больше мы не встречались до того момента, как я приехала к нему сюда, в Лондон. Но, насколько я знаю, он чего-то боится. У нас в России множество разных тайных организаций, и я однажды подслушала кое-что такое, что заставило меня думать – он боится одной из них. Скажите мне, мсье… – Она подошла поближе, ее голос упал до шепота: – Вы когда-нибудь слышали об организации, которая называется «Большая Четверка»?
Пуаро едва не выскочил из собственного костюма. Его глаза от изумления округлились и выпучились.
– Почему вы… что вы знаете о Большой Четверке, мадемуазель?
– Это какая-то организация. Я слышала упоминание о ней и позже спросила дядю. Я никогда не видела, чтобы человек был так испуган. Он побелел и задрожал. Он боится их, мсье, чрезвычайно боится, я уверена! А они по ошибке убили этого американца Уилсона.
– Большая Четверка, – пробормотал Пуаро. – Вечно эта Большая Четверка! Удивительное совпадение… Да, мадемуазель, ваш дядя в опасности. Я должен спасти его. А сейчас расскажите мне все в подробностях о трагическом вечере. Покажите мне шахматную доску, стол, как сидели игроки, – в общем, все покажите.
Она отошла в глубь комнаты и выдвинула маленький столик. Его столешница представляла собой шахматную доску, составленную из серебряных и черных квадратов.
– Этот столик был прислан моему дяде несколько недель назад в качестве подарка, с просьбой, чтобы он использовал его в ближайшем матче, в котором будет участвовать. Столик стоял в центре комнаты… вот так.
Пуаро осмотрел столик со вниманием, которое показалось мне совершенно излишним. Он вообще, на мой взгляд, не вел никакого расследования. Многие из его вопросов были, по-моему, совершенно бесцельными, а о том, что действительно имело значение, он, похоже, и не собирался спрашивать. Я пришел к выводу, что внезапное упоминание о Большой Четверке полностью вывело его из равновесия.
После минутного изучения самого столика и места, которое он занимал во время матча, Пуаро попросил показать ему шахматные фигуры. Соня Давилова принесла их в коробке. Пуаро небрежно глянул на них.
– Красивый комплект, – пробормотал он с отсутствующим видом.
И снова он не задал вопроса о том, какие во время матча подавались закуски или кто здесь присутствовал в тот момент!
Я многозначительно кашлянул:
– Вам не кажется, Пуаро, что…
Он безапелляционно перебил меня:
– Не кажется, друг мой. Предоставьте дело мне. Мадемуазель, в самом ли деле невозможно повидаться с вашим дядей?
Слабая улыбка проскользнула по ее губам.
– Он поговорит с вами, конечно же. Понимаете, это моя работа – первой разговаривать с незнакомыми.
Она ушла. Я услышал тихие голоса в соседней комнате, а через минуту девушка вернулась и пригласила нас войти.
Человек, лежавший в той комнате на кушетке, являл собой впечатляющую фигуру. Высокий, изможденный, с кустистыми бровями и белой бородой, с лицом, осунувшимся в результате перенесенных страданий, доктор Саваронов был, безусловно, яркой личностью. Я отметил особую форму его головы, ее необычайные размеры. Я, впрочем, знал, что великий шахматист и должен иметь большой по объему мозг. Я с легкостью понял, почему доктор Саваронов является вторым из величайших мастеров шахмат в мире.
Пуаро поклонился.
– Мсье доктор, могу я поговорить с вами наедине?
Саваронов повернулся к племяннице:
– Оставь нас, Соня.
Девушка послушно исчезла.
– Итак, сэр, в чем дело?
– Доктор Саваронов, совсем недавно вам невероятно повезло. Но если бы вы… если бы вы внезапно умерли, кто наследует вам?
– Я написал завещание в пользу моей племянницы, Сони Давиловой. Но вы же не предполагаете…
– Я ничего не предполагаю, однако вы не видались со своей племянницей со времен ее раннего детства. Кто угодно мог бы сыграть ее роль.
Похоже, предположение Пуаро поразило Саваронова. А Пуаро безмятежно продолжал:
– Довольно об этом. Я просто предостерег вас, и все. А сейчас я хочу попросить вас описать мне игру, что состоялась в тот трагический вечер.
– Что вы имеете в виду… как это – описать?
– Ну, я сам не играю в шахматы, но понимаю, что есть различные варианты начала игры… Гамбит, так это называется?
Доктор Саваронов едва заметно улыбнулся.
– А! Теперь я вас понял. Уилсон начал дебютом Лопеца – это один из известнейших дебютов, он часто используется во время подобных соревнований.
– И как долго вы играли до того, как произошла трагедия?
– Должно быть, это был третий или четвертый ход, когда Уилсон вдруг упал на стол, абсолютно мертвый!
Пуаро встал, собираясь уходить. Последний свой вопрос он задал небрежно, как будто это не имело никакого значения, – но я-то знал, что это не так:
– Он что-нибудь ел или пил?
– Виски с содовой, полагаю.
– Благодарю вас, доктор Саваронов. Больше я не стану вас беспокоить.
Иван ждал нас в холле, чтобы проводить. Пуаро задержался на пороге:
– Квартира под вами… вы знаете, кто в ней живет?
– Сэр Чарльз Кингуэлл, член парламента, сэр. Там недавно делали ремонт.
– Спасибо.
Мы вышли на улицу, залитую ярким зимним солнцем.
– Ну, знаете ли, Пуаро, – взорвался я, – не думаю, что в этот раз вы были на высоте. Ваши вопросы были уж слишком не по делу.
– Вы так думаете, Гастингс? – жалобно глянул на меня Пуаро. – Я был boulversé,[15] верно. А о чем бы вы спросили?
Я тщательно обдумал вопрос, а потом изложил Пуаро свои соображения. Он выслушал меня вроде бы с большим интересом. Мой монолог длился, пока мы не добрались до дома.
– Блестяще, весьма рассудительно, Гастингс, – сказал Пуаро, отпирая дверь и поднимаясь по лестнице впереди меня. – Но все это совершенно не нужно.
– Не нужно! – ошеломленно закричал я. – Если этот человек был отравлен…
– Ага! – воскликнул Пуаро, бросаясь к записке, которую он увидел на столе. – Это от Джеппа. Как я и думал. – Он бросил листок мне. Записка была короткой и деловой. Никаких следов яда не обнаружено, ничто не указывает на причину смерти.
