Ковальчик заявил, что больше ничего не знает о старой леди. Конечно, он поступил плохо, украв ее деньги, и должен быть за это наказан. Но он оставил ее живой и невредимой у холста в комнате рядом с кухней. Он не убивал ее и вообще не мог никого убить — слишком много убийств ему пришлось видеть за свою жизнь. Его тошнит от крови. Перекрестившись, Ковальчик поклялся Матерью Божьей, что не тронул и волоска на голове у старой леди — только ее деньги…
Судья Шинн смотрел на Джонни, словно спрашивая: «Теперь, выслушав его, ты по-прежнему уверен, что он убил тетушку Фанни?»
Заключенный снова лежал на койке с безучастным видом. Вероятно, он не рассчитывал, что ему поверят, и рассказал свою историю, только подчиняясь требованию.
Ковальчик закрыл глаза.
Джонни молча стоял над ним. Он был озадачен. За время службы в армейской разведке ему не раз приходилось допрашивать людей, и он научился различать даже слабый аромат лжи. Но насчет этого человека Джонни не был уверен. По всем физическим и психологическим признакам Джозеф Ковальчик говорил правду. Но в его рассказе были серьезные несоответствия.
Судья Шинн хранил молчание.
— Ковальчик, — заговорил Джонни.
Заключенный открыл глаза.
— Вы сказали, что сложили дрова под навесом у сарая. Какой длины были дрова, которые вы накололи? Сколько футов?
Ковальчик развел руки в сторону, показывая длину.
— Около трех футов. Они были одинаковой длины?
Заключенный кивнул.
— Почему вы лжете, Ковальчик?
— Моя не лгать!
— Но вы лжете. Под навесом нет никаких дров. Их нет ни в амбаре, ни в доме, ни поблизости от дома. Возле колоды за амбаром нет свежих щепок — а они были бы, если бы вы кололи там дрова. Я знаю это, Ковальчик, потому что сам все осматривал. Почему вы солгали?
— Моя не лгать! Моя колоть дрова топором и положить его в амбар!
— А почему вы побежали, когда мы проходили мимо вас по дороге под дождем? Разве невиновные так себя ведут?
— Моя украсть деньги… Но моя не убивать…
Судья и Джонни оставили его в кладовой вновь повернувшимся лицом к покрытой сажей стене. Когда они вышли из кладовой, Мертон Избел закрыл дверь и защелкнул замок. Потом он снова сел лицом к двери, держа дробовик на коленях.
— Ну? — осведомился судья, когда они шли назад к его дому.
— Не знаю, — ответил Джонни.
— Я надеялся, что у тебя сложится более твердое мнение, чем у меня. Но то, что ты сомневаешься, тоже важно. У нас обоих достаточно опыта в определении надежности показаний. Если никто из нас не может уверенно заявить, что этот человек лжет или говорит правду, значит, тут что-то не так, и это необходимо расследовать.
— Одной истории с дровами будет достаточно, чтобы его повесить, — пробормотал Джонни. — Я имею в виду, для этих людей. Потому что нет ни малейших доказательств, подтверждающих его слова. И все же, если он не колол дрова для тетушки Фанни, то почему настаивает, что делал это?
— Возможно, просто потому, — предположил судья, когда они поднялись на крыльцо, — что его извращенному уму история о работе за пищу кажется создающей ауру честности, которая не ассоциируется с убийцами.
— Тогда почему он признался, что украл деньги?
— Он едва ли мог это отрицать, ведь деньги нашли у него.
Оба замолчали.
— Теперь ты знаешь, — сказал судья, войдя в кабинет, — почему я хочу, чтобы ты участвовал в этой пародии на жюри, Джонни. История Ковальчика создает интересную альтернативу…
— Заключающуюся в том, — кивнул Джонни, — что если он невиновен, то виновен кто-то другой.
— Вот именно.
Они смотрели друг на друга через письменный стол.
— Если вчера в Шинн-Корнерс не побывал еще один посторонний, — медленно произнес судья, — а никаких доказательств этого нет — я уже расспросил всех, — значит, Фанни Эдамс убил кто-то из жителей деревни, знавший ее всю жизнь. Причем это не обязательно мужчина — не требуется много сил, чтобы кочергой проломить череп девяностооднолетней старухе.
— Иными словами, вы хотите, чтобы я участвовал в жюри в качестве детектива? Моей задачей будет выяснить, кто из ваших соседей прикончил тетушку Фанни, если Джозеф Ковальчик этого не делал?
— Да.
Джонни подумал о мертвом лице, которое ему пришлось прикрыть кухонным полотенцем… Он испытывал странное ощущение личной утраты. Десятиминутный разговор в шумной комнате, одно прикосновение сухой теплой руки — а ему кажется, будто он знал эту старуху с колыбели. Ее гибель пробудила в нем глубоко таящиеся эмоции.
— Хорошо, судья, — сказал Джонни.
* * *
Услышав около девяти вечера шум на улице, они выбежали из дома и обнаружили на перекрестке Берни Хэкетта и Орвилла Пэнгмена переругивающихся с древним водителем столь же древнего «кадиллака».
Это был экс-судья Эндрю Уэбстер из Кадбери с сонными глазами на худощавом лице и неуверенными движениями столетнего старца. Джонни пришлось помочь ему выбраться из машины.
— Это все кости, — сказал он Джонни, когда судья сообщил его личность и статус констеблю и фермеру. — С каждым годом они становятся все более сухими. Кости и кожа. Я начинаю походить на мумию из египетской гробницы. Медицине следовало бы найти лекарство от старости. Это проклятие человечества… Ну-ну, Луис, во что ты ввязался? Вооруженные люди! Мятеж! Мне не терпится услышать подробности.
Джонни отвел автомобиль Уэбстера в гараж судьи. Когда он вернулся в дом с чемоданом гостя, два юриста оживленно переговаривались в кабинете. Джонни отнес чемодан в одну из комнат для гостей наверху, открыл окна, нашел стенной шкаф с бельем, застелил постель и выложил полотенца, думая, что даже Милли Пэнгмен едва ли справилась бы с этим лучше.
Спустившись, он застал с судьей Шинном и Уэбстером Ферриса Эдамса.
— Только что вернулся из Кадбери, — жаловался Эдамс. — Пришлось нанять машину у Питера Берри, черт бы его побрал! Этот человек постарался бы заработать, продавая билеты на роды его жены! Мне нужно было привезти смену одежды и оставить сообщение на двери офиса — разумеется, моя секретарша в отпуске, когда она нужна мне больше всего!
Всю вторую половину дня Эдамс разрывался между личными делами в Кадбери и более неотложными вопросами, связанными с его тетей. Ему пришлось просить Орвилла Пэнгмена позаботиться о ее джерсейской корове, которая теперь паслась в стаде Пэнгменов. Он также запер в шкаф картины старой леди в ожидании, пока окружной судья по утверждению завещаний назначит душеприказчика. В ответ на вопрос судьи Шинна Эдамс объяснил, что тетушка Фанни не оставила завещания, несмотря на его неоднократные просьбы, поэтому распределение ее имущества грозит вылиться в долгий процесс. В качестве дополнительной предосторожности Эдамс поручил Берни Хэкетту выписать страховой полис на картины, что привело Хэкетта на кухню Фанни Эдамс, где он обнаружил ее тело. Сам Эдамс собирался оставаться в доме тетушки Фанни, пока ситуация не разрядится, и оба старших юриста это одобрили.
Около часа они обсуждали план кампании, целью которой было провести процесс по делу об убийстве с максимальной видимостью законности, дабы удовлетворить жителей Шинн-Корнерс и постепенно выветрить из них мятежные настроения.
— Вы должны вести обвинение энергично, Феррис, — наставлял судья Шинн, — а ты, Энди, должен так же добросовестно защищать подсудимого. Мы находимся в положении рефери и двух боксеров, заранее договаривающихся об исходе поединка. Все должно выглядеть вполне достоверно — со спорами между обвинителем и защитником, протестами, принимаемыми или отклоняемыми судьей, перерывами в слушании и так далее. В то же время я хочу, чтобы в протоколе было зафиксировано как можно больше нарушений правил. Наша цель — совершить максимум посягательств на права обвиняемого, чтобы в итоге защитить их. На данной стадии защита прав Ковальчика важнее установления его виновности или невиновности.
— Полагаю, — осведомился Эдамс, — Ковальчик впоследствии не сможет выйти сухим из воды на основании двойной подсудности по одному обвинению?
— Нет, Феррис, — ответил судья Шинн. — Если это жюри признает его виновным — что, разумеется, и произойдет, — он сам захочет, чтобы процесс объявили недействительным, дабы получить шанс признания себя невиновным в настоящем суде. А если каким-то чудом Шинн-Корнерс оправдает его, у нас будет протокол всего фарса со всеми ошибками и нарушениями, чтобы доказать его незаконность. В любом случае права Ковальчика будут защищены.
— Надеюсь, — мрачно произнес внучатый племянник Фанни Эдамс. — Потому что, на мой взгляд, сукин сын виновен, как польский ад, место в котором ему обеспечено.
Старый Энди Уэбстер покачал головой:
— Просто невероятно! Ни за что на свете не пропустил бы такое!
