Дэвид Кук - Коллекция детективов

— Но почему убийца не вернул галоши? — спросил главный констебль.

— Совершенно верно! — согласился Уимзи. — Здесь-то он и допустил ошибку. Думаю, он ждал в башне, когда в коттедже погаснет свет. Наверное, ему не хотелось подниматься на веранду, пока мистер Меллилоу бодрствует.

— Вы хотите сказать, что он все время прятался в Фолли и следил за мной, пока я взбирался по лестнице? — широко раскрыл глаза Эдвин.

— Не исключено, — кивнул Уимзи. — Но скорее всего, увидев, как вы взбираетесь на холм, он запаниковал и убежал.

— Допустим, вы правы, — пожал плечами суперинтендант. — Но где доказательства?

— Да везде. Вспомните следы. Одна цепочка следов, оставленных галошами, ведет в направлении Страйдинг-Фолли. Это глубокие и короткие следы. Они сделаны человеком, который нес тяжелый груз. Другая цепочка оставлена мистером Меллилоу в туфлях. Третьи следы принадлежат тоже ему. Он сделал их во время быстрого возвращения в коттедж. Вы обратили внимание, что к башне ведут две цепочки следов, а от башни — только одна? Куда, скажите мне, делся человек, который отнес в башню тяжелый груз и не вернулся?

— Но предположим, что мистер Меллилоу сам сделал вторую цепочку следов, чтобы сбить нас с толку, — продолжал упорствовать полицейский.

— У него не было для этого времени, — терпеливо объяснил Уимзи. — Следы туфель в обоих направлениях были сделаны уже после того, как пронесли тело. До ближайшего соседнего моста три мили. Речка около метра глубиной, так что ее можно перейти только по мосту. Но в 10.30 мистер Меллилоу звонил в полицию из гостиницы на этом берегу. Он мог бы успеть сделать все свои черные дела только с помощью крыльев, суперинтендант. Именно тот факт, что по мосту прошли три, а не четыре раза, говорит о его невиновности.

— Мост, — глубоко вздохнул Эдвин Меллилоу. — Я помню, что во сне с ним было связано что-то очень важное. Я чувствовал, что буду в безопасности только тогда, когда доберусь до моста…

Перевод с английского: Сергей Мануков

Энн Картер знала, что подслушивать нехорошо, но слова «и мы, наконец, избавимся от этой дуры», звучали настолько интригующе, что она не положила телефонную трубку, а затаила дыхание и плотнее прижала ее к уху. Вскоре шелковая блузка Энн прилипла к телу, став мокрой от пота, который с полным основанием можно было назвать холодным. Она мысленно возблагодарила небеса за рассеянность, из-за которой вернулась домой за кошельком и совершенно случайно подключилась к разговору, в котором обсуждались окончательные детали ее убийства. Беседа длилась так долго, что Энн, устав стоять, опустилась в кресло и тут же подскочила. Зазвонил ее мобильник. Секундное колебание — остаться сидеть, надеясь, что звонка не услышали, или спрятаться — разрешилось при звуке шагов на лестнице. Энн бросила мобильник в кресло и юркнула в гардеробную. В щель между платьями она увидела, как в спальню вошел ее муж, взял мобильник, зло усмехнулся, заглянул под кровать, отдернул шторы у окна, постоял несколько секунд, прислушиваясь, и вернулся в кабинет. До Энн донеслось, как он сказал: «Ничего страшного. Это мобильник, который, как всегда, забыла моя дорогая супруга». Снова поднять трубку Энн не решилась. Впрочем, и услышанного ранее было вполне достаточно, чтобы оценить изящество и изобретательность преступления, с помощью которого собирались от нее избавиться. Убийство вполне можно было бы назвать идеальным, и, собственно, оно и не могло быть иным, так как голос собеседницы мужа Энн принадлежал Фэй Брэди. Эта дама вела колонку сплетен в популярном журнале «Все о леди» и славилась не только скандальными публикациями, но и великолепными драгоценностями, которые демонстрировала на всех сколько-нибудь значимых светских событиях Лондона. Происхождение этих украшений было окутано тайной. Ходили слухи, что ими расплачивались с Фэй те самые «леди», которые не желали быть упомянутыми в ее колонке. Поговаривали также, что страсть Фэй к драгоценностям носит маниакальный характер и что не было еще ни одной вещи, которую она захотела бы иметь и не получила. Теперь, когда миссис Брэди возжелала обрести великолепное жемчужное ожерелье, доставшееся Энн по наследству, та получила печальную возможность убедиться, что эти слухи не являлись преувеличением. Получив от Энн вежливый, но твердый отказ продать жемчуга, Фэй безуспешно попыталась найти в ее жизни факты для шантажа и теперь, потерпев неудачу, решилась на убийство. Энн открыла шкатулку и с грустью оглядела злосчастный жемчуг. Она не могла расстаться с фамильной драгоценностью, но, откровенно говоря, с радостью сделала бы это, так как считала, что обладает ей не по праву. Женщины артистического клана Боумонтов, к которому она имела честь принадлежать, по традиции надевали это ожерелье на свои премьеры, она же никогда не выходила на сцену и, несмотря на тайные надежды родственников, знала, что никогда не выйдет. Энн была страшно застенчива. Одна мысль стать центром внимания приводила ее в панический ужас. Поэтому театральной карьере она предпочла профессию искусствоведа, но мужа все же выбрала из артистической среды. Генри Картер был необычайно красив, амбициозен и откровенно глуп. Женившись по расчету на одной из Боумонт, он надеялся блистать в главных ролях, но пока получал только второстепенные. Убежденный, что ему не дают хода из зависти к таланту, он возненавидел всех Боумонтов и, прежде всего, Энн, которая не разводилась только потому, что боялась привлечь внимание журналистов.

Из подслушанного Энн поняла, что ее убийство планировалось совершить в два этапа. Сперва ее уничтожали морально. Это должно было произойти сегодня вечером, всего через несколько часов, на празднестве в честь восьмидесятилетия старшей миссис Боумонт — бабушки Энн. Там, при огромном скоплении народа Генри должен был устроить скандал и в самой унизительной форме заявить Энн о том, что оставляет ее. Согласно сценарию, Энн должна была в беспамятстве выбежать из театра, вернуться домой и умереть. Самоубийство раздавленной позором и горем покинутой жены ни у кого бы не вызвало сомнений, и, кроме общественного порицания, Генри ничего не грозило. Фэй даже обмолвилась, что шум вокруг смерти Энн послужит прекрасной рекламой, так как множество зрительниц будет жаждать увидеть мужчину, из-за которого лишают себя жизни. Мести Боумонтов и поисков пропавшего ожерелья также можно было не опасаться. Эта история должна была настолько сильно ударить по достоинству семьи, что ее предпочтут предать забвению, а пропавшее ожерелье спишут на всем известную рассеянность умершей. Из подслушанной беседы следовало, что главный упор в оскорблениях, адресованных Энн, делался на бесцветность и ординарность ее особы, и миссис Брэди, справедливо не доверяя фантазии своего собеседника, несколько раз повторила: «И никакой импровизации! Говори точно по тексту». Несмотря на трагичность ситуации, Энн улыбнулась. Эта фраза была явно лишней. Генри не был в состоянии придумать даже маленькой реплики. Он мог играть только вызубренные роли, и именно поэтому Боумонты, прославившиеся своими блистательными импровизациями, держали его в тени. Энн подошла к зеркалу. Женщину в светло-бежевом платье с гладко причесанными пепельными волосами, испуганно смотревшую оттуда, конечно, нельзя было назвать яркой. Но и термин «музейная крыса», которым удостоила Энн среди прочих оскорблений прекрасная Фэй Брэди, не вполне отражал ее индивидуальность. Это неприятное животное все же могло постоять за себя, а Энн с ее робостью и страхом оказаться в центре внимания была абсолютно беззащитна. Конечно, можно было не пойти на юбилей, но Энн прекрасно понимала, что скандала и унижения избежать не удастся, даже если перестать выходить из дома — эта парочка сумеет собрать публику и на необитаемом острове. Пока неясно было, как они собирались инсценировать «самоубийство». Энн попыталась сосредоточиться и дословно восстановить в памяти подслушанный разговор. Какие-то слова ей определенно показались странными и выпадающими из общего контекста. Наконец она вспомнила. Фэй говорила сухо и деловито, но дважды произнесла слова «уснет навеки». Может быть, это несколько высокопарное словосочетание означало, что Энн должна была принять смертельную дозу снотворного? Но каким образом? Узнавать это опытным путем не хотелось.

На юбилейный вечер Энн прибыла с большим опозданием, и когда она вошла в театральное фойе, там уже было полно народу. Седовласая юбилярша, величественная и прекрасная, вместе с труппой, состоящей из доброго десятка членов семьи, стояла в центре зала и принимала поздравления. Увидев Энн, старшая миссис Боумонт вздрогнула и выронила букет, ее муж стал судорожно жевать мундштук трубки, остальным родственникам сохранить обладание помогла только выработанная за десятилетия игры на сцене железная дисциплина. Внешний облик Энн, застывшей на мгновение у входа, служил нагляднейшим подтверждением того, что театр Боумонтов по праву зовется шекспировским, ибо все — от платья до аксессуаров — было позаимствовано в его костюмерной и выглядело как иллюстрация сразу к нескольким произведениям великого автора. На Энн было надето кроваво-красное одеяние леди Макбет, на голове красовался огромный парик Клеопатры, угольная чернота которого эффектно оттенялась приколотыми к нему кувшинками Офелии. Шею, кроме знаменитого жемчужного ожерелья, Энн обвила золотыми цепями, которые украсили также и ее руки. Ноги были обуты в сапоги Виолы из «Двенадцатой ночи». И хотя звон цепей и шпор, пока Энн шла, напоминал ей бряцанье кандалов, а путь до юбилярши казался бесконечным, она сумела найти в себе силы, подойдя к бабушке, улыбнуться, сказать несколько слов поздравления, а затем, щадя чувства родных, удалиться к окну. Наконец, Энн достигла его, оперлась, почти упав, на подоконник и посмотрела в другой конец зала, где рядом с Фэй Брэди, сверкающей бриллиантами, словно рождественская елка, стоял Генри. Не обладая выдержкой Боумонтов, он при появлении Энн едва не расплескал бокал с шампанским, который держал в руках, затем взглянул на свою застывшую, словно статуя, спутницу, решительно вскинул голову и двинулся к жене.