Грейс держит марку. Она берет карандаш.
— Очень красивый шлем, — говорит эта сволочь и не удерживается, чтобы не добавить: — Жаль, что не объявили.
— Вы это слышите, — бурчит Макманус, испепеляя меня взглядом. — Хотите, чтобы она повторила?
— Послушайте, Чарли, у нас недостаточно взяток для шлема.
— Надо полагать, что достаточно, ибо мы его выиграли, не так ли?
— Когда я объявляю взятки, я не беру с потолка, Чарли. Я объявляю по своей игре.
Он становится мертвенно бледным, только шея наливается кровью.
— Господи, что вы несете? Говорят вам, мы выиграли шлем. И смотрите в карты, когда объявляете.
— Будь у вас мои карты…
— Я вам говорил, нечего морочить мне голову этими глупостями. Хотя бы раз признайте себя виноватым, это все, чего я прошу. Сознайтесь, что ничего не понимаете в бридже.
— Я сделаю гораздо больше.
Он так завел меня, что я никак не мог попасть в свой карман и вытащить пачку ассигнаций..
— У меня пятьсот пятьдесят? Вот пять долларов. И отныне мы сможем обходиться без неприятных споров, и я буду оплачивать вам свои промахи так, как вы сочтете нужным. Это не составит труда.
— Вы заплатите мне? Моими деньгами?
Долгое сотрудничество научило меня понимать этот тон. Отказываясь от дискуссии, он берет нож для резки бумаги и пробует лезвие на своем пальце.
— Вы собираетесь поставить меня на место моими же деньгами?
— Моими, Чарли, — ответил я, бросая пять долларов на середину стола, чтобы он забрал их или оставил. — Вот так.
— Господи, — восклицает Джоан. — Веселенькие разговоры! Мы играем в карты или нет?
Макманус ничего не слышит. Он наклоняется ко мне, указательным пальцем тычет меня в грудь.
— Мои деньги, дорогуша. Потому что лишь вчера бухгалтер приходил плакаться мне в жилетку. Номер 310 в отеле «Критерион». Десять месяцев по триста долларов в месяц. Три тысячи долларов моих денежек. Вы отлично знаете, что я не собираюсь вычитать из вашего жалованья, но ваша щедрость в расходовании моих денег начинает выводить из себя!
— Чарли, этот счет из отеля…
— Да? Что? Не хотите ли вы сказать, что заключали сделки в этом захудалом отеле?
Внезапно Джоан вскакивает и выходит из комнаты. Слышно, как кухонная дверь ударяется о холодильник. Я встаю и окидываю Макмануса взглядом.
— Вы достаточно неплохой игрок в бридж, но зато истинный чемпион по грязным делишкам, Чарли.
Впервые ответа не последовало. Что он мог ответить?
Джоан склонилась над кухонным столом, опираясь на свои сжатые кулаки, опустив голову.
— Джоан, послушай. Прежде чем пуститься во все тяжкие, я хочу, чтобы ты поняла: я использовал номер для дел издательства, и только. Ты же знаешь Чарли. Когда он в агентстве, контора превращается в кастрюлю-скороварку. Единственное решение, какое я смог найти, — снять номер в квартале поблизости, чтобы спокойно поработать днем. Овчинка стоила выделки, даже если бы я платил из своего кармана. Клянусь тебе, Джоан, это правда.
Она поднимает голову.
— Я хочу увидеть этот номер. Немедленно. Проводи их, а потом мы отправимся в этот отель.
— В час ночи? Это бессмысленно. Послушай, Джоан, завтра. Завтра, прямо с утра…
— Тотчас, с тобой или без тебя, я немедленно отправляюсь посмотреть этот номер.
— И что ты рассчитываешь там найти? Или, скорее, кого ты думаешь там найти?
— Я найду там то, что ты оставил. О, Бог мой, ты болен. Болен. И не хочешь лечиться. Ты никогда не пытался вылечиться.
Север, юг, запад и восток, решетки стучат и захлопываются.
— Джоан, я пытался. Господи Иисусе, физические потребности — не из тех вещей, от которых можно избавиться чудесным усилием воли. Ты это знаешь. Если бы ты предоставила мне немного больше времени…
— Нет. Завтра мы с Ником переезжаем к родителям. В понедельник я отправлюсь к адвокату на консультацию по процедуре развода.
— Ты отдаешь отчет в том, что станет с Ником после разговора об этом?
— А ты отдаешь отчет в том, что только что сделал со мной?
— Послушай. Надо набраться терпения. Нику нужно время. Его надо подготовить. Мы можем дать ему понять, что разойдемся, но пока будем вместе. Он заслуживает хотя бы снисхождения, Джоан. Неделю. Восемь дней.
— Неделя, — вздыхает устало она. — А потом я скажу ему, что все кончено.
— Я скажу ему сам. Можешь не беспокоиться. Я сделаю это как можно мягче.
— И сознавая, что это действительно прощание навсегда.
— О нет!
Она с ужасом смотрит на меня.
— Неужели ты хотя бы на миг представлял, что я позволю тебе…
Она умолкла. Если даже она и хотела что-то добавить, то не находила слов.
— Разрешить мне что? Ты отлично знаешь, что это не заразно.
Я приблизился, взял ее кулачки в свои ладони и сжал их, продолжая умолять:
— Давай поймем друг друга. Сейчас же. Если ты лишишь меня права встреч, я не отвечаю за то, что произойдет. У всех есть пределы терпения, и у меня тоже. Для меня на свете есть только сын. Если ты его у меня вырываешь, даже подыскав самую безобидную причину его исчезновения из моей жизни, ты кладешь голову на плаху. Поняла?
Я сжимаю кулачки изо всех сил, она корчится от боли.
— Пит, отпусти! Ты делаешь мне больно.
Я разжимаю ладони.
— Думаю, теперь ты поняла.
— Ну вот, господин председатель, — удовлетворенно заявляет Гольд. — Дело раскрыто.
— Правда?
Гольд загибает пальцы.
— Эта сцена показывает нам вначале, что он мог совершить акт насилия против того, кто пытается разлучить его с сыном. Теперь, два года спустя после развода, его страсть к Вивьен улеглась, и он признает, что она разбила его семью. И сегодня, вернувшись раньше обычного, чтобы встретить сына, он находит Вивьен у себя, готовую к действию. Кто мог впустить ее? Только служанка. Если заговорит служанка, у него будут неприятности с бывшей женой. Она имеет на это все права и может полностью забрать сына из его жизни. Он ссорится с Вивьен, обвиняет ее и, не совладав с собой, ее убивает. Как я сказал, дело совершенно ясное.
— Есть ли у вас отвод к этому резюме ситуации?
— Нет.
— Вы, может быть, не заметили этого, Пит, но нам необходимо выслушать свидетеля.
— Больше нет нужды в свидетелях. Гольд все объяснил, рассказал все так, как было.
— Это вы отобрали присяжных, Пит. Согласно правилам этого трибунала, все присяжные должны быть выслушаны.
— Еще один закон, навязываемый вами? Господи! Я вам повторяю, больше нет нужды в свидетельских показаниях. Я больше не желаю ничего слышать.
Он не обращает внимания и показывает пальцем на восковой манекен, последний в ряду.
— Вы, юная особа.
Она ласкает щеку моего отца, отклеивается от него и поднимается. Она высокая, рыжая, со вздернутым носом, голубыми глазами, пухлыми губами, накрашенными блестящей красной помадой, и подведенными карандашом глазами. Волосы поддерживает сеточка. Она очень молода, с фигурой подростка.
— Да, господин судья?
В ее голосе намек на гундосый акцент янки, слегка перекрывающий акцент южанки. Надо родиться и воспитываться на юге Флориды, чтобы узнать эту смесь. Акцент фермеров графства Дейв.
— Ваше имя, мадемуазель?
Она кивает в мою сторону. В жесте сквозит чудовищное отвращение.
— Ему нравится называть меня Вивьен, судья. Как ту, которая играла в «Унесенных ветром». Это она, должно быть, впервые увлекла его. А затем ей стала я.
— Вы хорошо знаете обвиняемого?
— Я провела с ним минут десять, когда он был ребенком, в Майами, и вы хотите, чтобы я его хорошо знала? Но говорят, что он так и не смог выбросить меня из своей тупой головы. Ибо он — захудалый актеришка, судья, если вы улавливаете, что я хочу сказать. А я — девушка его мечты, которой он хотел бы обладать.
— Итак, ваше имя Дэдхенни…
— Это не имя, судья. Это его старшая сестра сказала ему, кто я такая, когда он впервые увидел меня на Фледжер-стрит.
Прямо посреди Фледжер-стрит. Вся из ног и зада. Моя сестра шепчет мне на ухо:
— Это курочка папы!
Вивьен. Курочка папы. Dad's Henny. Дэдхенни.
Я с ненавистью смотрю на нее.
— Вы лжете! Она мертва! Я убил ее. Вы знаете, что я убил ее!
Она ответила мне, чеканя слова:
— Маленький шалун! Теперь ты знаешь, кто ты есть! Никому не нужный извращенец.
— Нет!
Внезапно вся комната и все находящиеся в ней деформируются и блекнут. Я кричу.
— Подождите!
Ванная комната.
Окровавленная ванная комната. Кровавая.
Я лежу на бельевой корзине, как мертвая лань на крыле автомобиля. Затмение. Я вижу в большом зеркале на двери… Затмение. Один глаз. Когда я упал, парик слетел и закрыл другой глаз. Но я смог увидеть, что ручеек крови на отражении моей щеки увеличился в ширину и капля за каплей стекает по корзине. Все быстрее и быстрее.
