и пошел бы, только не Верка!» – думала про себя Шушкова, уже окончательно чувствуя, что с сестрой что-то произошло. Да ещё их утренний разговор! Этот испуганный и злой взгляд сестры!
Дед пыхтел и непонимающе смотрел на обеих женщин. Добиться от него ничего не смогли, он лишь махнул сухонькой ручкой и забился в дальний угол русской печи.
– Страшно мне чего-то, тёть Галь! – Антонина ознобно поводила плечами. – Не пошла бы она никуда с колбасой, сама знаешь! Дома лишний раз никого не угостит, от деда и то прячет!
– Да думала уж я об этом! – Галина Антоновна присела на край скамьи и спустила платок с головы. – Ну, будем ждать или к Спиридонычу пойдём?
– Тёть Галь? А может, кто из Правления видел, куда она повернула? – вскинулась Антонина.
– А и то верно! Пошли-ка, девка, туда! – обе опять заспешили из дома.
В конторе Правлении было тихо, лишь из кабинета участкового доносились глухие голоса.
Галина Антоновна решительно направилась туда. Коротко стукнув костяшками пальцев о филёнку двери и услышав «Войдите!», заглянула в кабинет и увидела лишь «следственных», как назвала их про себя. Кобякова не было.
На её вопрос ответила женщина, что участковый в Глуховке, и, когда будет, неизвестно.
Шушкова извинилась и прикрыла дверь.
Тихо переговорив с Антониной, она предложила обойти правленцев. Племянница согласилась. Другого женщины пока ничего придумать не могли.
– Видела я, как она выходила из машины Кудри, – подтвердила Надежда Терентьевна, проникшись их беспокойством. – Обогнула грузовик и пошла по направлению к дому. А куда повернула потом – не скажу. В Правлении кроме меня и Баташова уже никого не было, потому вам никто ничего больше моего не скажет.
– А Денис Осипович? – с надеждой спросила Антонина.
– Он и в окно-то не глядел, когда Кудря подъехал. Я ему об этом сказала. – Надежда Терентьевна помолчала, раздумывая. – А может, к Дубовику обратитесь?
– Это который? В очках? – спросила Галина Антоновна.
– Он самый, – кивнула парторг.
– Я не могу отрывать человека от серьёзных дел. Нет-нет, дождёмся Кобякова, – категорически заявила Шушкова и, взяв племянницу под руку, пошла с ней со двора Ситниковой.
Всю ночь женщины провели в томительном ожидании.
Галина Антоновна иногда выходила на крыльцо и прислушивалась к окружающим её звукам. Напоённый весенними запахами воздух обволакивал закутанное в платок тело, добавляя к беспокойной дрожи от страха озноб от ещё не ушедших зимних холодов.
Изредка взлаивали собаки, им вторили «мартовские» коты, вышедшие на первые «дуэли». Раза два из будки выходил Бугай, ворчливо повертевшись на цепи, удалялся досматривать свои собачьи сны.
Галина Антоновна всё больше и больше убеждалась в том, что с сестрой случилось страшное. И связано это было и со шкатулкой, и с её поездками в город. Слишком всё было странно и непонятно для того, чтобы иметь простое объяснение.
Антонина, по настоянию тётки, ещё с вечера легла в постель, но уснуть так и не смогла. Мысли, одна страшнее другой, лезли в её голову. Она, как и Галина Антоновна, уже думала лишь о том, чтобы поскорее найти мать, теперь уже не важно, в каком состоянии. Просто неизвестность была страшнее всего.
Девушка с детства не была особо привязана к матери. Бывая часто у своей тётки, она чувствовала огромную разницу между сёстрами, и симпатии её были, отнюдь, не на стороне своей родительницы. Больше всего Антонину удивляла патологическая жадность матери. Пока девушка училась в школе, мать её не баловала, одевала едва ли не хуже других детей, даже самых бедных, притом, что отец постоянно привозил хоть и небольшие деньги, работая на разных стройках, но достаточные для того, чтобы девочка не выделялась бедностью среди своих сверстников. Мать же на замечания отца отвечала грубостью, швыряя штопанное-перештопанное бельё и чулки дочери, доказывая ему, что таким образом она приучает Тоню к бережливости. Кормить дочь старалась досыта, хоть и без изысков, а вот конфет в доме не было никогда. Те, что отец доставал для девочки из своего кармана, тут же убирались в жестяную коробку. «До праздника», – говорила мать, но в праздник коробка почему-то оказывалась пустой. И однажды Тоня увидела эти карамельки в ярких фантиках у соседской девчонки, которая на просьбу подруги угостить её хотя бы половинкой конфетки, ответила решительным отказом, сказав, что «у тебя их и так много, твоя мама сказала, потому и продала нам». Это больно ударило Тоню по детской психике, но она скоро утешилась, так как была у неё добрая тётка Галина, которая, как могла, спасала девочку от материнской жадности, подкармливая втихую и кладя в кармашек залатанной на локтях кофточки вожделенную сладость.
Всё поменялось для Тони, когда она после школы пошла работать на ферму. Матери на требование отдавать зарплату ответила тихим, но твердым отказом. И когда Вера Антоновна говорила девушке, что в шкатулке «их благополучие», Тоне почему-то слышалось: «Моё благополучие», так как она мало верила в то, что мать может вдруг поделиться с дочерью чем-то. Хотя с годами женщина немного подобрела, но за стол особо никого не усаживала, кроме сахара и хлеба при посторонних ничего не выставляла.
Только сейчас Антонине вдруг подумалось, что она к своей матери никогда не ластилась, та тоже особо не жаловала девчонку, но ведь кормила-поила! Плохими словами никогда не крыла, переживала, когда девочка болела. Зная про её грех с Витькой Сурковым, словом не обмолвилась, хотя могла и за косы оттаскать!.. А если и в самом деле старалась для дочери, для её будущего? И пронзительная жалость к матери накрыла тело Тони удушливой волной. Она заплакала навзрыд.
Подошла тётка, села рядом. Вытирая свои слёзы, Галина Антоновна, как могла, успокаивала племянницу. Сколько так просидели, не знали. Но с первыми петухами Шушкова отправилась на работу. Предупредила Тоню, что скоро придёт – надо что-то решать!..
Накануне вечером совещались допоздна.
В какой-то момент в дверь заглянула женщина, спросила участкового. В её голосе Дубовику послышалось беспокойство, и он внутренне сжался, ожидая очередных неприятных известий, но женщина, извинившись, тут же ушла, вызвав у подполковника вздох облегчения.
– Пронесло!.. – ни на кого не глядя, фыркнул Герасюк, в очередной раз поражая приятеля своей проницательностью.
Они продолжили разрабатывать план дальнейших следственных мероприятий. Хотя, предложения вносил, скорее, один Дубовик. Рустемова лишь, молча, стараясь не встречаться глазами с Андреем, кивала. Герасюк вставлял пару слов и со снисходительной улыбкой наблюдал за женщиной.
Дубовик, оценив по достоинству взгляды приятеля, обратился к Рустемовой:
– Послушай, Алия! Тебя устраивает всё, что я говорю?
