Павла, простите, не знаю его фамилии, но он жил в этом доме двадцать лет назад.
— А тебе чего Павел то сдался? — спросила тетка, зло сверкнув глазами из-под надвинутого на лоб платка.
— Моя мама уехала с ним двадцать один год назад, ее звали Людмила Серова, — Ника сбивчиво пыталась объяснить злой тетке, зачем она здесь.
— Ты Люськина дочка что ли?
— Да.
— Заходи… — женщина кивнула Нике головой, приглашая ее вовнутрь.
И Ника шагнула в узкий темный предбанник весь заставленный каким-то хламом. Здесь было довольно темно, и, заходя с яркого солнечного света, легко можно было переломать себе ноги.
Из предбанника они попали в комнату, которая была, по всему видимому, и кухней, и залом, и прихожей. Верхние вещи висели возле дверей на вешалке, прикрытой цветастой занавеской. Большую часть комнаты занимала печь, в центре комнаты стоял стол с кружевной скатертью и четыре стула. Во всем убранстве сквозила нищета, но дома было удивительно чисто, так что Ника, глянув на свои грязные кроссовки, сняла их и только после этого прошла к столу. Женщина, что встретила ее в дверях, представилась. Это была сестра Павла Наталья. Сложно было сказать, сколько ей лет, наверное, не больше сорока с хвостиком, но ее сильно старило обрюзгшее лицо с мешками под глазами, непонятного цвета неопрятный пучок волос на голове, серая мешковатая одежда.
— Чего ищешь то Павла? Умер он давно, застрелили его, а твоя мать у свистала, даже не похоронила его, — Нику передернула от этих слов, ей было неприятно, что о ее матери говорят в таком уничижительном тоне.
— Просто я думала, что он мой отец…
— Ха- ха, ха! Насмешила, отец… — тетка нервно засмеялась. — Павел свинкой в детстве переболел, не могло быть у него детей, а Люська твоя ещё та гулена, так что среди ее дружков ищи отца.
— А вы не знаете?
— Так они в Саратов уехали вчетвером: Димка, Колька — сосед, Люська и Павел наш. Павла потом пристрелили, а Колька с Димкой в тюрьму загремели, а кто твоей мамашке из них дитё сделал, того правда не знаю.
У Ники в груди болезненно сжалось, вот зачем она начала копаться в мамином прошлом, что для себя выяснила? Что мама была не совсем добропорядочной, а ее отец мог сидеть в тюрьме…Хорошо, что этого не слышит Сергей. А его мама придет в ужас от такой новости. Если это станет известно, ей можно поставить крест на их отношениях с Сергеем, Надежда Сергеевна точно приложит все свои силы, чтобы их отношения закончились. Что там говорили Яна с Кариной, что Красавины не женят своего сына на нищенке, а тут нищенка да ещё с отцом уголовником…
— Простите, видимо я зря пришла…
В этот момент двери открылись, и в комнату шагнул худенький паренек лет шестнадцать с короткой стрижкой, в старой застиранной курточке, рваных джинсах, и таких же изношенных кроссовках.
— Теть Наташ, хлеба не найдется, а то пожрать дома нечего.
— Сейчас дам, — тетка встала и пошла за печку, бренча посудой.
Парень цепко с ног до головы осмотрел Нику, взгляд его был неприятный, похотливый. Ника отвернулась, чтобы не встречаться с ним глазами.
— Ты вон у его дядьки спроси, — сказала тетка Наташа, отрезая хлеб. — Он с ними был тогда, может он что-то тебе подскажет.
— Вы про что, тетя Наташа?
— Да, вон девушка ищет отца своего, мать ее Люська тогда с мужиками в Саратов уехала, там Павла моего застрелили, — тетка шмыгнула носом и вытерла кончиком платка слезу.
— Это тогда, когда дядька золотишком баловался?
— Кто их окаянных знает, что они там делали, только вот брата моего похоронили…
— Нет, ничего не надо, пойду я, наверное, — голос Ники был тих, ей было неприятно всё это слышать, да и разбираться дальше в перипетиях жизни своей матери как-то расхотелось.
Она встала, попрощалась, и вышла во двор.
Перепрыгивая лужи, Ника пошла к выходу. Но дойти не успела, сзади ее схватили крепкие пальцы за рукав. Она ойкнула и оступилась, вновь попав ногой в лужу.
— Стой! — перед ней стоял тот паренек, оказавшись с ним лицом к лицу, она поняла, что, наверное, ошиблась с его возрастом. По морщинкам на лбу, серой коже, выступившей щетине, она догадалась, что ему больше двадцати. Худоба делала его моложе, да еще эта детская стрижка, с короткой челочкой.
— Куда поскакала?
— Тебе какое дело? — от парня исходила угроза, в его взгляде была какая-то волчья злость, смешанная с похотливостью, плотно сжатые губы и злые глаза не обещали ничего хорошего.
— Тетка Наташа тебе ведь сказала, к дядьке моему в гости зайти.
— Мне ничего не надо, ни к кому я в гости не пойду.
Ника пыталась выдернуть свою руку из цепкого захвата, но не тут-то было, рука парня была просто железная, он только сильнее сжал рукав.
— Отпусти меня, а то буду кричать.
— Кричи, тут тебя никто не услышит, кругом сараи, — парень улыбнулся, но улыбка у него больше походила на оскал шакала.
Ника попыталась дернуться сильнее, и на миг она почувствовала, что освободилась, только в следующий момент ощутила страшную боль. Парень ударил ее в лицо кулаком, потом еще раз, и еще раз, разбивая ей губы. Она почувствовала металлический привкус во рту, по подбородку побежала теплая струйка крови.
И Ника потеряла сознание.
Глава 27
Она очнулась. С трудом разлепила один глаз, второй заплыл и сильно болел. Во рту был стойкий вкус крови, она попросила: Пить…
— О, очнулась, нако, попей, — чьи то руки поднесли ей стакан воды, Ника попыталась его взять, но тут поняла, что кисти ее рук крепко связаны веревкой.
— Пей, говорю, — и ткнули краем стакана в разбитые губы, Ника с жадностью припала к воде, ей казалось, что она одним глотком выпила целый стакан.
Наконец она утолила жажду и взглянула на человека, что подал ей воды.
На вид это был старик: cедой, сгорбленный, морщинистый, с кустистыми бровями на помятом жизнью лице. Его руки исковеркала болезнь, суставы раздутые, а пальцы едва могли двигаться. Одет он тоже был как дед, хотя на дворе была весна, но на нем был меховой жилет, а на ногах валенки с галошами.
— Ты прости дурака этого, молодой, глупый, жизнь то его не била. Взял такую красивую девку по лицу стукнул, эх, молодо- зелено, — прошамкал старик, во рту не хватало половины зубов.
— Зачем вы меня похитили? — испуганно спросила Ника.
— Э не, голуба, я тебя не похищал, это все племяш мой, Васька, дурак молодой, а я тут не
