Предсказание это, однако, не оправдалось, потому что на следующий же вечер Вертуа явился вновь к игорному столу Менара и проиграл гораздо больше, чем накануне. При этом, однако, он вовсе не приходил в отчаяние, а, напротив, даже посмеивался какой-то злой, иронической улыбкой, точно предчувствуя, что скоро дело повернется иначе. Но, однако, проигрыш его увеличивался с каждым вечером, и, наконец, оказалось, что общая его потеря достигла огромной цифры – тридцати тысяч луидоров.
Однажды он явился, бледный как мертвец, остановился в отдалении от стола и устремил расстроенный взгляд на карты, которые Менар мешал в своих руках. Едва игра была сдана и началась новая талья, Вертуа вдруг воскликнул пронзительным голосом, так что все невольно вздрогнули: «Стойте!» А затем, протиснувшись к столу, обратился к Менару: «Барон! Мой дом на улице Сент-Оноре, богато меблированный, с серебряной и золотой утварью, оценен в восемьдесят тысяч франков! Согласны вы принять его в залог моей ставки?» – «Хорошо!» – холодно сказал Менар, даже не обернувшись, и затем спокойно продолжил игру. «Дама!» – сказал Вертуа.
Карта пошла и была бита. Старик пошатнулся и только благодаря тому, что прислонился к стене, сумел удержаться на ногах. Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Игра между тем окончилась. Менар с помощью крупье собрал деньги проигравших понтеров и запер их в шкатулку.
Вдруг Вертуа, выйдя, точно призрак, из угла, в котором сидел, приблизился к Менару и сказал глухим голосом: «Шевалье! Одно слово!» – «Ну, что еще?» – спросил Менар, повернув ключ в замке и бросив на старика презрительный взгляд. «Все свое имущество, – продолжал Вертуа, – я потерял за вашим игорным столом. Больше у меня ничего нет, и я не знаю, где найду завтра пристанище и где утолю свой голод! К вам взываю я с просьбой о помощи! Возвратите мне хотя бы десятую часть того, что я проиграл, чтобы я мог продолжать свои занятия и вновь подняться из той нищеты, в которую повержен!» – «Вы шутите, господин Вертуа? – возразил на это Менар. – Вы забыли, что банкомет никогда не возвращает выигрыша? Это основное правило, которое я не нарушу никогда». – «Вы правы! – продолжал Вертуа. – Я знаю, что мое требование безумно и притом чрезмерно! Десятую часть! Нет-нет! Двадцатую! Отдайте мне одну двадцатую, заклинаю вас всеми святыми!» – «Я вам уже сказал, что не возвращаю выигрышей», – был ответ. «Так-так! – бормотал Вертуа, бледнея. – Вы не вправе что-либо мне отдать, и в былое время я сам поступал точно так же! Но подать милостыню нищему может всякий! Дайте же мне хоть сотню луидоров!» – «Однако умеете же вы надоедать, синьор Вертуа! – с гневом произнес Менар. – Я не дам вам ни ста, ни пятидесяти, ни двадцати, ни даже одного луидора! Не дам, потому что я не так глуп, чтобы дать вам средство продолжать ваше гнусное ремесло. Судьба раздавила вас, как ядовитого червяка, и уж, конечно, не мне вас спасать. Ступайте и повесьтесь, как вы того заслуживаете».
Вертуа, закрыв лицо обеими руками, только тяжело вздохнул. Менар приказал слуге отнести шкатулку в карету и затем крикнул, обращаясь к старику: «Когда вы намерены передать мне ваш дом и имущество?» Вертуа, услышав это, выпрямился и ответил твердым голосом: «Сию же минуту, шевалье! Не угодно ли вам отправиться со мной?» – «Хорошо, – сказал Менар, – мы можем доехать вместе до вашего дома, который я попрошу вас оставить завтра же утром».
За всю дорогу ни тот, ни другой не проронили ни слова. Выйдя у подъезда дома на улице Сент-Оноре, Вертуа позвонил. Какая-то старуха отворила дверь и, увидев Вертуа, радостно воскликнула: «Ну, слава тебе господи! Наконец-то вы вернулись, синьор Вертуа, а то Анжела совершенно измучилась от беспокойства». – «Молчи! – шикнул на нее Вертуа. – Дай Бог, чтобы Анжела не слышала моего звонка. Она не должна знать, что я вернулся». И с этими словами, взяв свечу из рук изумленной старухи, он посветил Менару, вошедшему в дом.
«Я решился на все, шевалье! – так начал Вертуа. – Вы меня ненавидите и презираете! Мое несчастье – для вас радость, но вы еще не знаете, кто я. Подобно вам, я прежде был игроком, и мне точно так же сопутствовало необыкновенное везение. Половину Европы я изъездил со своим золотом, открывая игорные дома где только мог, и везде деньги рекой текли в мои руки, как текут теперь в ваши.
У меня была добрая верная жена, о которой я забывал из-за игры и содержал в бедности, несмотря на мое богатство. Однажды в Генуе за моим игорным столом появился один молодой римлянин и проиграл все свое имущество, как я сегодня. Подобно мне, он со слезами умолял дать ему хотя бы ту ничтожную сумму, которая была необходима, чтобы вернуться в Рим. Я отказал ему с презрительным смехом, и он тут же в отчаянии поразил меня в грудь стилетом, который всегда носил с собой. Врачам с трудом удалось меня вылечить. Тогда-то настоящим ангелом-утешителем явилась моя жена. С какой самоотверженностью она за мной ухаживала! Как меня утешала и как помогала своим участием переносить болезнь!
Какое-то новое, неведомое до тех пор чувство поселилось в моей душе. Мы, игроки, отказываемся от всяких человеческих чувств, и потому мудрено ли, что я даже не подозревал, что значит любовь и преданность любящей женщины. Глубочайшее раскаяние запало мне в душу при мысли, как несправедлив и неблагодарен я был к моей дорогой подруге. Души несчастных, погубленных мною с таким постыдным, жестоким равнодушием, вставали передо мной, точно рой черных призраков, призывая мщение на мою голову. Я постоянно слышал их гробовые голоса, упрекавшие меня во всех несчастьях и преступлениях, семя которых было брошено мною! Только жена могла утешить меня в эти ужасные минуты.
Я дал обет больше никогда в жизни не брать карт в руки. Я решительно разорвал всякую связь с шайками игроков и твердо выдержал всевозможные искушения, как, например, уговоры моих крупье не бросать дело, в котором мне так везло. Выздоровев окончательно, я поселился тихо и скромно вместе с моей женой в одном загородном доме близ Рима. Но увы! Только один год удалось мне прожить в мире и счастье, о которых прежде я даже не мечтал. Жена моя умерла при родах, подарив мне дочь.
Отчаяние мое не знало границ! Я проклинал судьбу, проклинал самого себя, свое гнусное прошлое и в постигшем меня несчастье, потере той, которая меня спасла и была единственным утешением в жизни, видел справедливую Божью кару. Точно преступник, я убежал из своего дома и переехал в Париж вместе с дочерью. Анжела, подрастая, становилась копией своей матери. Для нее одной я жил с той минуты, всеми силами стараясь не только сберечь свое значительное состояние, но и приумножить его.
Правда, что я давал деньги взаймы под большие проценты, но в гнусном ростовщичестве меня обвиняют несправедливо. Да и кто же мои обвинители? Легкомысленные люди, пристающие с ножом к горлу, выпрашивая денег для мотовства! И они же потом обвиняют меня, когда я строго и неотступно требую вернуть добро, принадлежащее моей дочери.
Недавно я ссудил значительной суммой одного молодого человека, чем спас его от погибели и бесчестья. Ни одним словом, ни одним намеком не напомнил я ему об уплате, пока он был беден. Но недавно я узнал, что мой должник получил богатое наследство, и потому потребовал рассчитаться со мной. Представьте же, барон, негодяй этот, обязанный мне своим спасением, хотел отречься от своего долга и, присужденный к уплате приговором суда, осмелился назвать меня скрягой и ростовщиком!
Я мог бы рассказать вам много подобных случаев, которые действительно сделали меня суровым и непреклонным там, где я вижу, что имею дело с легкомыслием и нахальством. Но зато скажу вам, что мне не раз случалось осушать горькие слезы бедняков и что немало их молитв возносилось к Небу за меня и мою Анжелу. Но вы, я знаю, не поверите моим словам, сочтя их хвастовством, и все равно мне ничего не дадите, потому что вы – игрок!
Что до последнего моего несчастья, то тут, я уверен, само Небо позволило сатане увлечь меня и погубить, потому мной руководило одно лишь безумие! Я услышал о вашем счастье, барон! Каждый день я узнавал о несчастных, разорившихся за вашим игорным столом. Тогда мне пришло в голову, что я с моим везением, никогда меня не покидавшим, должен положить предел вашей игре. Мысль эта, которую, повторяю, могло породить только лишь безумие, не давала мне покоя ни днем, ни ночью. Тогда я явился к вам в тот памятный вечер и не прекращал играть, пока все мое достояние не стало вашим! Теперь я обращаюсь к вам с просьбой, позволите ли вы по крайней мере забрать платья моей дочери?»
«Гардероб вашей дочери, – ответил Менар, – мне не нужен, можете также оставить себе кровати и необходимые хозяйственные вещи. С этим хламом мне делать нечего. Но берегитесь – и не думайте утаить что-нибудь ценное».
Старый Вертуа безмолвно посмотрел на Менара, и горячий поток слез хлынул из его глаз. В отчаянии бросился он к ногам банкомета и прокричал душераздирающим голосом, сложив руки в мольбе: «Неужели в вашем сердце нет ничего человеческого? Будьте сострадательны! Подумайте, что вы губите не меня, но мою бедную, ни в чем не повинную Анжелу! Будьте же сострадательны к ней! Возвратите ей хотя бы двадцатую часть ее имущества! О, я чувствую, что вы смягчитесь! Анжела! Анжела! Дочь моя!» И он с рыданиями продолжал повторять имя дочери.
