— Сегодня чего только не бывает, — неопределенно усмехнулась Миллимент.
— Папа, — прервала их Дездемона, все это время стоявшая, склонившись, над отцом, — ужасно подавлен. Папа, дорогой, позволь…
— Я иду спать, — объявил сэр Генри. — Мне действительно не по себе. Я плохо себя чувствую. Я иду спать.
Все встали. Он остановил их взмахом руки:
— Я иду один. Спать.
Седрик метнулся к двери. Не оборачиваясь, сэр Генри пошел по проходу — смутная, призрачная фигура на фоне ярко освещенной сцены, величественно удаляющаяся из театра.
Анкреды тут же затараторили. Трой чувствовала, что ей не вытерпеть неизбежных воспоминаний о прежних бесчинствах Пэнти, возмущенных протестов со стороны Полин, хиханек и хаханек Седрика, банальностей Миллимент, которые она произносит таким флегматичным тоном. Потому, когда, в сопровождении Кэролайн Эйбл, появился несколько взъерошенный Томас, Трой испытала настоящее облегчение.
— Я попросил Кэролайн подняться сюда, — заговорил он, — потому что побаивался, что мне вы до конца не поверите. Пэнти в изоляторе, вместе с другими, у кого стригущий лишай. Доктор Уизерс распорядился, чтобы они были под присмотром, потому что прописанное им лекарство надо давать вовремя, так что Кэролайн с половины восьмого сидит там за книгой. Стало быть, сами видите, Пэнти этого не делала.
— Разумеется, нет, — весело подтвердила мисс Эйбл. — Каким образом? Это совершенно невозможно.
— Вот так-то, — мягко заключил Томас.
Трой задержалась в театрике с Полом и Фенеллой. Пол включил рабочее освещение, и они вместе осмотрели рисовальные принадлежности Трой, сложенные за кулисами.
Ящик с красками был открыт. Кто-то выдавил на крышку, отделяющую краски от отсека, где сложены дощечки для эскизов, немного изумрудной окиси хрома и слоновой кости. Орудовали большой кистью, окунув ее сначала в зеленое, потом в черное.
— Слушайте, — начал Пол, — ведь на кисти должны остаться отпечатки пальцев. — Он смущенно посмотрел на Трой. — Верно ведь?
— Полагаю, Родерик с вами бы согласился, — кивнула она.
— Ну а коли так, то если сравнить с ними отпечатки всех, кто здесь есть, получится довольно убедительно, так? Более того, чертовски интересно.
— Да, но, насколько я понимаю, это не такая простая процедура.
— Знаю. Надо двигать ладонь и все такое прочее. Но! Смотрите, на кисти осталось немного зеленой краски. Я читал про это. Допустим, мы возьмем у всех отпечатки пальцев. Вряд ли они смогут отказаться.
— Здорово, Пол, давай так и сделаем, — захлопала в ладоши Фенелла.
— Что скажете, миссис Аллейн?
— Дорогой мой, не думайте, пожалуйста, будто я хоть сколько-нибудь разбираюсь в таких делах. Могу согласиться лишь, что это было бы весьма занятно. Ну и я действительно знаю, как такую процедуру проводят официально.
— Я тоже, — сказал Пол, — немало читал про это. Итак. Допустим, мы уговорили их дать отпечатки, допустим, держим при себе кисти и ящик с красками, и тогда… и тогда… как вам кажется?
— И тогда я бы показала их ему, как фотоснимок, — сказала Трой.
— Ну так прекрасно, — кивнул Пол. — Слушайте, завтра же утром я все им выложу. Надо наконец все прояснить. А то чертовщина какая-то получается, дурацкое представление. Вы согласны, миссис Аллейн?
— Я с вами, — заявила Трой.
— Здорово! — воскликнула Фенелла. — Я тоже, естественно. Вперед!
— Хорошо. — Пол осторожно обернул кисть тряпкой. — Надо спрятать ее где-нибудь вместе с ящиком.
— Они будут у меня.
— Да? Прекрасно.
Они заперли портрет в реквизиторской и с видом заговорщиков пожелали друг другу покойной ночи. Чувствуя, что Анкредов на сегодня с нее достаточно, Трой попросила передать членам семьи ее извинения и пошла к себе наверх.
Заснуть не получалось. Снаружи, во тьме, дождь изо всех сил колотил по башенной стене. Ветер, казалось, задувал в трубу дымохода и с трудом пытался вырваться назад. Таз на лестничной площадке сменился ведром, и неровная, раздражающая дробь капель заглушала все остальное и играла на нервах, как на кастаньетах. Одна, всего лишь еще одна ночь здесь, думала Трой, а потом — радость возвращения в знакомую обстановку лондонской квартиры, и там будет муж. Вопреки всякой логике она почувствовала нечто вроде сожаления, что придется покинуть эту комнату в башне, и с тем же чувством начала перебирать в памяти странные события дней и ночей, проведенных в Анкретоне. Краска на перилах. Очки на портрете. Размалеванное зеркало в спальне сэра Генри. Инцидент с раздувшимся «мочевым пузырем». Летающая корова.
Если в этих дурацких розыгрышах виновата не Пэнти, тогда кто же? Если за всем этим стоит кто-то один, то Пэнти оправдана. Но ведь может быть так, что красками перила измазала Пэнти, а уж дальше действовал кто-то другой. Вообще, учитывая послужной список Пэнти, за ней такие фокусы водятся. Хорошо бы знать, что думает насчет детской психологии современная наука. Характерно ли такое поведение для ребенка, который хочет быть в доме главным, а ему кажется, что его всячески притесняют или не обращают на него внимания? Но Трой была уверена, что Пэнти говорила правду, отрицая какое-либо участие в проделках с красками. И если только мисс Эйбл не лжет, то и летающую корову к портрету пририсовала наверняка не она, хоть, спора нет, некоторая предрасположенность к коровам и бомбам у нее имеется. Трой беспокойно заворочалась в постели, и ей показалось, что, помимо ветра и дождя, она услышала бой Больших Часов. Имеет ли значение тот факт, что добавления к портрету всякий раз делались на сухой части полотна и, таким образом, не принесли картине вреда? Кто из взрослых в доме способен учитывать это? Седрик. Ведь он и сам рисует, хотя скорее всего акварели. Ей казалось, что его эстетическое чувство, при всем своем своеобразии, — чувство истинное. Его инстинктивно отвращает такого рода вандализм. Да, но что, если он понимает, что вреда от этого картине не будет никакого? Хорошо, но какой у него может быть мотив? Седрик вроде ей симпатизирует, зачем ему портить ее работу? Трой перебирала в памяти всех обитателей дома, отвергая одну версию за другой, пока не дошла до мисс Орринкурт.
Для нее такие откровенно вульгарные штучки вполне характерны. А не может ли быть так, со смущенной усмешкой подумала Трой, что мисс Орринкурт весьма не понравилось то изысканное внимание, которое уделяет своей гостье сэр Генри? Может, она вообразила себе, что сеансы превратились просто в еще один повод для более откровенных заигрываний, более страстных поглаживаний по ладони, более многозначительных пожатий локтя? «Черт, — пробормотала Трой, ворочаясь в постели, — что за идеи приходят посреди ночи!» Нет, это уж слишком. Не исключено, что просто одна из престарелых служанок совсем выжила из ума и занялась этими фокусами. «Или Баркер», — уже засыпая, подумала Трой. Под шум дождя и завывание ветра в голове теснились совсем уж невероятные образы. Вот она видит, как на башню летят с ночного неба бомбы. В самый последний момент бомбы превращаются в зеленых коров. Весело подмигивая ей и заигрывая на манер Седрика, они сбрасывают свои мягкие снаряды и явственно произносят: «Шлеп, шлеп, шлеп, дражайшая миссис Аллейн».
— Миссис Аллейн. Дражайшая миссис Аллейн, просыпайтесь же.
Трой открыла глаза. У ее кровати стояла, полностью одетая, Фенелла. При слабом свете зари лицо ее было очень бледно. Она нервно сжимала и разжимала ладони. Уголки губ были опущены, как у готового расплакаться ребенка.
— О Господи, ну что еще?! — воскликнула Трой.
— Я подумала, надо мне сказать вам. Больше некому. Все словно обезумели. Пол не может оставить мать, мама пытается успокоить тетю Десси, та в истерике. Да и я едва на ногах держусь. Мне просто надое кем-то поговорить.
— Да в чем дело-то? Что стряслось?
— Дед. Баркер принес ему молоко. И увидел. Лежащим. Мертвым.
Нет худшего жребия, чем оказаться в чужом доме, куда пришло горе. Чувство одиночества, ощущение постоянного вмешательства в чужую беду, когда тебе кажется, что только болтаешься под ногами и от тебя бы с облегчением избавились, — все это повергает в состояние постоянной неловкости, которой суждено оставаться невысказанной. А если ничем не можешь помочь, то это чувство лишь обостряется. Пожалуй, Трой была только рада, что Фенелла пришла к ней искать утешения. Она поспешно разожгла вчерашние угли, усадила дрожащую, как щенок, Фенеллу следить за огнем, пока она принимает ванну и одевается, и когда дитя наконец расплакалось, принялась слушать сбивчивый рассказ. Фенелла все время возвращалась к тому моменту, когда в отношениях между ней и дедом возникла трещина.
— Ужасно, что мы с Полом причинили ему такую боль. Нам никогда уж себя не простить — никогда, — рыдала она.
