— Часа хватит? — спросила Марион.
— Года не хватит, но попробую сделать все, что можно, за час. — Стэнли поднял глаза на Роберта. — Что слышно о Гинеас?
— Мне сказали, будто надо ставить на Бали-Буджи.
— Чепуха! — отрезала старая миссис Шарп. — Никто из потомства Гиппократа никогда не приходил первым к финишу. Сдавались без борьбы.
Трое мужчин с изумлением уставились на нее.
— Неужели вы интересуетесь скачками? — спросил Роберт.
— Нет. Лошадьми. Мой брат выращивал чистокровок… — Взглянув на их лица, она засмеялась коротким сухим смешком, словно курица прокудахтала. — Вы, очевидно, воображаете, что я, отдыхая после обеда, читаю библию, мистер Блэр! Или, быть может, книгу по черной магии? Ошибаетесь, я выписываю газету, где ежедневно одна страница посвящена бегам и скачкам. Поэтому-то я и не советую Стэнли ставить на Бали-Буджи. Если какая-нибудь лошадь и заслуживала такого идиотского имени, то именно эта.
— А на кого тогда ставить?
— Уж если вы непременно собираетесь делать такую глупость, как играть на скачках, то лучше ставьте на Комински.
— Комински! — воскликнул Стэнли. — Но там крупные ставки!
— Вы, конечно, можете потерять свои деньги и делая ставки поменьше, — сухо сказала она. — Идемте, мистер Блэр.
— Ладно, — согласился Стэнли. — Пусть будет Комински. А десятая часть выигрыша — вам.
По сравнительно безлюдной Син-Лэйн они вышли на оживленную магистраль, и у Роберта было ощущение, будто он этим ясным, солнечным утром очутился на улице мало того что беззащитным, но еще и неодетым. Он краснел за себя, ведь рядом спокойная и равнодушная шла Марион, и он надеялся, что она не заметит этого его состояния. Он пытался болтать как ни в чем не бывало, но вовремя вспомнил, как легко и безошибочно Марион умела угадывать его душевное состояние, и понял, что вряд ли ему удастся держать себя естественно.
В кафе отеля было пусто, если не считать одинокого официанта, подбиравшего мелочь, оставленную на столике Беном Карлеем. Когда они уселись вокруг черного дубового стола, на котором красовалась ваза с желтофиолями, Марион спросила:
— Вам известно, что нам вставили стекла?
— Да.
— Вы что, подкупили их? — поинтересовалась Марион.
— Нет, просто сказал, что стекла выбили хулиганы. Если бы стекла выбило ветром, грозой, возможно, до сих пор их бы не вставили. А хулиганы — это другое дело, с хулиганством следует бороться. Поэтому-то у вас и новые стекла.
Роберт и не узнал бы, что голос его звучит не так, как обычно, если бы Марион, вглядевшись в его лицо, не спросила:
— Что-то случилось?
— Боюсь, что да. Я как раз собирался сегодня приехать к вам и рассказать. Именно теперь, когда газете «Эк-Эмма» приелась история Бетти Кейн, за дело взялась газета «Уочман».
— Великолепно, — сказала Марион. — «Уочман» выхватывает факел из ослабевших рук «Эк-Эммы». Просто очаровательно!
— Очевидно, у вас есть осведомители в редакции «Уочман», мистер Блэр? — спросила старая дама.
— Нет, это мне сказал Невил. Редакция собирается напечатать письмо его будущего тестя епископа Ларборо.
— Ого, — хмыкнула миссис Шарп, — Тоби Бирн!
— Вы его знаете?
— Он учился с моим племянником, сыном брата, у которого был конный завод. Итак, Тоби Бирн. Значит, он не изменился.
— Судя по вашим словам, он вам не нравится?
— Я его едва знаю. Однажды он приехал на каникулы вместе с моим племянником, но с тех пор его больше не приглашали.
— Да ну?
— Он узнал, что мальчики при конюшне должны вставать на заре, и пришел в ужас. Заявил, что это рабовладельческий строй, и отправился уговаривать ребят бороться за свои права. Если они объединятся, сказал им Тоби, то ни одна лошадь не выйдет из конюшни раньше девяти часов. Мальчишки, конечно, подняли его на смех и еще годы спустя вспоминали его советы…
— Видно, он не изменился, — заметил Роберт. — Чем меньше он знает о существе дела, тем больше суетится. Невил предупредил меня, что говорить с ним бесполезно, и все же я позвонил ему вчера вечером и со всей возможной тактичностью объяснил, что дело это весьма сомнительно и что своим письмом он повредит двум женщинам, возможно, ни в чем не виновным. Куда там! Мне напомнили, что «Уочман» существует именно для свободного выражения мнений, и намекнули, что я пытаюсь этому свободному выражению помешать. Поэтому я спросил, как он относится к линчеванию, ибо, мне кажется, что именно это его идея… Спросил, конечно, после того как понял, что говорить с ним бесполезно.
Он принял чашку кофе из рук Марион.
— Он, кажется, богат, Тоби Бирн? — поинтересовалась миссис Шарп.
— В этом повинна компания «Коуан Крэнбери соус».
— Да, да, жена. Я и забыла. Вам сахару, мистер Блэр?
— Между прочим, вот два ключа к вашим воротам. Один, если не возражаете, я оставлю себе. Второй, по-моему, будет правильно отдать полиции, пусть время от времени делают обход. Могу также сообщить вам, что теперь в вашем распоряжении имеется частный сыщик. Некий Алек Рамсден.
— Никто не узнал фотографию, опубликованную в «Эк-Эмме», и не написал об этом в Скотленд-Ярд? — спросила Марион. — Я так на это надеюсь!
— Пока еще нет. Но будем надеяться. С помощью Бога и Алека Рамсдена мы победим.
Она внимательно взглянула на него.
— Вы в самом деле в это верите? Верите в конечную победу добра?
— Верю.
— Почему?
— Сам не знаю. Потому, быть может, что иной выход для меня был бы просто невыносим.
— Моя вера в Бога была бы крепче, не дай Бог Тоби Бирну стать епископом, — добавила миссис Шарп. — Кстати, когда появится письмо Тоби?
— В пятницу, утром.
— Жду с нетерпением! — сказала миссис Шарп.
Однако во вторую половину дня пятницы Роберт уже не был так уверен в конечном успехе.
И покачнуло эту веру вовсе не письмо епископа, появившееся утром на страницах «Уочмана».
Дело в том, что его милость несколько переборщил. Епископ писал, что «Уочман» всегда боролась против насилия, никогда не являлась его защитником, однако бывают случаи, когда насилие свидетельствует о глубоком социальном беспокойстве и негодовании. Как, например, в недавнем деле Наллабед. (Дело это заключалось в том, что два вора, явившись в дом с целью украсть опаловый браслет и не обнаружив его, в знак протеста убили семь человек, мирно почивавших в своих постелях.)…Бывают минуты, когда люди сознают свою беспомощность в борьбе со злом, и в такие минуты наиболее страстные натуры не могут удержаться от личного протеста, что, в сущности, и неудивительно. (Роберт подумал, что вряд ли Билл и Стэнли сообразят, что под «страстными натурами» подразумеваются самые обыкновенные хулиганы, а под «личным протестом» — разбитые стекла первого этажа дома Фрэнчайз.) Свою эпистолу святой отец заключал такой сентенцией: согласно английским традициям должна торжествовать справедливость, и торжество ее должно быть зримо каждому, арена для этого — открытый суд.
— Интересно, неужели он впрямь надеется принести пользу полиции, побуждая ее начать дело, явно обреченное на провал? — спросил Роберт Невила, который читал письмо, наклонившись над плечом Роберта.
— Пользу это принесет нам, — сказал Невил, — о чем мой несостоявшийся тесть, видимо, не подумал. Если магистрат не начинает дела, то само собой возникают подозрения, что малютка со следами «глубоких ран» не заслуживает особого доверия. Ты уже дошел до «глубоких ран»?
— Нет.
— Это в самом койне. «Бедное израненное тело» сей юной и невинной девушки, пишет его милость, прямой и грозный упрек закону, который поначалу не мог защитить ее, а теперь не может отомстить за нее.
— Воображаю, как веселятся сегодня утром сотрудники Скотленд-Ярда! — заметил Роберт.
— Веселиться они начнут после полудня, — уточнил Невил. — Скотленд-Ярд вряд ли выписывает эту газетенку, и там ее не увидят, пока кто-нибудь им не пошлет.
Но случилось так, что Грант прочитал эту статью утром в поезде. Купил газету в киоске вместе с тремя другими газетами, купил случайно, ибо перед ним был выбор: либо газеты, либо журналы с цветными обложками, на которых были изображены красотки в бикини.
Уходя из конторы, Роберт захватил с собой экземпляр «Уочман» и экземпляр «Эк-Эммы», которая явно потеряла всякий интерес к делу о похищении Бетти Кейн. Стояла прекрасная погода. Трава во дворе дома Фрэнчайз была изумрудно-зеленой, солнце, освещавшее грязно-белый фасад дома, явно облагородило его, а отраженный свет, падавший в окна гостиной от розовой кирпичной стены, наполнил эту обычно унылую комнату каким-то особенно милым теплом и уютом. И они сидели там втроем в самом приятном расположении духа: «Эк-Эмма» перестала публично раздевать обитательниц — Фрэнчайза; письмо епископа в конце концов оказалось довольно безвредным; Алек Рамсден работает в Ларборо и, конечно, рано или поздно разыщет нужные им факты; пришло лето с его светлыми, короткими ночами; Стэнли оказался «чудесным малым»; вчера они снова побывали в Милфорде во исполнение своего плана «стать частью местного пейзажа» и ничего дурного не произошло, если не считать хмурых взглядов и нескольких громких замечаний по их адресу. В общем, они считали, что все могло быть куда хуже…
