Она немного задумалась.
— Нет. Он это сказал, когда мы расселись вокруг стола. Помню, я была немного удивлена… — Она замолчала и чуть зарумянилась. — Не тем, что вы приглашены, разумеется. Я знаю, вы его старый друг. И должны были присутствовать на вечере год назад. Я хотела сказать, что удивилась бы, если бы пришли… Как удивилась тому, что мистер Бартон не пригласил другую женщину, чтобы уравновесить компанию… Но, разумеется, если вы собирались опоздать или, возможно, не пришли бы совсем… — Она осеклась. — Какая я бестолковая. Почему вся эта не имеющая значения дрянь лезет в голову? Все утро мне не по себе.
— Но вы, как обычно, пришли на работу?
— Разумеется. — Она удивилась, немного возмутилась. — Это же моя работа. Многое надо сделать и разобрать.
— Джордж мне всегда говорил, что он всецело на вас полагается, — мягко проговорил Рейс.
Руфь отвернулась. Он увидел, она быстро проглотила рыдание, глаза у нее заблестели. Она не выставляла напоказ своих переживаний, и это почти убедило его в ее совершеннейшей невиновности. Почти, но не совсем. Ему приходилось встречать женщин, обладавших незаурядными актерскими способностями, женщин, у которых красные веки и черные круги под глазами появлялись в силу разных искусственных ухищрений, а не естественных чувств. Отложив эту мысль про запас, он подумал: «Во всяком случае, держаться она умеет».
Руфь повернулась к столу и в ответ на его последнее замечание спокойно произнесла:
— Я много лет с ним проработала… в апреле будет семь лет… знала его привычки; я думаю, он… доверял мне.
— Не сомневаюсь… Подходит время ленча. Я надеюсь, вы не откажетесь пойти где-нибудь мирно со мной позавтракать. Мне бы хотелось с вами поговорить.
— Спасибо. Мне тоже хочется.
Он повел ее в маленький ресторан, где, как ему было известно, столы стояли довольно просторно и можно было спокойно побеседовать. Он сделал заказ и, когда официант удалился, взглянул на свою спутницу.
Красивая девушка, подумал он, гладко причесанные темные волосы, решительно сжатый рот, волевой подбородок.
Пока не подали еду, он немного поболтал о том о сем, она поддерживала беседу, выказав себя умным и понимающим собеседником.
Наконец, после некоторой паузы, она сказала:
— Вы хотите со мной поговорить о вчерашнем? Пожалуйста, начинайте. Все это настолько невероятно, что хотелось бы об этом поговорить. Не произойди это перед моими глазами, я бы никогда не поверила.
— Вы, разумеется, уже видели главного инспектора Кемпа?
— Да, вчера вечером. Он кажется умным и опытным. — Она помолчала. — Это было действительно убийство, полковник?
— Вам так сказал Кемп?
— Сам он ничего не сказал, но по его вопросам было достаточно ясно, что у него на уме.
— Ваше мнение, было ли это самоубийство или нет, будет особенно ценно, мисс Лессинг. Вы хорошо знали Бартона и, как я себе представляю, провели с ним большую часть вчерашнего дня. Как он выглядел? Обычно? Или был расстроен… удручен… взволнован?
Она задумалась.
— Трудно сказать. Он был удручен и расстроен — на то была причина.
Она объяснила, какая ситуация возникла по милости Виктора Дрейка, и вкратце обрисовала жизненный путь этого юноши.
— Гм, — проговорил Рейс. — Злополучная паршивая овца. И Бартон из-за него переживал? Руфь сказала не торопясь:
— Это трудно объяснить Понимаете, я очень хорошо знала мистера Бартона. Он злился, волновался из-за этого, да и миссис Дрейк, как всегда в таких случаях, очень переживала, ему хотелось всё уладить. Но у меня сложилось впечатление…
— Да, мисс Лессинг? Уверен, ваше впечатление будет весьма интересным.
— Мне казалось, что его раздражение, если можно так выразиться, было не совсем обычным. Дело в том, что с подобными неурядицами в той или иной форме мы уже встречались и раньше. В прошлом году Виктор Дрейк был здесь, у него были неприятности, мы отправили его в Южную Америку и только вот в июне он телеграфировал домой насчет денег. Как отнесся к этому мистер Бартон, мне было хорошо известно. Мне показалось, его раздражение вызвало главным образом то обстоятельство, что телеграмма пришла в тот момент, когда он полностью был занят приготовлениями к предстоящему банкету. Словно новые заботы помешали бы ему подготовиться к ужину.
— Вам не приходила мысль, что в этом банкете было нечто необычное, мисс Лессинг?
— Приходила. Мистер Бартон из-за него стал в высшей степени странным. Он так волновался — словно ребенок.
— Не думали ли вы, что этому банкету, возможно, придавалась какая-то особая цель?
— Вы хотите сказать, что он был копией банкета, состоявшегося год назад, когда миссис Бартон покончила с собой?
— Да.
— Откровенно скажу, мысль повторить банкет показалась мне весьма сумасбродной.
— Джордж не делился с вами никакими соображениями, не посвящал вас в свои планы?
Она покачала головой.
— Скажите, мисс Лессинг, у вас никогда не возникали сомнения насчет того, что миссис Бартон совершила самоубийство?
Она изумилась.
— Нет.
— Джордж Бартон не говорил вам, что, по его мнению, его жена была убита?
Она глядела на него в немом изумлении.
— Джордж так считал?
— Вижу, для вас это новость. Да, мисс Лессинг. Джордж получил анонимные письма, в которых утверждалось, что его жена не совершила самоубийство, но была убита.
— Так вот почему он сделался этим летом таким странным. Я не могла понять, что с ним творится.
— Вы ничего не знали про эти анонимные письма?
— Ничего. Их было много?
— Он показывал мне два.
— И я ничего не знала о них!
В голосе послышалась обида.
Он пристально посмотрел на нее и спросил:
— Итак, мисс Лессинг, что вы скажете? По-вашему, возможно, чтобы Джордж покончил с собой?
Она покачала головой.
— Нет, никогда.
— Но вы же сказали, что он был взволнован, расстроен?
— Да, но он уже некоторое время был таким. Теперь я понимаю почему. И понятно теперь, почему он так волновался из-за вчерашнего банкета. Должно быть, у него были какие-то свои соображения — он, видимо, надеялся воссоздать прежнюю обстановку и таким образом узнать что-нибудь новое. Бедный Джордж, это-то его и погубило.
— А что вы скажете о Розмари Бартон, мисс Лессинг? Вы по-прежнему думаете, что причиной ее смерти было самоубийство?
Она нахмурилась.
— Я никогда не помышляла ни о чем другом. Оно казалось таким естественным.
— Депрессия в результате инфлюэнцы?
— Может быть, что-нибудь и еще. Она была такая несчастная. Сразу было видно.
— И догадываетесь о причине?
— Хм… да. По крайней мере, думаю, что догадываюсь. Конечно, я могу ошибиться. Такие женщины, как миссис Бартон, видны насквозь — они не умеют скрывать своих чувств. Слава богу, мне кажется, мистер Бартон ничего не подозревал. О, да, она была очень несчастна. А в тот вечер, я знаю, у нее, помимо инфлюэнцы, ужасно болела голова.
— Откуда вы знаете, что у нее болела голова?
— Я слышала, она говорила об этом леди Александре в туалете, где мы раздевались. Она жалела, что у нее не было таблеток Фейвра, и, по счастью, у леди Александры оказалась одна, которую она ей и дала. Рука полковника Рейса застыла в воздухе.
— И она взяла ее?
— Да.
Он поставил бокал, не попробовав вина, и взглянул на свою собеседницу. Девушка выглядела спокойной и не осознавала смысла сказанного. Но ее слова имели особое значение. Они означали, что Сандра, которой с ее места за столом было весьма трудно положить незаметно что-нибудь в бокал Розмари, изобрела иную возможность всучить ей отраву. Она могла подсунуть ее Розмари в виде таблетки. Обычно, чтобы таблетка растворилась, требуется несколько минут, но, возможно, на этот раз была какая-то особая упаковка; она могла быть обернута в желатин или другое подобное вещество. И Розмари могла проглотить ее не с разу, а спустя некоторое время.
Он резко спросил:
— Вы видели, как она приняла ее?
— Простите?
По ее растерянному лицу он понял, до нее начинает доходить смысл ее слов.
— Вы видели, как Розмари Бартон проглотила эту таблетку?
Руфь немного испугалась.
— Я… нет, не видела. Она просто поблагодарила леди Александру.
Разумеется, Розмари могла сунуть таблетку в сумочку, а потом, во время кабаре, когда головная боль стала сильнее, бросить ее в бокал с шампанским. Гипотеза… чистая гипотеза… но вполне вероятная. Руфь прошептала:
— Почему вы спрашиваете меня об этом?
Полные вопросов глаза испуганно забегали. Он внимательно посмотрел на нее, и ему показалось, что мысль ее заработала.
— О, я понимаю. Я понимаю, почему Джордж купил этот загородный дом по соседству с Фаррадеями. Понимаю, почему он не рассказал мне об этих письмах. Мне казалось совершенно невероятным, что он не рассказал. Но, безусловно, если он им поверил, значит, один из нас, один из сидевших за столом пяти людей, должен быть убийцей его жены. Возможно… возможно, он и меня считал убийцей.
