– Наверное, потому, что ей вовсе не хочется видеть лучше. Вы заметили, что на окнах матовые стекла? Ей хочется, чтобы время остановилось на отметке «тысяча девятьсот тридцать пять». Но карты и игральные доски она видит замечательно!.. Так какие хорошие вести вы мне принесли?
Они расположились в магазине: Квиллер на настоящем чиппендейловском «угловом» стуле, а Мэри на китайском троне чёрного дерева с перламутровыми инкрустациями.
– Фонд Клингеншоенов дал мне «зелёный свет» на покупку и реставрацию «Касабланки», – сказал он.
– Чудесно! Но это неудивительно. В конце концов деньги всё равно ваши, разве нет? Папа говорит, что в финансовых кругах это ни для кого не секрет.
– Ещё в течение двух лет они не будут целиком моими. Хотя на самом деле это не так важно. Важно на самом деле вот что: смогу ли я убедить Графиню продать здание?
– Думаю, да, – сказала Мэри. – Ждёте с нетерпением?
– Проект мне кажется заманчивым, но окружающая обстановка – угнетающей. Это напоминает шикарный кинотеатр, не показывавший фильмов со времени Второй мировой войны.
– Не забывайте, – напомнила Мэри, – что после шестидесяти лет любой интерьер покрывается патиной, а квартира Пламба – просто музей. Там в гостиной стоит огромная ваза, уснащенная цветами и обнаженными женщинами. Не знаю, заметили ли вы её…
– Заметил.
– Она на рынке сейчас стоит тысячи долларов. Это же Рене Бюфо.
– По буквам можно?
– Б-ю-ф-о. В Хламтауне есть магазинчик, специализирующийся на предметах прикладного искусства, там самая дешёвая вещь отмечена четырехзначным числом.
– Мэри, а как давно вы знаете Графиню?
– Не встречалась с ней, пока не вступила в НОСОК и Ди Бессингер не внесла меня в список игроков в триктрак, но слышала легенду об Аделаиде всю жизнь.
– Что это за легенда? – От любопытства усы Квиллера встопорщились.
– Ничего такого, что бы вы смогли занести в свою книгу, но история известная, и в тридцатых годах – так мама говорила – это была светская сплетня.
– Так расскажите!
– История достоверная, – так начала Мэри, – Вскоре после того как Аделаида впервые вступила в свет, она обручилась с человеком, который нацелился на её будущее состояние. Это был нищий, но обворожительный и очень красивый мужчина из хорошей семьи. Аделаиде повезло, и многие ей завидовали. А затем… экономический спад, банки закрылись, и Харрисон Пламб оказался в стеснённых обстоятельствах. Как говорил мой отец, Пламб никогда не испытывал недостатка в средствах и выбрасывал миллионы на ар-деко. Но теперь половина квартир в «Касабланке» пустовала, а оставшиеся жильцы мучительно искали деньги для того, чтобы заплатить арендную плату. Тридцать лет здание было его единственной страстью, и вот, похоже, он мог его потерять. И тут произошли одновременно три потрясающих события: Аделаида разорвала помолвку, её отец снова стал платежеспособным, а одна из её пеннимановских кузин вышла замуж за обманутого мужчину.
– Тут, кажется, всё ясно, – заметил Квиллер.
– Естественно. Аделаида променяла жениха на миллионы, которые спасли «Касабланку» и её любимого отца от падения. В то время миллионы дорого стоили.
– Это многое говорит о характере Аделаиды, но я не уверен, что именно, – заметил Квиллер. – Что это было: благородная жертва или холодный расчёт?
– Нам кажется, болезненный жест самозабвения, ведь сразу после этого она покинула светское общество. К несчастью, её отец умер через несколько месяцев после происшествия, и «Касабланке» не удалось восстановить свой престиж.
– Сколько же Аделаиде было тогда лет?
– Восемнадцать.
– Она производит впечатление человека, полностью удовлетворенного сделанным выбором. Кто занимается её финансовыми делами?
– После смерти отца родственники по линии Пенниманов посоветовали ей вложить полученную страховку в эксплуатацию «Касабланки». Сейчас, естественно, те же самые Пенниманы предлагают ей передать…
– …её им, Грейстоуну и Фладду. И вы хотите, чтобы я вступил в борьбу с такими людьми? Да вы мечтательница!
– Для вас хорошей поддержкой является любовь Аделаиды к зданию и памяти отца. Вы сможете её убедить, Квилл!
Он поднялся, пофыркивая в усы.
– Н-да… Пожелайте мне удачи… А это что такое? – Он указал на небольшое украшение.
– Работа по стеклу – коробочка для пилюль в стиле ар-деко. Сделана приблизительно семьдесят пять лет назад.
– Ей понравится?
– Ещё как! Даже больше, чем персик.
– Покупаю, – сказал он.
– Мои поздравления. – Мэри сняла ярлык с ценой. – Положу в бархатный мешочек.
С подарком в кармане Квиллер отправился во дворец Пламба на двенадцатом. Пока он ждал кабину лифта у бронзовых дверей, к нему, постукивая палкой и пошаркивая ногами, подошла миссис Баттон.
– Господи! Вы такой красавец! – выкрикнула она высоким надтреснутым голосом. – Мой покойный муж всегда выглядел красавцем в тёмном костюме. По четвергам вечерами он надевал свой вечерний костюм, я – длинное платье, и мы отравлялись в концерт. Сидели всегда в ложе первого яруса. Вы едете играть в карты с Аделаидой? Приятного вам вечера.
Миссис Баттон, одна из многочисленных стариков «Касабланки», совершавших ежедневный моцион в вестибюле, прошаркала до входных дверей, развернулась и прошаркала обратно. Если здание восстановят, подумал Квиллер, что станется со стариками? И студентами? Изабеллой? Миссис Таттл и Рупертом?
Размышляя об этом, в кабине розового дерева он поднялся на двенадцатый, где был встречен Фердинандом, возвышающимся коралловой горой.
– Куриного хаша не будет, – таковыми словами приветствовал его дворецкий. – Будут креветки. Неизвестно почему. По четвергам подают куриный хаш.
Хозяйка вышла Квиллеру навстречу, протянув руки и кокетливо склонив голову набок. Она столько лет кокетливо клонила её набок, что теперь одно её плечо было выше другого. Вчера Квиллер посчитал Аделаиду смешной и жеманной, сегодня, услышав её историю, он испытывал к этой женщине жалость, несмотря на её бирюзовое шифоновое платье, развевающиеся шарфы, квадратно-граненый оникс и бриллиантовые украшения.
– Так приятно видеть вас снова, мистер Квиллер, – проговорила она.
Он сел в кресло, и Фердинанд подал сильно разбавленный водой грейпфрутовый сок в граненом стакане. Квиллер поднял стакан.
– За изящных дам и заколдованные дворцы! – провозгласил он.
Маленькая печальная Графиня любезно наклонила голову.
– Как вы провели день? – спросила она.
– Я провел его в ожидании вечера, выбирая для вас эту безделицу. – Он подал ей бархатный мешочек.
С восторженными восклицаниями Графиня вытащила оттуда коробочку для пилюль.
– О мистер Квиллер. благодарю! Французский модерн! Я поставлю её в будуаре.
– Думаю, она не выбьется из того стиля, который вы создали. Скажите, на каминной полке – это случайно не ваза работы Рене Бюфо? – блеснул он только что полученными сведениями.
– Да, и она для меня очень дорога. В ней покоится прах моего милого папочки. Он был таким красивыми воспитанным джентльменом! И так любил возить меня в Париж: мы ходили в оперу, музеи, художественные галереи! Посещали светские салоны.
– Вы не встречались с Гертрудой Стайн?
– Были вхожи в её салон. Я помню поразительно красивых людей, которых мы у неё встречали. Думаю, это были писатели.
– Хемингуэй? Фицджеральд?
Она грациозно и беспомощно всплеснула руками.
– Столько времени прошло с тех пор. Простите, но я не помню.
В эту самую секунду объявился Фердинанд и угрожающе прорычал:
– Обед подан!
Обед был подан в круглой столовой, отделанной чёрными, бирюзовыми и зеркальными панелями, по периметру освещенной торшерами. На круглом чёрного дерева столе стояли квадратные тарелки. Подали креветок, которым предшествовал ломтик паштета, после креветок принесли любимое блюдо двадцатых годов, салат «Паради». После чего Фердинанд с медлительной уверенностью и презрительной миной, свидетельствующей о том, что он не считает всё это настоящей едой, приготовил на жаровне бананы по-фостерски.
Во время обеда разговор то и дело спотыкался; голоса в склепообразном зале звучали глухо. Квиллер почувствовал облегчение, когда они отправились в библиотеку пить кофе и играть в скрэбл. Там он поразил хозяйку тем, что принялся составлять дорогостоящие слова типа «фигляр» и «ферзь», утраивая свою сумму. Графиня играла хорошо и наслаждалась брошенным ей вызовом. За игровым столом она превратилась в совершенно иную женщину.
В конце концов она сказала:
– Это был изумительный вечер. Надеюсь, мистер Квиллер, увидеть вас снова.
– Отбросим формальности, – ответил он. – Вы можете называть меня Квилл. Это слово стоит семнадцать очков.
– Должна вас поправить, – весело откликнулась женщина. – Всего четырнадцать.
