Эстер отпила глоток вина, глядя на Рэтбоуна поверх бокала, и добавила:
— Но если вы докажете, что Фридрих убит, значит, убийца кто-то другой, не Гизела.
— Я отдаю себе отчет в возможных накладках. — Юрист старался говорить бодрым тоном и даже оживленно, но ему это не удавалось. — И я понимаю, что графиня станет одиозной фигурой в общественном мнении, выдвигая подобное обвинение. Тот, кто разрушает мечты, никогда не пользуется любовью в обществе, но иногда разрушать их необходимо, в интересах хотя бы минимальной справедливости.
Это было смелое высказывание, и то, что он его сделал, говорило о его обеспокоенности. Однако мисс Лэттерли показалось, что Рэтбоун хочет быть с ней доверительным, не выходя, однако, за определенные рамки, так как есть вещи, которые он сам еще как следует не обдумал.
Некоторое опасение Эстер внушала и сама женщина, которая так взволновала ее друга, — ему это было совсем несвойственно.
— Кажется, графиня очень смелая женщина, — заметила мисс Лэттерли, — и надеюсь, мы с вами сообща найдем достаточные доказательства для нормального ведения процесса. В конце концов, в каком-то смысле это дело на нашей ответственности, потому что все произошло в Англии.
— Совершенно верно! — горячо подтвердил адвокат. — Мы не должны допустить, чтобы дело свелось к ложной бездоказательной гипотезе без всякой борьбы. Может быть, Монк сумеет откопать какие-нибудь полезные сведения. Я имею в виду простые, незамысловатые факты, вроде того, кто имел возможность…
— Что она думает о том, каким образом принц был убит?
— С помощью яда.
— Понятно. Все считают, что женщины прибегают к яду. Но ведь это не значит, что это обязательно была женщина. Или что каждый обязательно поступит так, как говорит насчет объединения или борьбы за независимость.
— Да, конечно, — согласился Рэтбоун. — Посмотрю, что узнал Монк и какой новый свет это бросает на ситуацию.
Он старался звучать обнадеживающе.
Эстер улыбнулась.
— Вам рано еще беспокоиться. Это лишь начало. В конце концов, никто не помышлял о том, что совершено убийство, пока об этом не заявила графиня. Все были вполне удовлетворены объяснением, что к смерти привели естественные причины. Но если мы как следует поработаем, можно будет пробудить у общества кое-какие воспоминания. И среди сторонников независимости найдутся люди, которые захотят знать правду, какова бы она ни была. Может быть, этого захочет даже герцогиня. Она сможет оказать известную помощь самим своим титулом, поддержав расследование истинных причин случившегося.
Адвокат состроил скорбную физиономию.
— Расследование, которое имеет целью доказать, что кто-то из фельцбургского семейства повинен в убийстве? Сомневаюсь — это же ужасающее пятно на семейной репутации, как бы герцогиня ни ненавидела Гизелу.
— Ой, Оливер! — Девушка наклонилась немного вперед над столом и бессознательно коснулась пальцами руки Рэтбоуна. — С незапамятных времен королей убивают их родственники! Да вообще от начала веков, потому что так называемые незапамятные времена для истории королей, борьбы честолюбий, любви, ненависти и убийств — совсем недолгое время. И все, читавшие Библию, вполне могут в это поверить!
— Да, вы, наверное, правы… — Юрист сел посвободнее и опять поднял бокал с вином. — Спасибо за ваш энтузиазм, Эстер.
Он повел бокалом в сторону мисс Лэттерли. Та подняла собственный, и Оливер слегка чокнулся с нею, ласково глядя на нее поверх бокала.
* * *
Из краткой записки Рэтбоуна Эстер вскоре узнала, что Монк вернулся из Беркшира, и на следующий день отправилась повидаться с ним к нему домой на Фицрой-стрит. Их отношения всегда были неустойчивыми: эти двое часто критически относились к поступкам друг друга, нередко балансируя на грани ссоры. Но в подоплеке отношений недовольство и гнев странно мешались с верой друг в друга. Уильям приводил Эстер в ярость. Она осуждала многие пути и способы его действий, и ей были хорошо известны его слабости. И в то же время мисс Лэттерли была твердо убеждена, что на некоторые бесчестные поступки сыщик никогда не пойдет. Например, он никогда не позволит себе жестокость и не спразднует труса. Он, скорее, умрет. Но ему были свойственны иногда какая-то омраченность самосознания и провалы в памяти, что пугало его даже больше, чем саму Эстер.
Иногда случались мгновения — одно из них в особенности запомнилось медичке, — когда ей казалось, что он, возможно, любит ее. Но теперь она ничего не знала с определенностью и отказывалась думать об этом. Однако узы их дружбы оставались нерушимыми и не подвергались сомнению.
Мисс Лэттерли едва успела застать Уильяма дома — он уже собирался уезжать снова.
— Ты не можешь бросить это дело! — сказала Эстер негодующим тоном, стоя посередине приемной частного детектива, которую она сама же и обставила, несмотря на его рьяные возражения. Тогда она убедила Уильяма, что теперешние и будущие клиенты будут чувствовать себя в такой обстановке свободнее и им легче станет довериться ему. В конце концов ей удалось внушить ему, что людей, которые испытывают физический дискомфорт, гораздо труднее разговорить настолько, чтобы они поделились с ним сложными и неприятными, а иногда и болезненными подробностями своей жизни в надежде получить помощь.
Монк стоял у огня, немного вздернув брови и слегка презрительно улыбаясь.
— Ты нужен Рэтбоуну! — продолжала Эстер, сердясь, что ему надо это растолковывать. Он сам бы должен был это понимать. — Он столкнулся с гораздо более серьезными препятствиями, чем представлял раньше. Возможно, ему вообще не следовало браться за это дело, но он взялся, и нет смысла сейчас сожалеть об этом.
— И я полагаю, что ты, в своей наставительной манере, уже сообщила ему об этом? — язвительно спросил сыщик.
— А ты сам ему не говорил? — парировала его гостья.
— И поэтому ты предоставляешь ему сражаться в одиночестве?
Лэттерли не верила собственным ушам и почти заикалась, подыскивая нужные слова. Время от времени ей случалось думать о Монке нехорошо, однако она не могла и предположить, что он способен покинуть человека в трудную минуту. Это было не в его натуре, он не мог так поступить. Уильям сражался отчаянно и великолепно, когда ей потребовалась его помощь. Неужели он мог так легко обо всем забыть?
Вид у него был одновременно сердитым и удовлетворенным, а на губах играла почти насмешливая улыбка.
— А как ты думаешь, — спросил детектив саркастически, — какие шаги мне следовало предпринять по части этого расследования? Пожалуйста, поделись своими предположениями!
— Ну, ты мог бы изучить проблемы, связанные с политической ситуацией, — начала Эстер. — Действительно ли существовал план заставить Фридриха вернуться на родину или нет? Действительно ли Гизела считала, что он сможет вернуться без нее, или же была уверена, что он никогда на это не пойдет? Настаивал ли Фридрих на том, чтобы соотечественники приняли Гизелу? Уведомил ли он об этом фельцбургский двор и каков был ответ? Знала ли о нем Гизела? Почему графиня так ненавидела ее? Была ли Фридриху известна причина этой ненависти, в чем бы она ни заключалась? Что об этом знает брат герцогини, граф Лансдорф?
Женщина перевела дух и продолжала:
— Из всех присутствовавших тогда в Уэллборо-холле, кто имел в других немецких государствах интересы или родственные связи, которые могли бы пострадать или, наоборот, выиграть от объединения Германии? Кто имел честолюбивые военные или политические замыслы? У кого и где были союзники? А что можно сказать о самой графине фон Рюстов? Кто ее лучшие друзья? Ты мог бы все это разузнать и добыть еще множество сведений. Даже если бы их было недостаточно, ты все же положил бы расследованию настоящее начало.
— Браво! — захлопал в ладоши Монк. — И с кем я должен был вести все эти разговоры, чтобы разузнать все интересующее тебя?
— Не знаю! — отрезала Эстер. — А сам ты не способен пораскинуть умом? Поезжай и поговори с придворными Фридриха, последовавшими за ним в изгнание.
Детектив широко открыл глаза.
— Ты имеешь в виду его двор в Венеции?
— А почему бы и нет?
— И ты думаешь, это стоящая идея?
— Разумеется! Если б ты хоть немного был признателен Рэтбоуну и лояльно к нему относился, ты бы не спрашивал меня, что делать, а просто взял бы и поехал.
Беспокойство за Оливера заставило медсестру говорить резко и даже пронзительно. Детектив услышал ее беспокойство, и его лицо странно смягчилось. А потом оно выразило нечто, похожее на удивление или даже уязвленность, хотя в следующее мгновение на смену этим чувствам пришли другие.
— А я туда и еду! — сказал сыщик раздраженно. — Как ты думаешь, с чего бы это мне упаковывать вещи? Или ты хочешь, чтобы я отправился в Венецию прямо с места в карьер и в том, что на мне надето? С моей стороны умнее взять несколько подходящих к случаю вещей, если я собираюсь общаться с придворными, даже находящимися в изгнании.
