– В приемной вас ждут, – доложила мне Борденав, подняв голову над зеленым абажуром своей лампы.
Она скорее белокурая, чем рыжая, но, потея, пахнет точь-в-точь как рыжие.
– Кто?
– Какая-то девчонка. Не назвалась, не сказала, зачем пришла. Хочет личной встречи с вами.
– Какая приемная?
У нас две приемных – большая и малая, как мы их называем, и я знал, что секретарша ответит:
– Малая.
Она не любит женщин, настаивающих на личной встрече со мной.
Как был, с портфелем под мышкой, в шляпе и мокром плаще, я распахнул дверь и обнаружил незнакомку в кресле; скрестив ноги и дымя сигаретой, она читала киножурнал. Посетительница тут же вскочила и посмотрела на меня так, словно перед ней возник киноактер во плоти.
– Пройдемте со мной.
Я обратил внимание на ее дешевое пальтишко, туфли со стоптанными каблуками и, главное, прическу – конский хвост, модный у танцовщиц и известных девиц с Левого берега.
У себя в кабинете я разделся и сел на свое место, указав ей на кресло напротив.
– Вас кто-нибудь направил сюда? – осведомился я.
– Нет, я сама пришла.
– Почему вы обратились именно ко мне, а не к другому адвокату?
Я частенько задаю этот вопрос, хотя ответ не всегда льстит моему самолюбию.
– А вы не догадываетесь?
– Я больше не играю в загадки.
– Допустим, потому, что у вас есть привычка добиваться оправдания своих клиентов.
Недавно один журналист сказал то же самое по-другому, и в таком виде фраза обошла всю прессу:
«Если вы невиновны, берите любого адвоката; если виновны, адресуйтесь к мэтру Гобийо».
Лицо незнакомки было беспощадно освещено лампой, и я помню, что чувствовал себя неловко, всматриваясь в его черты: оно одновременно было детским и очень старым, этакой смесью простодушия и плутоватости, невинности и порока, добавил бы я, если бы мне не претили эти слова, которые я резервирую для присяжных.
Она была худа и в плохой физической форме, как все девушки ее возраста, которые живут в Париже, не соблюдая гигиены. Почему мне подумалось, что у нее наверняка грязные ноги?
– У вас нелады с юстицией?
– Непременно будут.
Она была довольна, что удивила меня, и, уверен, нарочно закинула ногу на ногу, приоткрыв их выше колен. Косметика, которую она освежила в ожидании приема, была кричащей и неумелой, как у проститутки последнего разбора или недавно приехавшей в Париж служаночки.
– Стоит мне вернуться к себе в гостиницу, если только это произойдет, меня возьмут; не исключено, что постовым уже розданы мои приметы.
– И вы хотели повидаться со мной до этого?
– А то! После было бы слишком поздно.
Я ничего не понимал и невольно заинтересовался. Этого она, несомненно, и добивалась: недаром же я перехватил беглую улыбку на ее тонких губах.
– Полагаю, вы невиновны?
Она безусловно читала отзывы обо мне, потому что ответила в тон:
– Будь я невиновна, меня бы здесь не было.
– За какое правонарушение вас разыскивают?
– За разбой.
Она произнесла это слово просто и сухо.
– Вы совершили вооруженное нападение?
– Оно ведь называется разбоем, верно?
Я поудобней устроился в кресле, приняв свою обычную позу: левая рука подпирает подбородок, правая небрежно чертит в блокноте слова и закорючки, голова чуть наклонена вбок, большие глаза безучастно вперяются в клиентку.
– Рассказывайте.
– Что?
– Все.
– Мне девятнадцать...
– Я дал бы вам семнадцать.
Я брякнул это нарочно: хотел неизвестно зачем задеть ее. Конечно, я мог бы сослаться на своего рода антагонизм, возникший между нами с первой же встречи. Она бросала вызов мне, я – ей. В ту минуту могло еще казаться, что шансы у нас равны.
– Родом я из Лиона...
– Дальше.
– Мать у меня ни домохозяйка, ни фабричная работница, ни проститутка.
– Почему вы так говорите?
– Потому что обычно так именно и бывает, верно?
– Читаете народные романы?
– Только газеты. Мой отец-учитель, мать до замужества служила на почте.
Она ждала ответной реплики, но ее не последовало, от чего посетительница несколько смешалась.
– До шестнадцати я ходила в школу, получила аттестат и год работала в Лионе машинисткой автодорожной компании.
Я счел за благо промолчать.
– В один прекрасный день я решила попытать счастья в Париже и убедила родителей, что по переписке нашла себе место.
Я по-прежнему молчал.
– Вас это не интересует?
– Продолжайте.
– Я приехала сюда, не имея работы, и сами видите, выкрутилась, раз уж жива до сих пор... Вы даже не спросите, как я выкручивалась?
– Нет.
– А я все-таки скажу. Всеми правдами и неправдами.
Я не моргнул глазом.
– Всеми! Понимаете, всеми! – настаивала она.
– Дальше.
– Я сдружилась с Ноэми, ну, той самой, которую сейчас наверняка где-то сцапали и допрашивают. А так как известно, что дельце мы провернули вдвоем, все равно выяснится, если уже не выяснилось, что комнату в меблирашке мы снимали на двоих, и меня там будут ждать. Знаете «Номера Альберти» на улице Вавен?
– Нет.
– Это там.
Моя позиция начала выводить ее из терпения, и она постепенно утрачивала самообладание. Со своей стороны я умышленно напускал на себя вид этакой безразличной ко всему глыбы.
– Вы всегда такой? – с досадой бросила она. – Я-то воображала, что ваша роль – помогать своим клиентам.
– Прежде всего я должен знать, в чем должна состоять моя помощь.
– Да в том, чтобы добиться оправдания нас обеих.
– Тогда слушаю.
Она поколебалась, пожала плечами и вновь заговорила:
– Ладно, попробую... В конце концов, мы нахлебались этого под завязку.
– Чего?
– Желаете подробностей? Ну что ж, я не из стеснительных, и если вас тянет на пакостные истории...
В голосе ее зазвучали презрение и разочарование, и, чуточку злясь на себя за большую, чем обычно, жестокость, я в первый раз подбодрил ее:
– Кому пришла мысль о налете?
– Мне. Ноэми мысли не приходят – слишком глупа.
Девка она славная, но мозги неповоротливые. Словом, газеты надоумили. Я подумала, что, если капельку повезет, мы сможем разом выкарабкаться на несколько недель, а то и месяцев. По вечерам мне часто случается шататься у вокзала Монпарнас, и я малость изучила тамошний район. А на улице Аббата Грегуара приметила лавочку часовщика, открытую по вечерам часов до девяти-десяти.
Магазинчик маленький, освещен плохо. В глубине видна кухня, где старуха, слушая радио, чистит овощи или вяжет.
У окна, вставив в глаз лупу в черной оправе, работает лысый часовщик, тоже старикан, и я умышленно без конца ходила мимо, чтобы присмотреться к ним.
Этот кусок улицы освещен плохо, магазинов поблизости нет...
– Оружие у вас было?
– Я купила детский револьвер – такие с виду ни дать ни взять настоящие.
– Это произошло вчера вечером?
– Позавчера. В среду.
– Продолжайте.
– В самом начале десятого мы обе вошли в лавку. Ноэми притворилась, что сдает в ремонт свои часы.
Я держалась сбоку от нее и забеспокоилась, что старухи нет на кухне. Чуть было не отказалась даже от нашего замысла, но потом, когда старик наклонился, чтобы осмотреть часы моей подружки, показала ему дуло своего пугача и заявила:
– Налет. Не кричать. Отдайте деньги, и я не причиню вам вреда.
Он почувствовал, что с ним не шутят, и отпер ящик кассы, а Ноэми, как было уговорено, похватала часы, висевшие вокруг верстака, и рассовала их по карманам пальто.
Я уже протянула руку за деньгами, как вдруг почувствовала, что за спиной у меня кто-то стоит. Это оказалась старуха, в шляпе и пальто: она откуда-то вернулась и прямо с порога стала звать на помощь.
Моя пушка, видимо, ее не испугала. Она раскинула руки, преградила нам дорогу и заголосила:
– Спасите! Грабят! Убивают!
Тут я заметила рукоять для подъема и опускания железной шторы, схватила ее и ринулась на старуху, бросив Ноэми:
– Мотаем!
Я ударила и толкнула старуху, которая навзничь рухнула на тротуар, так что нам пришлось переступать через нее. Мы разбежались в разные стороны.
На тот случай, если придется разделиться, у нас был уговор встретиться в одном баре на улице Гэте, но я попала туда не сразу, потому что больше часа колесила по городу, аж до Шатле на метро добралась. В баре я спросила у Гастона:
– Моя подружка не приходила?
– Весь вечер ее не видел, – ответил он.
Часть ночи я провела не у себя, а на рассвете вернулась в «Номера Альберти», но Ноэми дома не было. Больше я ее не видела. Во вчерашней утренней газете в нескольких строчках описывается наша история и добавлено, что жена часовщика, у которой рана на лбу и поврежден глаз, попала в больницу.
Больше ничего пока не известно. Ни вчера вечером, ни сегодня утром о нас ни слова. Не указано также, что номер откололи две женщины.
Мне это не нравится. Прошлой ночью я в «Номера Альберти» не возвращалась, а нынче в полдень, направляясь в бар на улице Гэте, вовремя заметила двух шпиков в штатском.
