Вот и я… Кем я был всего несколько часов назад?..
Красивый девятнадцатилетний студент. Второкурсник. У меня была девушка. У меня были друзья. У меня была машина – пусть старая, но вполне приличная «девятка». У меня была мама. И квартира. И мечтал я, жалкий человек, накопить к Новому году денег, чтобы завиться вместе с Машкой куда-нибудь в Европу – причем лучше не в банальную Прагу, а в пижонский Лондон…
А теперь? Какой теперь мне Лондон?! Господи, лучше б я умер… Или заболел. Неизлечимо. Лейкемией. Чтобы умереть через пару недель, а меня бы все пока жалели…»
Но Леня не мог по своему желанию заболеть, умереть или впасть в летаргический сон… Приходилось жить – а жить не хотелось.
Леня понимал: надо уцепиться за какое-то иное чувство, чтобы с его помощью выкарабкаться из своей глубочайшей мерехлюндии. Как герой боевика выкарабкивается из пропасти, ухватившись за камень, за засохший саксаул. Но за какое чувство он мог ухватиться? На что опереться?
Любовь к Машке?.. «Но Машка, – думал он в приступе самоуничижения (думал скорей всего несправедливо, однако находил в своих мыслях некий мазохистский кайф), – она вряд ли теперь будет любить меня… Меня, ничтожного лузера, налетевшего на бабки… Меня – практически нищего…»
Любовь к родителям? К маме? К тетке? «Но они, – мысленно восклицал Ленчик (опять-таки по-юношески преувеличивая и извращая отношение к нему других), – они должны ненавидеть и презирать меня. Ведь это я – я, придурок! – подсадил их на бабки. На большие бабки…»
Леня рылся в себе в поисках хоть какого-нибудь позитивного чувства. Чувства, что заставило бы его встать с кровати. Встать и выйти к приехавшим (как он слышал) дяде Паше Синичкину и тетке Катерине. Встать – и начать жить и действовать. И вдруг… Вдруг Леня ощутил в себе одно чувство, которое вроде бы оказалось сильнее депрессии.
И чувство это звалось злость. Злость – и жгучая обида. Злость – и ненависть. Ненависть – и желание отомстить.
До сегодняшней ночи никто и никогда из взрослых не бил его по лицу. Никто и никогда.
Никто просто не смел этого делать.
А вот вонючие, грязные кавказцы – посмели.
И он – он ничего не мог с ними сделать.
Он им даже не ответил – хотя силушкой его бог не обидел. Он был тогда, после аварии, слишком ошарашен. Слишком чувствовал собственную вину. «Проклятый интеллигент. Хлюпик!»
Но теперь… Теперь руки его сжимались в кулаки.
Его унизили. Они оскорбили его. Они издевались над ним.
Если бы у него был пистолет… Если бы у него был пистолет – он взял бы его, нашел их и расстрелял. Он выпустил бы в них всю обойму!
Он ненавидел их. Если б у него был пистолет!..
Но ведь пистолет можно достать, правда?
Достать пистолет, найти кавказцев – и сделать это? Взять – и отомстить им? Месть ведь необязательно настигает обидчика сразу.
Ненависть и мысли о мести словно подбросили Ленчика на кушетке. Он встал и зашагал по своей крошечной комнатке. Руки его сжимались в кулаки. Ногти впивались в ладони.
Мысли о мести оказались сильнее, чем отчаяние. И слава богу.
Катя Калашникова. В то же самое время
Ленька рос на удивление беспроблемным ребенком.
Все раннее детство просидел с книжками, а старшие классы – за компьютером. Никаких тебе драк и прочих асоциальных поступков. Единственное правонарушение зафиксировано в пятилетнем возрасте: засунул в аквариум включенную лампу. Хотел согреть рыбок.
Даша гордилась своим правильным сыном, а Катя, бывало, грешным делом думала: «Парень еще нам покажет, когда станет постарше». Однако Ленчик счастливо миновал и лазанье по крышам, «тарзанкам» и подвалам (в младших классах), и эксперименты с пивом, портвейном, сигаретами и клеем (в переходном возрасте). Даже в институт – в Бауманский, по-прежнему слегка престижный, – поступил с первой попытки.
Ленчик только сейчас показал, на что способен. Зато как показал!
Катя оставила свой «Пунто» подле израненной Ленькиной «девятки». Прежде чем подняться в квартиру, она осмотрела машинные повреждения. Крыло помято, зад продавлен, бампер полуоторван. Смотрится страшненько, но не смертельно. Любой жестянщик из полуподпольного сервиса выправит, отрихтует и покрасит сотни за три долларов.
А сколько стоит выправить жестянку у «Мерседеса Брабус»?! В животе захолодело, Катя поежилась. Если считать по-честному, то ремонт новой иномарки встанет тысяч в пять долларов. Только Катя еще ни разу не встречала за рулями «Брабусов» и всяких прочих «Ягуаров» честных людей. Людей, считающих по-честному.
Протаранил бандитскую машину – получай бандитский расчет, без судов, следствий и справедливости.
Катя отперла дверь в квартиру сестры своим ключом. В коридоре ее никто не встречал. Настроение, царящее в доме Коноплевых, напоминало атмосферу у кабинета районного дантиста. В рядах «пациентов» царило уныние. Заплаканная, перепуганная Даша. Насупившийся Ленчик – глаза обведены черными кружками. Один Паша Синичкин старался выглядеть смелым и бесшабашным. Но Катя устремила на него проницательный взгляд и поняла, что даже тот слегка растерян.
– Кофе? – очнулась от прострации-фрустрации и выдавила слабую улыбку Даша.
Катя молча кивнула. Она не могла отвести глаз от Ленчика. Горло перехватило жестким комком. Она и подумать не могла, что парень способен на такое отчаяние и такую безысходность, которые прочла в его взгляде.
– Эй, Ленька! Жизнь продолжается, – преувеличенно бодро сказала Катя.
– Вот и я говорю, – поспешно и неубедительно подхватила Даша.
Ленчик не ответил. Он сидел, вжавшись в стул. Скрюченный, будто промерзший воробушек. Глаза – пустые. Словно жестокий врач ему только что объявил: все, парень, твоя жизнь кончена.
Катя с трудом отвела глаза от жалкой фигурки. Интуитивно она чувствовала – прилюдно жалеть Леню сейчас не время.
– Твоя «девятка» была застрахована по гражданской ответственности? – требовательно спросила Катя у сестры.
Даша отвела глаза:
– Нет.
– Но почему?!
Даша не ответила.
– Девочки, сейчас не время разбираться, – примирительно произнес Паша.
– Кто они? – жестко спросила Катя. – Те, кто в Ленчика въехал?
– Бандиты, – всхлипнула сестра.
От маминых слез Ленчик вздрогнул и сжался еще больше.
Павел метнул на Дарью укоризненный взгляд и спокойно ответил:
– Их было двое. Мужчины, лет по тридцать пять – сорок. Восточной внешности.
– Чурки, – еле слышно пробурчал Ленчик.
– А подробней? – потребовала Катя. Вопрос прозвучал крикливо, резко. – Паша, ты узнал, кто хозяин машины?
Сестра подняла на нее заплаканные глаза, проговорила еле слышно:
– Катюша, потише.
Паша поморщился, но спокойно ответил:
– Сейчас узнаем. Я уже сделал запрос.
– Ну да, у тебя же с работниками ГИБДД – особые отношения, – едко сказала Катя.
Синичкин спокойно парировал:
– Можешь узнавать сама. По официальным каналам.
Катя знала: в ГИБДД у Паши имелась пассия по имени Любочка. Калашникова никогда с ней не встречалась, но заочно ненавидела. Знаем мы этих милицейских тетечек: губки бантиком и ушки на макушке. Однако Кате приходилось мириться с существованием Любы. И даже однажды возвращать с ее помощью права, изъятые злобным гаишником.
– А вдруг их машина – краденая? – с надеждой прошептал Ленчик.
Ответа он не дождался.
В кармане у Паши затренькал мобильный. Синичкин поспешно нажал на кнопку приема:
– Да, привет еще раз, Любаня.
Даша успокаивающе погладила Катю по руке.
Паша между тем жестом потребовал бумагу и ручку.
– Так, пишу. Прошлогодний? Плохо. Как, еще раз? Блин, язык сломаешь. Записал. Москвич? Записываю. А, и протокол уже есть? И что там? Так, интересно. Спасибо, солнышко.
Паша покосился на Катю и добавил:
– С меня – тысяча тюльпанов.
Видно, на другом конце провода потребовали в придачу к тюльпанам чего-то еще, потому что Павел метнул на Катю смущенный взгляд и пробормотал:
– И тысячу поцелуев – тоже.
Катя демонстративно отвернулась к окну. Паша отложил телефон и сообщил:
– Новости неважнецкие. «Брабус» – новье. Только что прибыл из Германии. Месяц назад на учет поставили. Машина – «чистая», в розыске не числится.
– Сколько он стоит? – выдохнул Ленчик.
Паша сочувственно взглянул на него. Неуверенно предположил:
– Тысяч пятьдесят?
– Больше. Семьдесят или восемьдесят, – отрезала Катя.
Паша продолжил:
– Хозяин у «Брабуса» человек серьезный. – Паша заглянул в свою шпаргалку: – Каримов Нарим Суренович, проживает в Москве. Где-то я уже слышал эту фамилию. – Он обратился к Ленчику: – Ты гибэдэдэшный протокол читал?
– Н-нет, – неуверенно пробормотал тот.
– А чего ж тогда подписывал?! – ласково спросил Павел. Он отвернулся от Лени, махнул рукой. Объяснил Даше и Кате: – Там, в протоколе, – полный набор. Превышение скорости более чем на тридцать кэмэ в час, проезд на запрещающий сигнал светофора. Даже алкогольное опьянение. Ты чего, Лень, вправду пьяный, что ли, был?
