К дому Джейн Далглиш подводила грунтовая дорога, пересекавшая мыс. Съезд на нее находился в пятидесяти ярдах от «Дома с розмарином». Обычно он бывал перегорожен воротами из тяжелых слег, но сегодня они были отведены и вдавлены в живую ограду из кустов бузины, перевитых плетьми ежевики. Автомобиль вразвалку покатил по ухабам, слева и справа сначала шла колючая стерня, потом начались нескошенные луга, потом папоротники. Остались позади два одинаковых дома, стоящие один против другого через дорогу, один – Оливера Лэтема, другой – Джастина Брайса. Ни тот, ни другой хозяин не показался, хотя «ягуар» Лэтема уже стоял у крыльца, а у Брайса из трубы вился дымок. Дорога стала крутить, забирать вверх, и вдруг взгляду открылся весь мыс, золотисто-лиловый, протянувшийся по сияющей глади моря туда, где торчали из воды скалистые рифы. Здесь, на самом высоком месте, Далглиш остановил машину, чтобы поглядеть и послушать. Он никогда особенно не любил осень, но сейчас, когда смолк мотор, он не променял бы этот благодатный покой ни на какие восторги весны. Вереск уже слегка пожух, зато дрок цвел вторично, и таким золотым, таким густым цветом, как в разгар мая. От мыса по воде тянулись голубые, лиловые, бурые полосы, с южной стороны болотистая низина птичьего заповедника добавляла нежно-зеленой и голубой краски и курилась прозрачными белыми испарениями. Воздух пропитали запахи вереска и дыма – знакомые, незабвенные ароматы осени. Трудно было поверить, что перед тобою – поле битвы, где вот уже девять столетий суша воюет против победительного моря, и что под обманчиво мирной полосатой водной гладью скрыты девять церквей затонувшего Данвича. На мысу зданий было теперь совсем немного, некоторые – недавней постройки. С северной стороны, почти не возвышаясь над береговыми скалами, виднелся «Сетон-хаус» – дом, который построил для себя автор популярных детективных романов Морис Сетон, человек одинокий и с прихотями. Южнее в полумиле от него виднелись мощные стены «Настоятельских палат», точно последний бастион на пути завоевателя-моря, и дальше, почти примыкая к птичьему заповеднику, – «Пентландс-коттедж», как бы зависший над пропастью. Оглядывая мыс, Далглиш вдруг увидел одноконную повозку, которая выехала на дорогу и бойко покатила между кустами дрока по направлению к «Настоятельским палатам». На облучке горбилась толстуха с кнутиком, похожим издалека на волшебную палочку. Должно быть, домоправительница Р. Б. Синклера ездила покупать продукты. Что-то милое, домашнее было в этом смешном экипажи-ке, и Далглиш, любуясь, провожал его глазами, покуда он не скрылся за деревьями, что росли вокруг «Настоятельских палат». Тут из своего домика вышла его тетушка и стала смотреть на спускающуюся к ее воротам дорогу. Далглиш покосился на часы: два часа тридцать три минуты. Он включил сцепление, и «купер-бристоль» неспешно, враскачку съехал под гору.
Oливер Лэтем у себя на втором этаже инстинктивно отпрянул от окна в тень и засмеялся в голос, глядя на проезжающую машину. Правда, тут же спохватился, испуганный – так громко прозвучал его смех в безмолвном доме. Но все-таки кто бы мог подумать? Чудо-сыщик Скотленд-Ярда, даже не остыв после очередной кровавой забавы, явился как миленький. Вон он остановился на гребне мыса. Хорошо бы этот его чертов «купер-бристоль» наконец сломался! Да нет, похоже, Далглиш просто притормозил, чтобы полюбоваться видом. Небось бедняга радуется сдуру предстоящему двухнедельному отдыху под крылышком у заботливой тетеньки. Ничего, его ждет сюрприз. Спрашивается, разумно ли будет ему, Лэтему, оставаться в Монксмире, чтобы потешиться, наблюдая за всем этим? А что? В Лондоне его ждут только к премьере в «Придворном театре», то есть в четверг на той неделе, и было бы даже странно, если бы он едва успел приехать – и тут же обратно. А потом, любопытно все-таки. В среду, собравшись сюда, он готов был проскучать в деревне недельку. Но теперь, с Божьей помощью, можно будет, пожалуй, даже позабавиться.
Aлиса Керрисон, заехав за деревья, ограждавшие с северной стороны «Настоятельские палаты», скатилась мячиком с облучка повозки и через полуразрушенную арку ворот отвела кобылу в конюшню XVI века. Кряхтя, взялась разнуздывать лошадь, деловито перебирая в памяти, все ли сделано с утра и какие домашние удовольствия еще предстоят. Сначала, сидя друг против друга перед камином, они напьются вдвоем чаю, крепкого, приторно-сладкого, как любит мистер Синклер. А затем, пока еще не стемнело и не поднялся туман, отправятся, как обычно, вместе пройтись по мысу. Но это будет не бесцельная прогулка. Их ждут похороны. Что ж, иметь цель – это всегда лучше, и как бы ни рассуждал мистер Синклер, человеческие останки – они и есть человеческие останки, даже если чего и не хватает, им надо честь по чести отдать последний долг. И потом, сколько же можно держать их в доме?
Уже подходило к половине девятого. Далглиш и его тетя, поужинав, сидели в сердечном молчании у камина в гостиной. Это была просторная комната, почти во весь нижний этаж, с низким потолком, опирающимся на могучие дубовые балки, с полом из рыжего плитняка. В открытом очаге, вспыхивая и стреляя искрами, горел огонь, рядом сушилась стопка нарубленного плавника. Запах древесного дыма расходился по всему дому, подобно ароматным воскурениям; воздух вибрировал от гулких ударов прибоя. Далглиша совсем сморил этот размеренный, сонный покой. Ему вообще нравились контрасты, и в искусстве и в природе, а здесь, в «Пентландсе», по вечерам, чуть смеркнется, контрастов хоть отбавляй. В доме – тепло, освещение, все краски и приятности цивилизованного уюта; снаружи под низкими тучами – тьма, безлюдье, тайна. Он представил себе, как внизу под стофутовым обрывом накатывает волна за волной, пенным кружевом разливаясь по студеному, плотно сбитому песку; а южнее стынет под ночным небом болотистый птичий заповедник, и ни камышинка не шелохнется в стоячей воде.
Вытягивая ноги поближе к огню и поудобнее притираясь затылком к высокой спинке кресла, Далглиш посмотрел на тетку. Она сидела, как всегда, твердо выпрямив спину, но при этом видно было, что ей покойно и хорошо. Руки ее были заняты вязанием – создавалась пара ярко-красных шерстяных носков, дал бы только Бог, чтобы не для него. И вправду едва ли. Его тетя не питала слабости к домодельным знакам родственной любви. От огня по ее удлиненному лицу пробегали тусклые багряные отсветы, придавая ему схожесть с коричневой каменной ацтекской маской: глаза полуприкрыты тяжелыми веками, нос длинный и прямой, рот широкий, подвижный. Волосы, теперь уже с металлической проседью, собраны на затылке в большой пучок. Это лицо Далглиш помнил с самого раннего детства. В его глазах оно всегда оставалось неизменным. Наверху у нее в спальне за раму зеркала была небрежно заткнута выцветшая фотография 1916 года, где она снята вместе со своим вскореубитымженихом. Далглиш вспомнил сейчас этот снимок молодой человек в высокой фуражке набекрень и в бриджах, которые когда-то его немного смешили, но теперь представлялись как бы символом тех давних времен, забытых чувств и невосполнимых утрат; и рядом барышня, чуть повыше ростом, повернулась к нему с угловатой грацией подростка, волосы, прихваченные лентой, широко расчесаны по плечам, а из-под кромки расклешенного подола выглядывают только острые носы туфелек. Джейн Далглиш никогда не рассказывала ему о своей молодости, Да он и не спрашивал. Она была самая самостоятельная и несентиментальная женщина изо всех, кого он знал. Он попробовал представить себе, как поладит с нею Дебора, как они вообще друг к другу отнесутся. Дебору было трудно вообразить где-нибудь кроме Лондона. После смерти матери она почти совсем перестала бывать в родительском доме, и в Мартингейл он тоже, по вполне понятным причинам, с ней не приезжал. И сейчас она рисовалась ему только на фоне его городской квартиры или в ресторане, в театральных фойе, в каком-нибудь из их любимых кабачков. Он привык вести жизнь на разных уровнях. На уровне работы для Деборы места не было и на уровне «Пентландс-коттеджа» пока еще тоже. Но если он на ней женится, придется с ней делиться и тем и этим. И теперь во время короткого отдыха он должен будет наконец разобраться, насколько всерьез ему этого хочется.
Джейн Далглиш предложила:
– Может быть, поставить какую-нибудь музыку? У меня есть новая пластинка Малера.
Далглиш был человек немузыкальный, но знал, что для его тетки музыка значит очень много, гостить в «Пентландсе» и не слушать пластинок было для него просто немыслимо. А теткины познания и увлеченность оказались по-своему заразительны, он даже начал в музыке кое-что открывать для себя. Сейчас настроение у него было такое, что, пожалуй, можно и Малера завести.
Но тут они услышали автомобиль.
– Будь ты неладен, – проворчал Далглиш. – Кого это Бог послал? Надеюсь, не Селию Кэлтроп.
