— Вы мне доставили огромное удовольствие. Подождите минуту, я пойду принесу для них вазу. У нас где-то был зеленый кувшин.
Анелида ушла в заднюю комнату. На лестнице послышалось знакомое постукивание. Опираясь на черную палку, спускался ее дядя Октавиус — высокий человек лет шестидесяти с лишним, с копной седых волос и проказливым лицом. У него была манера смотреть на собеседника уголками глаз, как бы приглашая его убедиться, какой он озорной мальчишка. Был он довольно обидчив, широко эрудирован и худ до прозрачности.
— Доброе утро, дорогой Дейкерс, — поздоровался он с Ричардом и, увидя тюльпаны, дотронулся до одного из них бледным пальцем. — Жаль, что искусство не может создать столь изысканной простоты. А природе больше нечего к этому добавить. Как чудесно, что их красота не усложняется запахом. А мы, кстати, отыскали кое-что для вас. Очень милая вещица и, я надеюсь, как раз подойдет, хотя и дороговата. Скажите, как вам это понравится?
Он раскрыл сверток, лежащий у него на столе, и отступил в сторону, давая Ричарду возможность получше рассмотреть картину.
— Видите, здесь изображена травести — мадам Вестри в роли мальчика, — он взглянул на Ричарда уголками глаз. — Заманчивые на ней штанишки, как думаете? Полагаете, это понравится мисс Беллами?
— По-моему, не может не понравиться.
— О-очень редкая штука. Хотя рама современная. Обойдется в двадцать гиней.
— Она моя, — ответил Ричард. — Вернее, Мэри.
— Решаетесь? Тогда извините меня на минутку. Я попрошу Нелл покрасивее ее упаковать. Где-то у нас была старинная золоти стая бумага. Нелл, дорогая! Пожалуйста!
Стук палки замер в глубине дома, и вскоре появилась Анелида, неся зеленый кувшин и изящно завернутую картину. Ричард похлопал по своей папке:
— Догадываетесь, что здесь?
— Неужели… неужели пьеса? Не может быть! «Бережливость в раю»?
— Только что от машинистки, — он смотрел, как ее тонкие пальцы перебирают тюльпаны. — Анелида, я собираюсь показать ее Мэри.
— Лучшего дня и не выбрать, — горячо начала она, но видя, что Ричард не отвечает, спросила. — В чем дело?
— В ней нет для нее роли, — признался он.
Помолчав немного, она спросила:
— Да, роли нет, но разве это важно?
— Это может стать важным. Конечно, если речь пойдет о постановке. А кстати, Тимми Гантри посмотрел ее и одобрительно хмыкнул. Ну а от Мэри не знаешь что ожидать.
— Но почему? Я не понимаю…
— Это довольно трудно объяснить, — пробормотал он.
— Вы только что написали для нее новую пьесу, и она от нее в восторге, не так ли? Эта же — совсем другая.
— И лучше, правда? Вы ведь читали ее.
— Несомненно, лучше. Они совершенно разные. Любой это заметит.
— Да, Тимоти Гантри она понравилась.
— Ну вот, видите. Пьеса не похожа на прежние. Неужели мисс Беллами не поймет этого?
— Анелида, дорогая, согласитесь, вы совсем еще не знаете театра. Не знаете, как это бывает с актерами.
— Да, может, и не знаю. Но зато я знаю, какие вы с ней друзья и как она вас чудно понимает. Вы сами рассказывали.
— Это правда, — произнес Ричард и замолчал. — Кажется, — заговорил он наконец, — я не рассказывал вам подробно, что они с Чарльзом для меня сделали?
— Нет, — подтвердила она. — Не говорили. Но…
— Мои родители, родом из Австралии, были друзьями Мэри. Они погибли в автомобильной катастрофе, когда мне не было еще и двух лет. Они тогда гостили у Мэри. Денег после них почти не осталось. Она взяла меня на воспитание. Я жил у ее старой няньки, знаменитой Нинн. Потом, когда она вышла замуж за Чарльза, они окончательно взяли меня к себе. Я ей обязан всем. Мне всегда приятно было думать, что пьесами я могу отблагодарить ее за то, что она для меня сделала. И вот теперь я приду и…
Анелида поставила в вазу последний цветок и посмотрела ему прямо в лицо.
— Уверена, что все будет хорошо, — мягко скачала она. — Конечно, что со стороны легко это говорить, но вы так много о ней рассказывали, что мне кажется, я с ней знакома.
— А мне очень хотелось бы, чтобы вы действительно с ней познакомились. Собственно, здесь мы подошли к причине моего торжественного визита. Разрешите зайти за вами часов в шесть и сопроводить вас к ней? В половине седьмого начнется что-то вроде приема, который, надеюсь, вас позабавит. Но мне хочется представить вас заранее. Вы согласны, Анелида?
Она довольно долго ничего не отвечала:
— Боюсь, что я не смогу. Мне… у меня встреча.
— Не верю. Почему вы не хотите пойти?
— Но я не могу. Это ее день рождения. Это праздник ее и ее друзей. Вы не можете в такой день притаскивать к ней незнакомую женщину. Тем более незнакомую актрису.
— Напротив, могу.
— Это неприлично.
— Что за странное слово вы выкопали! И скажите на милость, почему вы считаете неприличным, если я хочу, чтобы двое самых дорогих для меня людей познакомились?
— Я не знала… — начала Анелида.
— Знали, конечно, знали, — сердито буркнул он. — Должны были знать.
— Но мы едва знакомы.
— Ну, если вы так думаете, тогда приношу свои извинения.
— Я только хотела сказать… просто ведь мы так недавно…
— Не виляйте!
— Но послушайте…
— Простите. Видимо, я ошибался.
Пока они смотрели друг на друга в ужасе от того, что каким-то образом умудрились поссориться, вошел, постукивая палкой, Октавиус.
— Кстати, — весело провозгласил он, — сегодня утром я поддался романтическому порыву, Дейкерс, и отправил вашей покровительнице поздравительную телеграмму. Без сомнения, она будет одной из тысяч. Там была строка из Спенсера. Надеюсь, что она ее заметит.
— Очень любезно с вашей стороны, сэр, — громко сказал Ричард. — Она будет в восторге. Ей очень нравится, когда люди проявляют к ней дружеские чувства. Большое спасибо за картину.
И забыв заплатить за нее, он в самом несчастном расположении духа вышел из лавки.
Мисс Беллами жила в соседнем с «Пегасом» доме. Но Ричард был слишком взбудоражен, чтобы сразу идти туда. Он обошел вокруг Пардонез-плейс, стараясь разобраться в своих мыслях. Испытывал он ужасно неприятное, но, к счастью, редкое ощущение, когда человек, как бы раздваиваясь, начинает смотреть на самого себя и на свою жизнь со стороны глазами незнакомца. В такие минуты все его прошлое проходит перед ним, и процесс этот напоминает те псевдонаучные фильмы, в которых развитие растения, протекающее на деле в течение семи недель, при помощи всяческих уловок происходит на глазах у зрителя за семь минут. И вы видите, как росток изгибается, увеличивается, удлиняется под действием какой-то неодолимой силы, пока, наконец, не вырывается, как ему и предназначено, на свет божий.
В случае с Ричардом такой неодолимой силой оказалась Мэри Беллами, а результатом ее двадцатисемилетнего воздействия были две идущие с успехом в театрах Вест-Энда комедии, третья готовилась к постановке и вот эта, последняя (его рука сжала папку), серьезная пьеса. Хотя, может, дело не только в Мэри. Серьезная пьеса — его собственное детище.
Почти обойдя маленькую площадь кругом, он повернул назад, потому что не хотел проходить перед окнами книжной лавки. С чего это он вдруг надулся и обиделся, когда Анелида отказалась идти знакомиться с Мэри? И почему она отказалась? Любая другая девушка на месте Анелиды, подумал он смущенно, ухватилась бы за такое приглашение: прием по случаю дня рождения знаменитой Мэри Беллами! Приглашения удостоились лишь немногие из самых сливок театрального мира Лондона. И дирекция, и режиссура. Любая другая девушка — тут он недовольно оборвал свои мысли, понимая, что если довести их до логического конца, итог будет совсем не в его пользу. Тогда придется ответить на вопрос, что за человек этот Ричард Дейкерс. И реальность раздвоится, поставив его лицом к лицу с незнакомцем. А ему это ощущение знакомо и, надо сказать, удовольствия доставляет мало. Отбросив переживания, он, внезапно решившись, быстро подошел к дому и позвонил. Чарльз Темплетон завтракал у себя в кабинете на первом этаже. Дверь была открыта, и Ричард увидел Чарльза, читающего «Тайме». Тот уютно устроился в своем мирке, заключавшем шесть тщательно отобранных старинных китайских статуэток, три любимые картины, несколько великолепных кресел и изящный письменный стол. Во всех предметах, которыми окружил себя Чарльз, чувствовался его изысканный вкус и обширные познания. Он мог годами ждать момента, чтобы приобрести какое-нибудь редкое сокровище. Ричард вошел в комнату:
— Доброе утро, Чарльз.
— Привет, старина! Пришел с поздравлениями?
— Я первый?
— Первый во плоти. Были лишь обычные многочисленные послания и подношения. Мэри будет очень рада тебя видеть.
— Пойду наверх, — ответил Ричард, почему-то мешкая. Чарльз опустил газету. Как часто Ричард видел этот жест, видел, как Чарльз, сняв очки, смотрел на него с туманной улыбкой. Недавний приступ самопокаяния (был ли он откровенным?) побудил Ричарда задаться вопросом, а что он, собственно, знает о Чарльзе. Он привык к этой ровной приветливости, непринужденности манер. А каким бывает Чарльз с другими? Ведь у него репутация жесткого дельца, сколотившего большое состояние. А Чарльз в роли любовника пять, двадцать лет назад? Невозможно себе представить, думал Ричард, рассеянно глядя на пустую нишу в стене.
