— Что-нибудь еще?
— У молодого Клиффа была неприятность из-за бутылки с выпивкой. Миссис Рубрик отчитывала его за это. Томми это не понравилось, он жаловался хозяину.
— Что сказал мистер Рубрик?
— Он плохо себя чувствовал в то утро. Ему было совсем худо. У него был жуткий цвет лица. Он говорил очень тихо и все повторял, как это неприятно. Казалось, ему было душно, и он все порывался уйти. Руки у него тряслись. Короче, он был совсем плох.
— Чем это закончилось?
— Подошел молодой Дуг, капитан, — произнес мистер Вилсон с оттенком иронии. — Не в лучшем виде. В крови. Хозяина это совсем вывело из равновесия, и он резко сказал: «Какого черта вы тут делали?» Дугласу это не понравилось, он повернулся и вышел.
— Этот случай не занесен в протоколы.
— Я об этом не упоминал. Этот младший инспектор Джексон приходит ко мне в овчарню и ведет себя так, будто мы ему должны. Очень даже неразумно. «Я не хочу знать, что вы думаете. Отвечайте на мои вопросы». Отлично. Мы и ответили.
— Ну ладно, — миролюбиво сказал Аллейн.
— Нам неохота возвращаться к этому, — продолжал мистер Вилсон. — Мы были так же выбиты из колеи, как все. Вовсе не хочется об этом думать. Когда они допрашивали Джека Мерривезера — он прессовщик, его вообще начало рвать. Прямо на мою доску.
— Чем закончился приход мистера Рубрика?
— В конце концов, хозяину стало совсем худо. Мы вывели его на воздух. У него было с собой лекарство, он понюхал его, и ему вроде стало получше. Томми послал молодого Клиффа за машиной, и его отвезли домой. Он очень беспокоился, чтобы никто не узнал. Не хотел никого тревожить. Он был джентльмен, мистер Рубрик.
— Да. А теперь несколько слов о прессе. Он был оставлен в положении «посередине», и шерсть была уплотнена, но не спрессована. Так?
— Правильно.
— А как он выглядел утром?
— Я только взглянул на него. Джек Мерривезер ничего не заметил.
— Когда вы окончили стрижку?
— В тот вечер раньше шести. Мы остригли овец, которые ждали с ночи, а потом сделали перерыв. Свежие, которых пригнали, еще не обсохли. Затем стало солнечно, их снова выгнали. Все были злы. Молодой Дуглас заявлял, что овцы сухие, мы говорили, что мокрые. Тут появляется грузовик, и Сид Барнес, он водитель, начинает дуть в свою дуду и говорит, что они сухие. Ему бы побыстрей отделаться и махнуть в трактир до темноты. Я их всех приструнил, а к этому времени овцы и вправду высыхают, и мы начинаем по новой. Молодой Клифф слоняется по овчарне и вдруг пропадает, а отец злится, потому что не может его найти. В общем, славно.
Прозвучал свисток, и овчарня вновь зажила своей жизнью. Пять упирающихся овец вытащили из загона за задние ноги, мотор взвыл, костлявый человек подошел к прессу, поплевал на руки и нажал на рычаг храповика. Мистер Вилсон взял свою сигарету, кивнул и направился к сортировочному столу.
Аллейн наблюдал за работой прессовщика. Тюк прошивали, отодвигали и отправляли к двойным дверям, где стояли он и Фабиан. Короткий крюк подцеплял тюки. «Грузовик останавливается здесь, — размышлял Аллейн, — и тюки забрасывают в кузов. Пол вровень с грузовиком или даже чуть выше. Поднимать тюки не надо. Так же обстоит дело и на складе».
— Это прессовщик? Джек Мерривезер?
— Да, — отозвался Фабиан. — Именно ему так не хватало раковины в овчарне в определенный момент.
— Как вы думаете, не затошнит ли его от нескольких простых вопросов?
— Кто знает? Что вы хотите спросить у него?
— Использовал ли он один из этих крюков, когда перебрасывал роковой тюк?
— Щекотливый вопрос! — произнес Фабиан. — Даже мне стало не по себе. Эй, Джек!
Мерривезер отреагировал беспокойно. Не успел Фабиан закончить свое обращение, как прессовщик побледнел и уставился на Аллейна с выражением ужаса.
— Послушайте, — сказал он, — если б не война, я бы на эту работу не пошел. Я только из-за войны, а здесь не хватало рук. «Только не к тем рычагам! — сказал я мистеру Джонсу и Бену Вилсону. — Вы меня не вернете на Маунт Мун, если там тот же пресс». Они сказали, что пресс новый, и я сдался. Я пришел не потому, что хотел. Я и сейчас здесь против своей воли. Если меня начинают расспрашивать, сами знаете о чем, у меня все кишки переворачиваются. Мне делается плохо. Я думаю, мне никогда не оправиться. Вот!
Аллейн пробормотал что-то сочувственное.
— Делайте что хотите, — продолжал прессовщик строптиво, — я вам не дойная корова. Вам нужна сенсация, и вот приходят и задают дурацкие вопросы, а мне потом худо.
— Что касается меня, — поспешно сказал Аллейн, — я хотел бы уточнить всего одну подробность. — Он взглянул на крюк, который Мерривезер все еще сжимал красноватой веснушчатой рукой.
Прессовщик перехватил его взгляд. Пальцы разжались, и крюк грохнулся на пол. Он завопил.
— Я понял! Никогда! Его там не было. Я не притрагивался к ней крюком. Вот так! — И прежде чем Аллейн успел откликнуться, добавил: — Вы спросите, почему. Они сбросили крюк. В этом все дело. Умышленно, я думаю.
— Сбросили его? Крюк? Спрятали его?
— Верно. Нарочно. Заткнули его за балку вон там. — Он взволнованным жестом указал на дальнюю стену. — Тут два таких крюка, и вот что они с ними сделали. Тот угол темный, и я не мог их найти. Что я делаю? Злюсь на подметальщиков. Понятно. Они мальчишки, ну и озоруют. Наглые. Я их отчитывал накануне и думал, что они принесут крюк. «Или вы мне оба притащите, или я из вас душу вышибу!» — говорю я им. Ну, они отвечают, что знать не знают об этом, я, конечно, не верю, и мы расходимся. К этому времени лари полны, а мне и моему товарищу надо работать.
Аллейн подошел к стене. Он как раз мог дотянуться рукой до балки.
— Значит, вы перебрасывали тюки без помощи крюка?
— Верно. И не спрашивайте, не заметили ли мы чего. Заметили бы — сказали.
— Когда вы нашли крюки?
— Вечером, во время уборки. Элби Блек опять напустился на мальчишек, говоря, что они своей работы не делают, в фонарь керосину не налили и со свечой намудрили. Мы все смотрим вверх, где свеча и фонарь, и мой товарищ говорит, мол, что это там торчит, точно пара обезьян. А он высокий парень, вот он и подходит к стене и вытаскивает из-за верхней балки два крюка. Мальчишки говорят, что не знают, как они туда попали, и мы начинаем спорить, а тут еще Томми Джонс скандалит из-за того, что кто-то влезал в его штаны. Славный денек выдался, нечего сказать.
— Когда тюки, наконец, загрузили в машину… — начал было Аллейн, но Мерривезер сразу же испугался.
— Не надо с этим ко мне, — стал упираться он. — Я ничего не заметил. Я ее не трогал.
— Ладно, ладно, — миролюбиво сказал Аллейн. — Не трогали, не заметили… Не будьте таким чувствительным.
— Приходится считаться с собственным желудком, — мрачно заявил Джек.
— Боюсь, что вашему желудку придется это проглотить. Кто ставил клеймо на тюки?
— Молодой Клифф.
— А кто их зашивал?
— Я. Ну и что?
— Хорошо. С этого тюка вы начали. Шерсть в нем была утрамбована, но не спрессована. Вы спрессовали ее. Вы сказали полиции, что не заметили ничего особенного.
— Ну да, я бы заметил, если что не так.
— Я бы тоже так считал. Но вот, например, пол вокруг пресса…
— А что пол? — начал Мерривезер на повышенных тонах. Аллейн увидел, что руки его сжались. Он моргнул, песочные ресницы опустились, точно ставни, на светлые глаза. — А что пол? — повторил он менее свирепо.
— Я смотрю, какая гладкая у него поверхность. Он, должно быть, отполирован тюками. Это особенно заметно возле пресса, где тюки натирают, как полотер, когда их волокут к дверям. — Он бросил взгляд на ноги Мерривезера. — У вас обычные ботинки. Подошвы, наверное, стали просто зеркальными.
— Я этого не замечал.
— Это не столь важно. Вспомните, пожалуйста, в то утро, когда вы начали работу, был ли пол возле пресса таким, как всегда.
— Вроде бы… О, черт! Ведь и вправду!
— Что именно?
— Я тогда видел, но не заметил, если вы понимаете, что я хочу сказать…
— Да, вполне понимаю.
— Пол был в то утро не такой, как всегда. Он был, похоже, чем-то испачкан.
Встреча Аллейна с молодым Клиффом Джонсом происходила на фоне открывшегося из окна величественного вида плато, сверкающего в лучах дневного солнца. Аллейн невольно подумал, что его жене захотелось бы нарисовать этого мальчика, особенно ей понравилась бы игра света на его висках и под тонкими дугами бровей.
Он спросил:
— Не интересуетесь ли вы живописью так же, как музыкой?
Клифф моргнул и переступил с ноги на ногу.
— Да, — промолвил он, — мой друг неплохо рисует. То есть — я хочу сказать — не так много людей, которые…
— Я просто спросил вас, — продолжал Аллейн, — потому что подумал, что в музыке выразить этот необычный пейзаж едва ли не сложнее, чем в живописи. — Клифф быстро взглянул на него. — Я не разбираюсь в музыке, — добавил Аллейн, — но живопись мне ближе. Когда я узнал, что ваш конек — музыка, я немного растерялся. Вы хорошо играете?
