– Допустим, мы его поймали. Что дальше?
– Как что? Его предадут суду за совершенное в Ванве преступление, будут допрашивать и приговорят к наказанию.
– В самом деле? Вы считаете, что такого человека, как он, можно застать врасплох? Вы полагаете, что он не придумает себе хорошего алиби, доказывающего, что в тот вечер, когда было совершено убийство, он находился за двести миль от места преступления? А каких свидетелей вы выставите против него? Есть только вы, да и то вы его не сразу узнали. И пока мы будем держать эту птицу под замком, все остальные улетят. Нечего сказать, хороша работа!
– Но нельзя же сидеть сложа руки!
– Этот негодяй что-то замышляет. Не стоит прерывать спектакль, раз он собирается выйти на сцену. А как же прекрасная дама на вилле, мнимый братец, все эти люди, готовые разнести фабрику Барадье и Графа? Вас это не волнует? За ними надо присмотреть, а не предупреждать их об опасности.
– Но могу я хотя бы рассказать обо всем месье Марселю?
– Ни в коем случае! Первое, что он сделает, так это устроит ужасную сцену своей красавице, и тогда все для нас потеряно.
– Но что, если месье Марсель угодит в ловушку?
– Не бойтесь вы за него! Какое, в самом деле, несчастье в том, что молодой человек флиртует с хорошенькой женщиной? Он добьется от нее всего, чего захочет, если только сможет…
– О, он тот еще волокита.
– Вот и прекрасно! Не проглотят же его живьем! Возвращайтесь к своим делам, а я послежу за главным разбойником. Я буду держать его на крючке до тех пор, пока не соберу доказательства, необходимые для того, чтобы передать его вашему следователю в Париже, который, должно быть, умирает от тоски…
На этом, пожав друг другу руки, они расстались, а из освещенного трактира еще долго доносилось пение, шум и звон бутылок. Тем временем дядя Граф, встревоженный известием о волнениях на фабрике, полученным от Карде, не медля ни минуты, сел в поезд и отправился в Ар. Гулявший вдоль берега речки Марсель увидел дядю, идущего вдоль цветников, и радостно бросился к нему:
– Как я рад вас видеть, дядя Граф!
– Я тоже тебе рад, мой мальчик. Я приехал, чтобы своими глазами посмотреть на то, что здесь происходит. Я уже говорил с Карде и теперь все знаю. Что, дела идут совсем неважно? Стачечники хотят развратить наших рабочих?
– Да, похоже на то. Но и Карде обходится с людьми не так, как следовало бы: он слишком суров.
– Я сам займусь переговорами. Завтра же встречусь с рабочими. А ты чем здесь занимался? Работал?
– И много! Я нашел светло-зеленую и золотисто-желтую краски, которые так долго искал…
– А другое дело? – спросил он, понизив голос.
– Формулы проверены, успех обеспечен.
– Опыты делал?
– Да, дядя Граф, они были очень просты и вместе с тем дали ошеломительные результаты. Я взял щепотку того средства, которое предназначается не для военных, а для промышленных целей, и отправился к Боссиканскому косогору. Веществом я обмазал ствол векового дуба, вызвал воспламенение и почти без шума и без дыма дерево повалило как косой.
– Никто этого не видел?
– Нет. На следующий день сторож сказал мне: «Ах, месье Марсель, у нас большое несчастие: старый дуб ночью свалила буря. Удивительно, как ломаются эти старые деревья. Ветер – тот еще дровосек!» Действие этого вещества изумительно. Это нечто небывалое! Я вздумал провести еще один опыт и отправился к тому месту в Сен-Савине, где лежала груда камней. После взрыва от нее не осталось и следа!
– Ты написал формулы?
– Нет еще.
– Ну так напиши и отдай мне. Я увезу их в Париж и представлю куда следует для получения льгот. Пришло время ими воспользоваться.
– Вы получите их завтра, дядюшка.
– В последнее время мы с твоим отцом работали над одним очень важным проектом. Барадье ведь очень чуток в делах, и он раскрыл махинации Лихтенбаха. Этот старый мошенник продавал наши акции за бесценок. Мы в недоумении спрашивали себя, в чем причина постоянного снижения, когда вдруг один случай намекнул нам на то, что это все дело рук Лихтенбаха. Он хотел разорить наше общество, чтобы потом присвоить его себе. На него работало семь или восемь кулисье[5], но один из них проболтался, и мы всё поняли. Тогда твой отец сейчас же стал покупать все, что продавал Лихтенбах, и тем самым сначала остановил понижение, а потом добился роста. В настоящее время мы владеем двумястами тысячами акций, купленных по низкой цене, которые завтра, если патент на новое взрывчатое вещество будет приобретен обществом, в разы превысят свою номинальную стоимость. Если нам все удастся, то состояние семейства увеличится в разы.
– Хорошо, дядя, завтра у вас будут формулы и вы сможете распоряжаться ими как угодно.
Вдруг их разговор прервался громкими криками, раздававшимися со стороны города. В темноте засверкали огни и послышался глухой топот. Это рабочие и их жены шли по сонному городу и распевали Марсельезу. Марсель и дядя Граф, стоя в саду, смотрели на шумную толпу, проходившую мимо с зажженными, словно факелы, еловыми ветками. Дядя Граф, указывая рукой на дорогу, спросил:
– Ты слышишь, что они там поют, эти люди? Tous les patrons nous les pendrons![6] Мы настроили им квартир, где они живут, школ, где учатся их дети, больниц, где их лечат, организовали потребительские общества, где они получают все по сниженной цене. Только кабака мы им не дали, но там-то они и вдохновляются ненавистью к нам! Алкоголь – вот их господин, и у него нет жалости. Он беспощаден!
Проходили уже последние ряды рабочей колонны. И то ли потому, что они заметили людей в саду, то ли просто лишний раз захотели выразить свою ненависть, они вдруг с особой яростью воскликнули: «Долой патронов! Долой эксплуататоров!» Затем мало-помалу воцарилась тишина.
– Пойдем спать, эксплуататор, – с грустью проговорил Граф, и они направились к дому.
На другое утро дядя Граф поднялся очень рано. Он пошел совещаться с Карде. Марсель ушел в свою химическую лабораторию, чтобы составить формулы взрывчатых веществ, которые обещал дяде. Там молодой человек встретил Бодуана, раскладывавшего по местам инструменты, и восхитился необычным порядком.
– Великолепно, – проговорил Марсель, – давно здесь не было так чисто. Я думаю, пыль очень удивлена, что ее так беспокоят. Но, Бодуан, ни в коем случае не притрагивайтесь к порошкам. Здесь есть очень опасные.
– О, месье, для меня это дело привычное! При генерале я немало повозился с такими вещами. Я твердо запомнил одно его распоряжение: «Никогда ничего не смешивай». А после того, что произошло в Ванве, я и подавно не буду смешивать вещества.
– Вы спали в павильоне, Бодуан?
– Да, месье Марсель. Я устроил себе постель на чердаке, мне там очень хорошо. Да и беспокойства меньше. Пока в окрестностях будут бродить подозрительные субъекты, я буду спать одним глазом.
– Мне кажется, Бодуан, что люди, на которых вы намекаете, сердятся не на лабораторию, а на фабрику.
– Неизвестно, месье Марсель. Очень разные люди сюда понаехали за последние дни…
– Можно подумать, что вы сделали какое-нибудь необыкновенное открытие.
Бодуан опустил голову. Он испугался, что сболтнул лишнего.
– О нет, я не так хитер для этого, – вспомнив советы Лафоре, поспешил добавить он. – И все же остерегайтесь, месье Марсель. Не доверяйте никому!
С этими словами старый слуга вышел. Марселя удивила его настойчивость. Что могли означать его таинственные предостережения? Может быть, он знает больше, чем хочет сказать? Очаровательный силуэт мадам Виньола почему-то промелькнул в его воображении. Не ее ли он должен остерегаться? Тогда он вспомнил мечтательную и печальную молодую женщину, гулявшую по Боссиканскому лесу. Чего же ему опасаться? Разве только того, что его любовь не встретит взаимности? О, это действительно самая серьезная опасность, перед которой он бессилен. Что с ним станется, если его постигнет такая судьба? Его печальные размышления прервал стук в дверь. Это был дядя Граф.
– Ты знаешь, что у нас сегодня на десять утра назначена встреча с рабочими?
– Да, я не забыл.
– Что с тобой? Ты как будто не в себе.
– Вовсе нет. Вы говорили с Карде? Какие требования выдвигают рабочие?
– Как всегда: меньше работать и больше получать. Самим назначать надсмотрщиков, управлять пенсионной кассой и той, из которой выдаются пособия, не платить страховки в случае получения увечий. По всем этим пунктам можно прийти к соглашению, и я готов поступиться многим, но не исключено, что они выскажут еще одно требование, которое сделает всякое соглашение немыслимым.
– В чем же оно заключается?
– Уволить Карде. Рабочие обвиняют его в строгости.
– Уволить директора? Но завтра они как ни в чем не бывало потребуют и нашего увольнения! Нельзя им в этом уступать. Отказаться от всякой власти, не быть у себя хозяином? Ни за что и ни под каким предлогом!
