— Хочешь попробовать? — предложил он. — Я разобью, хотя давно не практиковался. Смотри!
Послышался звук удара, шары дрогнули и покатились в разные стороны.
— Давай, Джуди! Это похоже на снукер,[110] только еще проще. Ты должна перед ударом объявить нечто вроде: «Шесть шаров в крайнюю лузу, семь — в боковую».
— Знаю — я играла в пул в Сан-Франциско.
Джуди склонилась над столом, держа кий. Свет играл на ее волосах и губах.
— Десять шаров в крайнюю лузу! — объявила Джуди, загнав три шара в боковую, после чего отложила кий. — Ты слышал, что сказал доктор Фелл? Он так же помешался на Хансе Вагнере, как ты — на Джексоне Каменной Стене. Кто такой был этот Ханс Вагнер?
— Бейсбольный герой классического периода, когда при каждой подаче мяч не выбрасывали за пределы площадки, как делают игроки нынешнего поколения.
— О, бейсбол! Нудная игра, верно?
— Любительница крикета считает бейсбол нудным?
— Крикет должен быть медленным, а бейсбол — нет, но почему-то всегда оказывается таковым. Подающие тянут неизвестно сколько, прежде чем ударить, и путают всю игру. Расскажи поподробнее о Хансе Вагнере. Чем он прославился?
— Будучи в весьма солидном для спортсмена возрасте, Ханс, или Хонас, Вагнер все еще играл в команде питтсбургских «Пиратов» Помню, как еще мальчишкой я видел его, приземистого и кривоногого, во время матча «Пиратов» с «Гигантами». В лучшие дни он отличался невероятной быстротой — первым обегал все базы.
— Вы, американцы, всегда стараетесь все захватить первыми — даже эти самые «базы».
— Ради бога, заткнись! Это нелепое замечание даже не стоит комментариев. Джуди…
— Да?
— Ты обратила внимание на то, что сказал судья Каннингем?
— А что он сказал?
— Судья — мудрый старик. «Если я когда-нибудь видел влюбленную пару…» Знаешь, Джуди…
— Отойди от меня, скотина! Видеть тебя не могу!
— «Коль женщина в подобном настроении, возможно ли ухаживать за ней?»
— Это из какого места «Ромео и Джульетты»?
— Это вообще не из «Ромео и Джульетты», а из «Ричарда III».
— Ты разочаровываешь меня, Фил. Раз уж мы не можем отвлечься от Гражданской войны, не знаешь ли ты еще каких-нибудь стихотворений о Джексоне Каменной Стене? Или другом генерале, который был алкоголиком, вроде тебя?
— Генерал Шеридан не был алкоголиком, мадам. А в отношении меня это полная клевета.
— Как же ты назовешь свое поведение, когда мы жили вместе? Ты вечно напивался и щипал меня, да и сейчас не прочь заняться тем же!
— По-твоему, я был пьян, когда ущипнул тебя у витрины ювелирного магазина?
— Тон этой беседы становится все более возвышенным, — заметила Джуди, глядя в потолок. — Ее следовало бы записать на магнитофон и передать для использования адвокатам по бракоразводным делам. Ты стал просто невозможным! Если тебе необходимо все время кого-то щипать, лучше найми себе…
— Телефон, сэр! — прервала пожилая горничная, вошедшая с видом миротворца из Организации Объединенных Наций. — Телефон в холле!
— Судья Каннингем вышел в сад. Я приведу его.
— Но звонят не судье, а вам, сэр! Это миссис Лафарж — она очень возбуждена и говорит, что это важно.
В холле, под портретом в полный рост Эдама Кейли в роли Гамлета, Нокс поднял трубку.
— Конни? Только не говори, что в театре произошло очередное несчастье!
— Нет-нет, ничего подобного! Ты хорошо меня слышишь?
— Слишком хорошо — можешь не кричать.
— Ничего подобного не случилось. Занавес опустили полчаса назад. Фил, ты никогда не слышал такой овации! Я даже не смогла сосчитать, сколько раз вызывали актеров! Энн Уинфилд просто засыпали цветами!
— Где ты сейчас, Конни?
— В таверне «Одинокое дерево». Я вынуждена кричать — разве ты не слышишь, какой здесь шум?
— Актеры отмечают успех?
— Актеры еще не прибыли — они поздравляют друг друга в театре. Это Джад и наши друзья из Ричбелла, Мамаронека, Фарли — отовсюду!
— Ну и что они делают?
— Ничего особенного. Сейчас начнут петь колледжские песни. Безобидное занятие, хотя и немного глуповатое для людей среднего и пожилого возраста. Я боюсь, как бы они не перешли от колледжских песен к чему-нибудь похуже. Фил, — взмолилась Конни, — не мог бы ты приехать прямо сейчас? Конечно, захвати с собой Джуди и обязательно судью Каннингема и доктора Фелла. Авторитет судьи сможет их пристыдить, если они начнут петь что-нибудь, о чем я даже подумать боюсь. Ты приедешь, Фил?
Он положил трубку и повернулся. В центре холла стояли Джуди, судья Каннингем и доктор Фелл.
— У Конни Лафарж слишком пронзительный голос, — заметил судья. — Но в ее словах немало здравого смысла. Я не возражаю принять участие в скромной вечеринке, если присутствующие будут держаться в рамках приличия. Вы согласны, доктор Фелл?
— Пожалуй. После беспокойных событий прошлой ночи и столь же беспокойных теорий, которые вы мне изложили, было бы полезно немного расслабиться.
— Как ты на это смотришь, Джуди? — спросил Нокс.
— Ну-у… — протянула Джуди. Быть может, она не могла видеть Нокса, но тем не менее подошла к нему и взяла его за руку.
— Carpe diem… — нараспев произнес доктор Фелл, вновь обретая свои нравоучительные манеры.
— …quam minimum credula postero,[111] — закончил судья Каннингем. — Моя шляпа в стенном шкафу вместе с вашими накидкой, шляпой и тростью. Пожалуйста, следуйте за мной.
Древний «крайслер» хозяина дома стоял на подъездной аллее у боковой стены. Судья Каннингем быстро повел машину по Лоун-Три-роуд; Джуди и Нокс сидели рядом с ним, а доктор Фелл занимал большую часть заднего сиденья.
— Вы знакомы с американскими колледжскими песнями, сэр? — спросил судья, обернувшись.
— С некоторыми из них — к сожалению.
— Боюсь, что это однажды привело к моему падению.
— Каким образом?
— Инцидент произошел несколько лет назад, — ответил доктор Фелл, — в привилегированной школе на Востоке страны. Я читал лекцию в Мемориальном зале — великолепном помещении с органом и картинами художника Уайета,[112] изображающими эпизоды американской истории. Примерно три четверти часа я пытался развлечь мальчиков анекдотами, которые был в состоянии припомнить. Потом мне пришлось выслушать импровизированный концерт, данный учителями и учениками и состоящий из пения под орган упомянутых вами колледжских песен. Одна из них была про лорда Джеффри Эмхерста,[113] солдата короля, который прибыл из-за моря воевать с французами и индейцами и задал им жару.
— Да, это известная песня.
— После этого в учительском клубе у меня были неприятности. Когда я вежливо заметил, что генерала, о котором шла речь, в Англии помнят благодаря его неспособности справиться с индейцами и что нельзя именовать первого барона Эмхерста лордом Джеффри Эмхерстом,[114] на меня обрушился водопад презрения и насмешек за очернение памяти достойного джентльмена и излишний педантизм в отношении титулов. А потом я узнал от главы факультета английского языка и другие песни, которые обычно не поют на публике.
— Будем надеяться, — заметил судья Каннингем, — что вам не представится возможность услышать их сегодня вечером.
Мимо проносились витрины магазинов Ричбелл-авеню. Судья лихо затормозил у таверны «Одинокое дерево».
Через открытые, хотя и зашторенные окна на улицу доносилось пение под рояль, отличающееся такой торжественностью, словно это исполнялся гимн. Вопреки опасениям доктора Фелла, текст гласил об улыбающихся с небес звездах.
Открыв перед Джуди входную дверь, Нокс следом за ней двинулся по коридору. Справа находились два обеденных зала, слева — два бара. В каждом зале также имелся бар с длинной стойкой и большой рояль. В отделанных красным деревом тусклых помещениях, насыщенных парами алкоголя, сидели группы мужчин и женщин. Все были хорошо одеты.
Пробившись к стойке, Нокс заказал виски с содовой для Джуди, бренди для судьи Каннингема и пиво для себя и доктора Фелла. Доставив поднос с напитками к столику, где сидели его компаньоны, он заметил явно озабоченную Конни Лафарж.
— Что тебе принести, Конни?
— Спасибо, ничего. Я уже выпила достаточно. Видишь, что творится?
Она указала на рояль, вокруг которого собралась группа мужчин солидного вида и возраста. Один из них — Конин сказала, что он адвокат, но не помнила его имени — сидел на табурете, положив руки на клавиши. Остальные выжидающе склонили к нему головы. В обоих залах воцарилось молчание, хотя было видно, что в другом зале еще одна группа мужчин тоже собирается у рояля. В первом зале послышалось энергичное и увлеченное пение:
