«Ланс Диринг. Рассуждай как полицейский. Угадывай ход мыслей Диринга. Что за игру он затеял?
Легко было сразу сообразить, что Диринг — полицейский. Захват, залом руки за спину — это же рычаг, с помощью которого, по мнению легавых, можно мир перевернуть. И в интонации чванство намертво въелось.
И как Леннокс его в первую же минуту не заподозрил? Даже с поправкой на тот факт, что прежде копы ему рук не заламывали, он, Леннокс, совсем квалификацию потерял.
У Тианны дрожат губы.
— Мы от полиции убегаем или только от Ланса?
Хороший вопрос.
— Только от Ланса, — отвечает Леннокс. — Твоя мама просила отвезти тебя к Чету, ни в коем случае не оставлять ни с кем другим. Так что мне без разницы, полицейский Ланс или не полицейский. Мы едем к Чету.
Тианну, похоже, его слова успокоили. Леннокс слушает ломаный английский никарагуанца, последний подтверждает Ленноксовы подозрения относительно большинства таксистов в Майами.
— Я ночью нипочем не работать. У меня быть семья. Просить у босса пуленепробиваемый стекло, да он жадный.
На рев моторов Леннокс вскидывает глаза, видит снижающийся самолет. Соображает, сколько народу застрелил Ланс Диринг именем закона и просто так.
10. Лучший шейк во Флориде Ч.1
Итогом всегда бывали одиночные упражнения в предъявлении обвинений, отточка последних с целью усилить разрушительный эффект. Сколько раз ты меня кидал, а, Рэй? Изменился, говоришь? Как бы не так. Ты не способен измениться. Твои же слова: я — это я, принимай какой есть. Опять дурой меня выставил. Однако теперь, в постели с первым встречным, репетиция с самого начала не заладилась.
Рядом с ней спит чужой мужчина. Дышит тихо — не храпит, а скорее оттеняет практически бесшумный кондиционер. Ночью мужчина вставал, чтобы снять презерватив. От первых двух он вот так же потихоньку избавился. Как будто для нее использованные презервативы — зрелище крайне непристойное. Однако когда он осторожно стягивал со своего выдохшегося члена этот, третий, презерватив, Труди заметила на нем кровь. Значит, пора пойти в ванную, подмыться и вставить тампон, уже несколько дней болтающийся в сумочке. На чужой простыне ее кровь как ржавчина; забираясь обратно в постель, Труди попала на мокрое пятно — словно в грязь вляпалась. Что я наделала? До Труди Лоу с жестокой, однозначной, шокирующей ясностью доходит: Рэй Леннокс, ее жених, болен.
Его патология из категории душевных. Речь не о мужском легкомыслии, не о мужском эгоизме и не о прочих мужских недостатках. Поддавшись растущей панике, Труди выскальзывает из чужой постели, собирает с полу одежду и на цыпочках выходит за дверь. Оказывается в холле с роскошной мебелью и небольшим зимним садом. Консьерж, невозмутимый, маленький, проворный человечек (повадки выдают бывшего боксера-легковеса), вызывает для Труди такси. В ожидании они перекидываются десятком фраз, когда же такси подъезжает, консьерж берет Труди за руку и ведет — словно к алтарю — вверх по лестнице к многоуровневому выходу прямо на пальмовую аллею по ту сторону залива. В жестах консьержа только сдержанная галантность, ни намеков, ни поползновений — он естественным образом вписывается в одноактную ночную пьесу. Такси ждет, преисполненная благодарности Труди садится на заднее сиденье.
Чем больше она думает о Ленноксе, тем меньше терзается угрызениями совести. О, она отплатит Ленноксу за каждую ночь, за каждый раз. Дорогой, тебя пригласили на вечеринку? Отлично, меня тоже. Ты хорошо повеселился? Молодец. И я с пользой время провела.
Ей нужно скорее в отель, какую бы боль ни сулил пустой номер. Полночи спонтанная измена кружила ей голову; теперь же вызывает мурашки омерзения. Труди входит в номер. Слава богу, никого. Нет, не слава богу: подлец, ублюдок, он так и не явился. Наваливается тоска, Труди, стараясь не поддаваться, устремляется в душ, смывает риелторов запах. Индикатор сообщений на телефоне не горит. «Значит, мерзавец Леннокс даже не звонил». Не звонил и не возвращался. Ладно же, думает Труди. Она лежит на спине, пульсация внизу живота еще не утихла. Этот Резингер — сильный мужчина, боец, что называется. Плевать на Леннокса.
Да у тебя о мужчинах представления, как у курицы!
«А вдруг — вдруг! — Рэй Леннокс в «травме», или — с ножом под лопаткой — в темном переулке?»
Труди рывком садится в кровати. Комната по-прежнему пуста. «Мой солнечный лучик» — так она его называла. Она все никак не привыкнет к эффекту присутствия Рэя Леннокса: от самых мыслей о нем трясина тишины превращается в эфир, обуянный электрической бурей, непредсказуемой в отсутствии громовых раскатов. Вечно у Рэя крайности — то полное охлаждение, отягощенное самокопанием, то без переходного периода — нежное предложение руки и сердца. Вот как с таким жить?
Край бледно-голубого неба выбелен предгрозовым светом. Леннокс прищурил один глаз, стоит строго в профиль к солнцу и к ряду особняков. Другой глаз, скрытый от солнца искривленным носом, отмечает почти неоновые в тревожном свете стены и ломаную линию лужаек. Курчавый гражданин в грязной желтой рубахе мерно толкает супермаркетовскую тележку, уставился на ее содержимое, лишь изредка поднимает голову. Визжат тормоза, рычат моторы, надрываются клаксоны — оживленный перекресток, отмечает Леннокс. Перед офисным зданием пепельного цвета, во избежание несанкционированных парковок выставлены бетонные контейнеры с хилыми эвкалиптами. На краю одного контейнера, закинув ногу на ногу, уселась с журналом Тианна. Леннокс наблюдает за бомжом с тележкой, прослеживает его взгляд — тот упирается в вывеску.
БАРКЛАЙ И ВАЙСМАН ВСЕГДА ГОТОВЫ ВОЗМЕСТИТЬ УШЕРБ
У крыльца лежит негодная автомобильная шина, в ней — мертвый голубь. Забранный в черное кольцо трупик кажется Ленноксу удачной метафорой решимости местных властей противостоять вездесущим птицам. Так и надо, думает Леннокс, потягивается, зевает, отлепляет от живота пропотевшую рубашку — вентиляцию устраивает.
В это время в своем кабинете Т.У. Пай слышит скрип мягкого стула под собственной обрушившейся тушей. Пай потягивает кока-колу кинг-сайз и жует биг-мак. Жир течет по его потным пальцам и по зыбким, пятнистым от ожирения печени подбородкам — вся конструкция напоминает трюфель-переросток или монструозное жабо. Паю сорок лет; с нежного возраста он страдает избыточным весом по причине пагубной склонности к фаст-фуду и кока-коле. Недавно Пай осознал; что фаст-фуд и кола лишили его здоровья, энергичности и сексуальной привлекательности. В частности, у него ни разу не было бесплатной женщины.
Пренебрежение принципами здорового питания аукается Паю одышкой, болями в груди и плечах, изматывающими депрессиями и ночными приступами паники. Однако поистине катастрофические последствия для самооценки имеет безжалостный поток информации. Со всех сторон Паю твердят: он чуть ли не с рождения роет себе могилу, причем не ложкой, а прямо руками. Телик хоть не включай — на каждом канале свой, до омерзения поджарый диетолог-либерал вещает об участии его, Пая, в собственном погребении.
Ну да ничего. Мир — по крайней мере та его часть, что вынуждена контактировать с Паем — за все заплатит. У фирмы «Скоростной прокат» репутация самого лояльного игрока в своей нише, а значит, Паевы клиенты — граждане в основном отчаянные и стесненные во времени. Пая минимум раз в неделю допрашивает полиция. Однако Т.У. Пай любит сам задавать вопросы, наслаждается властью над своими еще более незадачливыми клиентами. Под телефонный трезвон Рэй Леннокс делает шаг в пустой кабинет. Шнур красного бархата, более уместный в ночном клубе, обозначает границы загона для воображаемых клиентов. Пай отвлекается от биг-мака, берет трубку, бегло оглядывает Леннокса. Подбородки демонстрируют раздраженное неодобрение.
— Слушаю! Гус! Как дела? Кто, черт побери, этот пидор с костлявой задницей?.. Ладно… Гус, я же сказал: ладно.
Леннокс прослеживает взгляд толстяка. Толстяк смотрит не на Леннокса, а несколько вбок, на календарь с красоткой: бюст, явно силиконовый, выпирает из желтого бикини.
— Очень странно, Густав. Очень, очень странно. Конечно, старик. Вечером приводи. Я буду дома.
К тому времени, когда Пай изволит взглянуть непосредственно на Леннокса, тот уже закипает. В следующую секунду зарождается взаимное отвращение.
— До вечера. Увидимся; Гус. — Пай неторопливо кладет трубку. Глубоко посаженные глазки смотрят на Леннокса с бодрой злостью. — Слушаю вас. — Пай внезапно разражается подобострастным оскалом.
— Мне нужна машина. Я еду в Болонью.
— Очень хорошо, — улыбается Пай. Леннокс берет со стола лицензию. Несколько секунд рассматривает ее на свет, словно крупную купюру. — Вы ведь не собираетесь пересекать границу штата?
