протестующе задребезжала.
— Неплохо, — похвалил Эллери. — Еще раз, мой высокоодаренный друг.
И на третий раз камень не коснулся стекла. И на четвертый, и на пятый…
— К черту, — рассердился Терри. — Это невозможно.
— И все же, — многозначительно сказал Эллери, — это было сделано.
— Никто не может убедить меня, что в тот раз человек действительно целился камнем в стекло между железными прутьями. Это невозможно. Я не стал бы и пробовать, если бы вы, не попросили меня об этом. Зазор между камнем и прутьями чуть больше сантиметра.
— Да, — согласился Эллери. — Вы совершенно правы.
— Даже «Паровоз» не смог бы этого сделать.
— Совершенно верно, — сказал Эллери, — даже мистер Джонсон не сделал бы этого.
— И «Диэ» тоже.
— Да, и мистер Дин тоже. Знаете, Терри, этот эксперимент кое-что доказал мне.
— Да? — саркастически ухмыльнулся Терри, надевая шляпу. — Он доказал вам, что камень не имеет никакого отношения к убийству. Мне это было известно еще в понедельник.
Венеция ожидала Макклуров с накрытым для обеда столом и приготовленными ваннами. Уклоняясь от бурного ликования черной служанки по поводу его возвращения, доктор поспешил погрузиться в теплую ванну. Несколько страниц из записной книжки, исписанных старательным почерком негритянки, дожидались Макклуров в холле на телефонном столике рядом с грудой писем, телеграмм и букетами цветов.
— О, боже, — вздохнула Ева. — Вероятно, нужно ответить всем этим людям. Я и не знала, что у Карен так много друзей.
— Это не ее друзья, — фыркнула Венеция. — Это друзья доктора Джона.
— Что, доктор Скотт звонил?
— Нет, милая, не звонил. Ну-ка, иди скорее сюда. Сними-ка платье и ныряй в ванну. Ты слышишь меня?
— Да, Венеция, — послушно отозвалась Ева и прошла в свою спальню. Венеция взглянула на телефонный аппарат и, ворча, отправилась на кухню.
Пока Ева купалась, телефон звонил четыре раза. Но ей было безразлично. Ей вообще все стало безразлично. Когда она пудрилась, стоя перед огромным стенным зеркалом в ванной комнате, выложенной черным кафелем, то подумала: интересно, что думает человек, когда он умирает? Если умереть как Карен, то почувствуешь укол, боль, а потом?.. Что потом? О чем думала Карен, когда лежала там, в эркере, не имея сил двигаться, ни даже открыть глаза и зная, что она умирает? Может быть, она слышала все, о чем разговаривали между собой Терри Ринг и Ева? О, если бы только у Евы хватило смелости вовремя послушать, бьется ли у Карен сердце. Может быть, Карен сказала бы что-нибудь? Может быть, в последний момент она сказала бы что-нибудь такое, что помогло бы разрешить загадку ее убийства… А этот ее пристальный взгляд, когда в горле у нее что-то забулькало, но она все еще была жива. Молодой человек подумал — Ева была уверена в этом, — что своим взглядом Карен обвиняет Еву. Но Ева знала, что это не так. Она знала, что это был просто последний взгляд перед смертью, когда Карен уже чувствовала, как глаза ее все плотнее заволакивает темная пелена, а сердце перестает биться.
Сидя перед туалетным столиком, Ева сердито припудрила веки и стала смазывать лицо кремом.
А все эти телефонные разговоры, телеграммы, цветы… Вероятно, все недоумевают и вообще чувствуют себя неловко. Они, собственно, не знают, как им поступить. Когда человек умирает обычной смертью, все просто звонят по телефону, посылают цветы и письма с выражением соболезнования. Все получается печально и красиво. И каждый думает: как приятно остаться живым. Но когда человека убили? В книге этикета по этому поводу ничего не говорится. Особенно когда убийство произошло при таких загадочных обстоятельствах и никому не известно, кто именно это сделал. Может быть, ты посылаешь цветы убийце?
Все было абсурдно и трагично. Ева опустила голову на туалетный столик и заплакала, так и не стерев толстый слой крема. Если бы только люди знали! Если бы только они знали, что Ева единственный человек, который мог убить Карен Лейт. Она, Ева Макклур, только она… Если бы только знал Дик…
— Ева, — послышался голос доктора Скотта за дверью ванной комнаты.
Он пришел!
Ева быстро стерла крем, плеснула на лицо холодной водой, вытерла его, попудрилась, сделала на губах три мазка губной помадой нового оттенка — кораллово-персикового, под цвет ногтей и блесток в ее волосах, — закуталась в турецкий купальный халат, распахнула дверь и упала в объятия доктора Скотта.
Венецию, стоявшую в дверях спальни, чуть не хватил удар.
— Ева, ты… Это неприлично.
— Убирайтесь отсюда, — сказал доктор Скотт.
— Ева, послушай меня, девочка моя. Я сейчас же пойду к доктору Джону и скажу…
— Венеция, уходи, — процедила сквозь зубы Ева.
— Но твои волосы… все спутались. И ты босая.
— Наплевать, — сказала Ева, целуя доктора Скотта в третий раз и прижимаясь к нему трепещущим телом.
— Ты простудишься. Стоишь босиком на холодном полу.
Доктор Скотт освободился из объятий Евы, подошел к двери и захлопнул ее перед самым носом разъяренной Венеции. Потом вернулся, подхватил Еву и усадил ее рядом с собой на кресло-качалку.
— О, Дик, — проворковала Ева.
— Молчи, милая.
Он крепко держал ее в своих объятиях. Но несмотря на приятную теплоту его рук, несмотря на свои страдания, Ева продолжала лихорадочно думать: его что-то беспокоит. Да, совершенно определенно. Он успокаивает ее, но в действительности он пытается успокоить самого себя. А его нежелание разговаривать свидетельствует о том, что он просто не хочет ни о чем думать. Ему просто хотелось сидеть здесь, обнимать ее, чувствовать ее близость.
Она слегка отодвинулась от него и откинула с глаз непокорные локоны.
— Что случилось, Дик?
— Случилось? Почему ты так спрашиваешь? Ничего не случилось.
Он попытался снова притянуть ее к себе.
— Давай не будем ни о чем говорить, Ева. Просто так посидим.
— Но что-то случилось. Я знаю.
Он попытался улыбнуться.
— Откуда вдруг такое обострение интуиции? Просто был плохой день. Вот и все.
— Что-нибудь в госпитале? Бедняжка.
— Да, неудачные роды. Кесарево сечение. Все было бы в порядке, если бы она вела себя как следует.
— О!
Ева снова прижалась к его груди.
Теперь, наоборот, ему вдруг захотелось говорить, как будто по необходимости в чем-то оправдаться.
— Она мне все время лгала. Я назначил ей строгую диету. Но не мог же я следить за ней, как сторожевой пес. Правда? И оказывается, она поглощала неимоверные количества мороженого, взбитых сливок, жирного мяса и бог знает чего еще.
Затем он с горечью добавил:
— Если женщина лжет врачу, какой же может быть шанс у мужа, что она ему будет говорить правду?
Ах, вот оно что!
