По истечении первой недели Хильда сочла обстановку в Рэмплфорде достаточно безопасной, чтобы на день оставить мужа без своего присмотра. Она не сказала, куда направляется, — просто наняла машину и отъехала на ней от резиденции. Барбер выказал почти демонстративное отсутствие интереса к ее поездке, но можно было заметить, что его поведение в зале суда в то утро было даже еще более помпезным, чем обычно. Создавалось впечатление, будто он стремился послать флюиды своей власти и значительности за узкие границы суда, чтобы каким-то образом повлиять на драму, которая происходила в тот момент за десять миль от него и от исхода которой зависела его судьба.
Хильда правильно рассчитала время. В газете она увидела объявление о концерте, который должен был состояться в тот день в Национальной галерее; она не сомневалась, что Салли Парсонс непременно будет на нем присутствовать, а изучение железнодорожного расписания убедило ее в том, что к моменту ее приезда та будет на пути в Лондон. Оставив машину у ворот дома Сибалда-Смита (который оказался огромным концертным холлом с примыкающим к нему крохотным коттеджем), она смело вошла во двор. Служанка, открывшая дверь, совершенно очевидно, получила указание никаких посетителей не принимать, но, лишь взглянув на решительное выражение лица Хильды, благоразумно сдалась и, поспешно распахнув дверь музыкального зала и невнятно пробормотав: «Леди Паркер, сэр!» — улизнула в кухню.
Себастьян Сибалд-Смит возлежал на тахте в центре огромной пустой комнаты. Его левая рука была подвязана, правой он листал страницы какой-то партитуры. Когда Хильда вошла, он поднял голову и посмотрел на нее своими волнующими янтарно-карими глазами.
— Привет, Хильда! — сказал он без малейшего удивления или замешательства в голосе. — А я тут просматривал новую сюиту Катценберга. Ты о ней слышала?
— Нет, — ответила Хильда. Она вспомнила, каким рассеянным становился Себастьян, когда занимался чем-нибудь, что его интересовало, и поняла, что в данный момент он совершенно не осознает необычности и неожиданности ее появления. — Нет, — повторила она. — Тебе она нравится?
— М-м-м… Еще точно не знаю. Но уверен, что Большой Британской Публике она не понравится. Меня попросили продирижировать ею в Бристоле в январе, если я смогу по состоянию здоровья.
«Вот возможность уменьшения суммы взыскиваемых убытков!» — промелькнуло в голове Хильды. Вслух она сказала:
— Это же прекрасно, Себастьян! Для тебя это новая страница в карьере, не так ли? Уверена, в качестве дирижера ты будешь иметь оглушительный успех.
— Не сомневаюсь, что мог бы, если бы хоть что-нибудь знал об оркестрах, но я не знаю. Могу лишь предположить, что в Би-би-си вспомнили обо мне, поскольку я играл в фортепьянном квинтете Катценберга, когда он впервые здесь выступал. Тем не менее надо же чем-то заниматься.
— Конечно, конечно, — заворковала Хильда и исполненным мучительного сострадания голосом добавила: — Себастьян, ты представить себе не можешь, какое горестное впечатление произвел на меня этот ужасный инцидент!
— Проклятие, проклятие, проклятие! — воскликнул Сибалд-Смит с неожиданной ожесточенностью, при каждом слове с силой впечатывая кулак в открытую партитуру. — Господи! Когда я думаю, что этот подонок сотворил со мной… О, прости, Хильда! Я совсем забыл… Ты ведь… Я…
— Продолжай! — трагическим голосом сказала Хильда. — Ты не обязан смягчать выражения, разговаривая со мной. Мы это заслужили. Если бы слова могли помочь… — Она запустила механизм, популярно называемый заламыванием рук. Руки у нее были красивые, прекрасной формы, с длинными пальцами, и эффект получился весьма привлекательным.
Наступила тишина. Сибалд-Смит сел и внимательно посмотрел на нее.
— Учитывая случившееся, очень любезно с твоей стороны навестить меня, — сказал он наконец в некотором замешательстве.
— Это самое малое, что я могла сделать.
Янтарные глаза сузились.
— Но я не совсем понимаю, зачем ты приехала. — Его голос звучал теперь заметно тверже.
— Зачем? Но, Себастьян, я должна была приехать. С тех самых пор как узнала об этом чудовищном происшествии, я не перестаю думать о тебе, о том, как ты лежишь здесь, надрывая себе душу…
— Так не пойдет, Хильда! Давай не будем ходить вокруг да около. Ты приехала сюда с определенной целью, так не лучше ли сразу сказать с какой?
Хильда уронила руки и подняла голову.
— Ты совершенно прав, — спокойным голосом сказала она. — С моей стороны было глупо притворяться перед тобой. Да, я приехала с определенной целью. Не догадываешься, с какой?
— Если это насчет того, чтобы я спустил все твоему мужу, то приезжать не стоило.
Поведение Хильды претерпело еще одну метаморфозу. На этот раз она превратилась в деловую женщину, бодрую и здравомыслящую.
— Себастьян, — сказала она, — мы взрослые люди. Разве мы не можем обсудить все разумно, не впадая в школьный жаргон — «спустить»… Я просто хочу, чтобы мы вместе подумали, что лучше всего сделать, чтобы это было в обоюдных интересах.
— В «обоюдных интересах»? Неплохо сказано. Твои интересы — не мои интересы… На самом деле наши интересы прямо противоположны. Твой муж послал тебя сюда посмотреть, как бы ему подешевле выпутаться из этой истории?
— Это неправда, Себастьян. Я даже не сказала ему сегодня, что еду к тебе, просто хотела откровенно изложить тебе ситуацию в той части, которая касается Уильяма.
— Почему меня должно интересовать, в какой ситуации находится он? Я должен думать о себе.
— Сейчас я объясню тебе почему. Если ты будешь настаивать на требованиях, выдвигаемых твоими адвокатами, считай, что Уильям погиб.
— Мне очень жаль, Хильда, — холодно перебил ее Сибалд-Смит, — но, как бы ты мне ни нравилась — а когда-то ты мне очень нравилась, — ничто не доставит мне удовольствия, сравнимого с удовольствием погубить твоего мужа.
— И меня?
— Ага! Вот теперь мы добрались до сути!
— Нет, не добрались. Это всего лишь побочный сюжет. Я спросила просто из любопытства.
— Ну хорошо. Лично мне будет жаль видеть тебя лишившейся той роскоши, к которой ты всегда стремилась. — Хильда отметила многозначительное ударение, которое он сделал на слове «лично». Ей было прекрасно известно, что в этом доме был кое-кто еще, кто хотел бы этого больше всего на свете, и против влияния именно этого человека она сейчас боролась. — Но нельзя приготовить омлет, не разбив яиц, и тебе, мое очаровательное яичко, придется последовать за драгоценным, но гнилым яйцом, твоим мужем. Так что мой ответ таков: «Да, погубить и тебя тоже!»
— И себя?
— Добрая моя, я и так уже погублен — и смею тебе напомнить, на всю жизнь. Единственное, чего я теперь хочу, так это получить за все максимально возможную компенсацию.
— Которой ты как раз и не получишь, если будешь действовать так, как действуешь сейчас, — огрызнулась Хильда. — Давай оставим в стороне сантименты и обсудим реальное положение вещей. Всем известно, что ты, помимо того, что являешься выдающимся музыкантом, хорошо разбираешься в делах.
Сибалд-Смит, промотавший большую часть своих очень больших гонораров в отчаянных спекуляциях, с удовольствием проглотил эту откровенную лесть.
— Прекрасно, — сказал он. — Давай поговорим о деле. Но предупреждаю: свою руку я оцениваю очень высоко.
— Вопрос не в том, сколько она стоит, а в том, сколько ты можешь за нее получить. Кредитор-банкрот бесполезен для всех. Послушай, либо ты заставляешь моего мужа уйти в отставку — либо позволяешь ему остаться на судейской скамье и продолжать получать жалованье. Я скажу тебе, на что ты можешь рассчитывать в том и другом случаях, а твои адвокаты могут убедиться, что я говорю правду.
Тут Хильда сухо выдала заранее подготовленный отчет. В уши пианиста полился нескончаемый поток цифр и подсчетов, включавший в себя все подробности прошлого, настоящего и будущего финансового положения судьи с учетом всех вероятностей. Суть ее аргументации, разумеется, заключалась в невозможности для Барбера сразу предоставить какую бы то ни было сумму, даже отдаленно соответствующую ущербу, нанесенному здоровью Сибалда-Смита, и безрассудстве возбуждения против него иска, который лишит его единственного источника дохода, из коего только и смогут в будущем идти выплаты.
Сначала Сибалд-Смит слушал вливавшийся в его уши поток слов недоверчиво и возмущенно, потом с интересом и, наконец, со смирением. Хильде становилось очевидно, что ее аргументы возымели эффект. Сибалд-Смит явно начинал видеть ситуацию в ином свете. По крайней мере на данный момент он отложил идею жестокой мести, которой был одержим прежде, и стал рассматривать вопрос в чисто финансовом аспекте. Отдавая должное поверенным обеих сторон, надо сказать, что почти те же самые аргументы Майкл уже изложил владельцам «Фарадей, Фодергилл, Крисп и компания», и те, в свою очередь, передали их своему клиенту. Но факт оставался фактом: глухой к доводам адвокатов, Сибалд-Смит оказался куда более готовым воспринять их в изложении Хильды. Отнюдь не недооценивая своих чар и способности убеждать, Хильда прекрасно понимала, чему именно обязана своим успехом — тому, что имела возможность высказать свои аргументы, не встречая сопротивления, между тем как письма адвокатов прочитывались, кроме человека, которому были предназначены, еще кое-кем, и этот кое-кто был волен приправить их собственными ядовитыми комментариями; более того, этот кое-кто был гораздо больше заинтересован в том, чтобы унизить Хильду через ее мужа, чем в том, чтобы получить максимальное возмещение для Сибалда-Смита. Хильде оставалось лишь надеяться, что ей удалось внедрить в сознание Себастьяна мысль о разумности ею сказанного достаточно глубоко, чтобы он смог противостоять давлению Салли Парсонс, которое она, безусловно, начнет оказывать на него, как только вернется.
