— Члены одного гольф-клуба, — ответил он. — Это как масонская ложа. Ломакс, Стрикленд, Маршалл — все с вашим покорным сыграли раз-другой. Даже Уолтер Истмен в свое время.
— Не понимаю, почему меня это удивляет. — Трейси доела булку. — Гарри…
— Суперинтендент?
— Помните тысяча девятьсот семьдесят пятый?
— В июне в Хедингли — Кубок мира по крикету. Австралийцы против наших. Англия проиграла, девяносто три очка. В финале победили «Вестиндцы». Вот чего у черных не отнимешь — умеют они в крикет играть.
— Замечательно, но помимо крикета… Помните убийство Кэрол Брейтуэйт?
— Нет, — сказал он, глядя на своих карпов. — Боюсь, не помню. А что такое?
— Да ничего. Просто спрашиваю.
Кортни уже уничтожила сок и две булки и вроде бы слегка оживилась. Серебряная тиара набекрень, все губы в малиновом джеме. На диване рядышком лежит волшебная палочка. Кортни сжала кулачки, потом разжала — получились звездочки. Это у нее, вероятно, высшая оценка. Она взяла волшебную палочку — возвращается в строй.
— Ты уж поосторожнее, — покровительственно улыбнулся Гарри Рейнольдс. — Никаких заклинаний нам тут не надо.
Кортни уставилась на него.
— Да уж, болтушка она у вас, — сказал Гарри Рейнольдс. — Она вообще в себе?
— Ну естественно, — огрызнулась Трейси.
Потерла малиновый джем на лице Кортни — безрезультатно. Остались также ископаемые залежи ролла с тунцом, пончика и шоколада. Когда будем в супермаркете, придется перейти на следующий уровень. Влажные салфетки.
— Ну-с, суперинтендент, давненько мы не виделись, — сказал Гарри Рейнольдс. — Оба теперь на гражданке, а? Еще булочку?
— Нет, спасибо. Ну, может быть. Вы продолжайте. Правда завязали, Гарри?
— Мне за семьдесят, — сказал он. — Времени-то сколько прошло. У меня умерла жена. Рак. Ухаживал за ней до последнего, умерла у меня на руках. Но я не жалуюсь. Дочка замечательная, Сьюзен, внуки то и дело здесь, я их балую возмутительно, но почему бы и нет? В мое время все было иначе, получил по уху, а если повезет — к чаю хлеб с жиром дадут…
Трейси задремывала. Может, Гарри Рейнольдс не будет против — а может, и не заметит, — если она приляжет на этой гигантской бывшей корове и слегка соснет?
— …и, конечно, приезжают каждое воскресенье, на жаркое, все дела. Я люблю делать десерты как полагается — фруктовые пироги, бисквиты на пару, рулеты с джемом. Нынче-то все забыли, каково это, а? Кто сейчас готовит йоркширский пудинг, вот скажите мне?
Трейси почти чуяла жирное мясо на огне и переваренные овощи. На миг снова очутилась в бунгало в Брэмли — мертвый воздух воскресного утра, мать «отведывает» херес из рюмки.
— Раньше казалось, воскресный обед — это вечное, — продолжал между тем Гарри. — С незапамятных времен — кто бы мог подумать, что его заменят пицца и китайская лапша навынос. Неудивительно, что страна пошла псу под хвост.
Трейси вгрызлась в булку, чтобы не заснуть. Как будто ненароком забрела в рекламу немецкого шоколада. Это со всеми преступниками так — размякают, если доживают до старости? (А полицейские детективы? Пожалуй, нет.) Может, им с Кортни переехать к Гарри Рейнольдсу, раз он из профессионального жулика превратился в шутливого дедулю, пускай фашиста и расиста? Сколько тут спален? Минимум четыре. Места полно. Они бы уезжали на выходные, или Кортни оставалась бы и играла с Бреттом и Эшли.
— Ваша девочка? — спросил Гарри Рейнольдс. Любезно, как бы невзначай, но шутливости вдруг резко поубавилось.
— Я к вам по делу, — сказала Трейси.
— Вы же на пенсии, суперинтендент?
— По другому делу, — пояснила она.
Утренние покупки так и лежали в багажнике «ауди». Трейси представила, как свежие продукты медленно гниют, раскисают в полиэтиленовых пакетах. В основном припасы для отпуска. Продукты с собой — вечно берешь впятеро больше, чем надо. Никакой сегодня стряпни — не дождетесь.
— Давай съездим поужинаем, — сказала она, когда они с Кортни пристегнулись.
Та кивнула, продолжала кивать. Китайский болванчик.
— Уже можно перестать, — заметила Трейси.
Кивки замедлились. Прекратились.
Но сначала Трейси прослушала голосовую почту. Только бы не дурные вести. Сообщение первое. Трейси, это Барри. Тут какой-то мужик приходил в управление, тебя искал. Говорит, тебе тетка из Солфорда оставила денег по завещанию. Я в курсе, что у тебя нет тетки в Солфорде и вообще никаких теток, — не знаю, чего ему было надо. Сообщение второе. Тоже от Барри. Говорит, зовут Джексон, фамилию забыл. Знаешь такого? Позвони. Сообщение третье. Утверждает, что частный детектив. По-моему, врет. Остановился в «Бест-Вестерне», рядом с «Меррион-центром». Дал мне визитку, но я потерял.
Никто на белом свете не умеет вкладывать столько презрения в слова «частный детектив». Джексон? В жизни не слыхала. Ищет ребенка? Послан, чтоб вернуть Кортни? Кто бы он ни был, Трейси намерена держаться от него подальше.
В зеркале заднего вида то и дело мелькал серый «авенсис». Ровно та же машина, что припарковалась рядом с ними у супермаркета. Трейси заметила, потому что на зеркале в «авенсисе» болтался розовый кролик. «Кролик — освежитель воздуха». Черт знает что, а не кролик, ей такого в прошлом году подарил ее «тайный Санта». Тайные Сайты и преступления против нравственности как-то не вяжутся. «Авенсис» исчез из виду. Может, Джексон этот?
— Следи, не появится ли серая машина, — велела она Кортни. В этом возрасте они знают все цвета? Сможет ли девочка пропеть радугу? — Знаешь, что такое серый?
— Это как небо, — предположила Кортни.
Трейси вздохнула. Не ребенок, а праздник психотерапевта.
Они поужинали в местной китайской забегаловке. Девочка внимательно вглядывалась в меню, и Трейси спросила:
— Ты умеешь читать, Кортни?
— Не, — покачала головой та и вновь углубилась в меню.
Затем она провела раскопки в тарелке сингапурской лапши.
— По-моему, у тебя внутри живет толстый ребенок и он хочет выбраться, — сказала Трейси.
Кортни замерла, не донеся очередную порцию до рта, и уставилась на Трейси. Изо рта моржовыми усами свисали беглые лапшинки.
— Не буквально, — сказала Трейси. Вздохнула и подложила им обеим жасминового риса на пару. — Вот мой толстый ребенок давным-давно убежал.
Когда они доели — Кортни умяла тарелку бананов во фритюре и мороженого, которые, очевидно, исчезли в ее худеньких бедрах, — Трейси оплатила счет двумя двадцатками из пачки с тридцатью тысячами, тщетно обыскала кошелек на предмет мелочи и сказала Кортни:
— Мне не хватает на чаевые.
Кортни воззрилась на нее сфинксом, потом запустила руку в глубины розового рюкзачка, достала кошелек с мартышкой, вынула четыре монетки по пенсу и аккуратно разложила на блюдце, бормоча себе под нос:
— Раз, два, три, четыре.
— А считать ты до скольких умеешь?
— До миллиона, — тотчас ответила Кортни.
— Правда?
Кортни выставила левую ладошку и медленно посчитала по пальцам:
— Один — два — три — четыре — миллион.
— И все?
Девочка смотрела на нее неподвижно. Между передними зубами застряла лапшинка. В конце концов Кортни выставила указательный палец на правой руке и сказала:
— Миллион один.
Ее щедрые чаевые четырьмя пенсами не ограничились. Она поглядела в рюкзачок, достала мускатный орех и положила его к монеткам. Официант забрал блюдце с официантски непроницаемым лицом, извлек печенье с предсказанием, точно фокусник, и церемонно вручил Кортни. Та аккуратно убрала печенье в рюкзак, не разломив.
— Поехали домой, — сказала Трейси.
Но не успели они добраться до Хедингли, зазвонил телефон. И едва Трейси услышала скрипучий голос в трубке, сердце у нее оборвалось. Келли Кросс требует фунт мяса, а Трейси и не подозревала, что он у нее имеется. Пусть забирает. Пусть забирает что хочет. Иногда нужно взять на себя ответственность. Поспасть, поесть, защитить. Особенно защитить.
9 апреля 1975 года
Вонь внутри невообразимая. Разложение. Много дней потом не избавишься. Запах на коже, на форме, в волосах. Годы спустя, едва вспоминала квартиру в Лавелл-парке, запах возвращался. Когда они вломились, ребятенок стоял в коридоре. Грязный, кожа да кости, жертва Освенцима.
Обессиленный восхождением на пятнадцатый этаж и вышибанием непредвиденно упрямой двери, упитанный Кен Аркрайт с поразительной скоростью рванул по коридору, подхватил истощенного ребятенка, вручил Трейси и отправился обыскивать остальные комнаты.
Трейси обнимала невесомое тельце, гладила по грязным волосам и шептала:
— Теперь все хорошо. — Не знала, что еще сказать, что сделать.
Вновь появился Аркрайт:
— Детей больше нет, но… — и подбородком показал на открытую дверь дальше по коридору.
