– И что же вам нужно было ему сказать? – спросил мистер Ридер.
Ольга ответила не сразу, и он повторил вопрос.
– Что отец решил убить его…
Мистер Ридер на секунду закрыл глаза.
– Вы говорите правду, Ольга? – негромко осведомился он, и девушка сначала вспыхнула, а потом побледнела.
– Что, плохой из меня обманщик? – произнесла она вызывающим тоном. – Хорошо, я расскажу. С Равини я познакомилась, когда была еще почти ребенком. Для меня он… значил очень много, но не думаю, что я для него хоть что-то значила. Когда-то он приезжал в деревню, где я училась в школе…
– Он мертв?
Она смогла лишь молча кивнуть. Губы ее дрожали.
– Я расскажу вам всю правду, – наконец произнесла она. – На самом деле он не узнал меня, когда приехал в «Замок Лармс», и это было самое страшное. Я совершенно улетучилась у него из головы. Он вспомнил меня, лишь когда я открылась ему в тот вечер в саду.
– Он мертв? – повторил вопрос мистер Ридер.
– Да, – сказала она. – Они оглушили его рядом с моей комнатой… Не знаю, что они с ним потом сделали. Затащили в пещеру через сейф, наверное.
Ольга содрогнулась.
Дж. Г. Ридер мягко похлопал ее по руке.
– С вами останутся воспоминания, дитя мое, – сказал он плачущей девушке, – и письма.
После того как Ольга ушла, ему в голову пришла мысль, что Равини, вероятно, писал очень интересные письма.
Мисс Маргарет Белмэн решила провести выходные в единственном, по ее мнению, сто́ящем месте. О своем намерении она сообщила мистеру Ридеру в письме.
Во всем мире есть только два места, где мне хорошо и я чувствую себя в безопасности, – писала она. – Одно из них – Лондон, второе – Нью-Йорк, где на каждом углу стоит полицейский, все развлечения собраны рядом, и у того, кто хочет ничего не пропустить, не остается ни минуты свободного времени. Поэтому не могли бы вы найти время сходить со мной в те театры, которые я перечислила на обратной стороне этой странички, и еще в Национальную галерею, в Британский музей, в лондонский Тауэр (хотя нет, наверное, в Тауэр я не пойду – он слишком средневековый и неприветливый), в Кенсингтон-Гарденз и другие подобные места, где всегда людно и весело? Если серьезно, дорогой Дж. Г. (столь фамильярное обращение удивит вас, но я решила отбросить церемонии), я хочу быть одной из большой толпы нормальных, здравых людей… Я устала быть оторванной от мира истеричной женщиной.
В том письме было еще много слов в том же духе. Мистер Ридер взял свой ежедневник, перечеркнул все намеченные ранее встречи и дела, после чего написал ответное письмо (надо сказать, далось ему это очень нелегко), которое своей осторожностью в выражениях и высокопарным стилем до того развеселило Маргарет Белмэн, что она, читая его, едва сдерживалась, чтобы не захохотать.
В своем послании она не упомянула Ричмонд-парк. И правильно сделала, может сказать кто-то, ведь поздней осенью, когда ветер становится холодным и пронизывающим, а олени уходят на зимовку в другие места – если олени вообще куда-то уходят зимой! – в Ричмонд-парке очень красиво, но в высшей степени неуютно, и прогулка по нему может доставить удовольствие лишь тем ценителям прекрасного, кто благоразумно не забыл надеть шерстяное белье.
И все же одним промозглым серым утром мистер Ридер остановил такси и молча, с серьезным видом сидел рядом с мисс Маргарет Белмэн, пока машина тряслась и подпрыгивала на Кларенс-лейн – возможно, худшей дороге во всей Англии, – прежде чем наконец свернула через раскрытые железные ворота в парк.
Там, когда они подъехали к газону, поросшему травой и высокими невзрачными кустами, которые ранним летом превращаются в цветущие рододендроны, мистер Ридер остановил такси. Они вышли и отправились бесцельно бродить по этому маленькому лесу. Спустившись по склону в небольшую низину, мистер Ридер, проворчав что-то насчет ревматизма и с подозрением посмотрев по сторонам, сел на скамейку. Мисс Белмэн опустилась рядом с ним.
– И все-таки, почему вы пригласили меня в Ричмонд-парк? – спросила Маргарет.
Мистер Ридер неуверенно покашлял.
– У меня с этим парком связаны… гм… романтические воспоминания, – сказал он. – Помню, первый арест, который я провел…
– Не надо о плохом, – прервала она его. – Что может быть романтического в арестах? Давайте лучше поговорим о чем-нибудь хорошем.
– Тогда давайте говорить о вас, – смело сказал мистер Ридер. – И именно потому, что я хочу поговорить о вас, дорогая моя мисс… м-м-м… Маргарет… Маргарет, я и пригласил вас сюда.
Он взял ладонь девушки бережно, словно бесценное произведение искусства, и неловко поиграл ее пальцами.
– Дело в том, моя милая…
– Бога ради, не говорите больше «мисс»! – взмолилась она.
– Милая Маргарет, – с трудом произнес он, – я решил, что жизнь слишком… м-м-м… коротка, чтобы и дальше откладывать шаг, который я уже… обдумал… э-э-э… и дело в том, что… – Тут он безнадежно сбился на сплошные «м-м-м…» и «э-э-э…», лишь изредка перемежавшиеся неуверенными «гм…».
Помолчав, мистер Ридер попробовал снова:
– Мужчина моего возраста и склада характера, наверное, должен серьезнее относиться к жизни… Дело в том, что… Может, вы и сочтете довольно нелепым с моей стороны… Но дело в том, что…
В чем бы ни состояло дело, его, очевидно, было не так-то просто выразить словами.
– Дело в том, – пришла ему на выручку девушка, – что вам кажется, будто вы влюблены?
Сначала мистер Ридер кивнул, а потом с не меньшей уверенностью покачал головой.
– Мне не кажется… Это уже вышло за рамки предположения… Я уже не молод и… Я уже, так сказать, закоренелый… нет, не совсем закоренелый, но… э-э-э…
– Вы – закоренелый холостяк, – снова помогла ему Маргарет.
– Не закоренелый! – горячо возразил он.
Она повернулась, положила руки мистеру Ридеру на плечи и заглянула ему в глаза.
– Милый, – негромко сказала она, – вы думаете о женитьбе, но боитесь, что слишком стары и можете погубить молодую жизнь своей избранницы?
Он молча кивнул.
– И речь идет о моей молодой жизни? Потому что, если…
– Да, – произнес Дж. Г. Ридер охрипшим голосом.
– Тогда прошу вас, погубите ее, – прошептала она.
И впервые в жизни мистер Дж. Г. Ридер, которому на своем веку довелось пережить великое множество самых разных испытаний, в основном неприятных, почувствовал прикосновение женских губ.
– Боже мой! – через несколько секунд почти неслышно произнес он. – А это приятно!
Тузы красной масти: три расследования мистера Ридера
Когда молодой человек страстно влюблен в самую привлекательную девушку на свете, он склонен приписывать ей такие качества и добродетели, какими по определению не может обладать ни одно живое существо. Впрочем, в редкие и болезненные моменты просветления в душу ему закрадываются самые черные подозрения, и тогда он вполне готов рассматривать даже такую возможность, что она может быть повинна в самом черном предательстве, лицемерии и бесчестии.
О том, что Кеннет МакКей безумно влюблен, знали все. И в банке, где он целыми днями считал чужие деньги, а в обеденный перерыв писал страстные, но, к сожалению, не слишком грамотные письма Марго Линн. И его угрюмый и неразговорчивый отец, терзавшийся сожалениями об исчезнувшем состоянии в мрачном и запущенном особняке на берегу реки в Марлоу, вместо того чтобы предаваться бесплодным размышлениям о злоключениях и несчастьях других людей, мог бы, конечно, задуматься о новом увлечении сына. Но, скорее всего, мысль об этом даже не приходила ему в голову, потому что Джордж МакКей был законченным эгоистом и в силу этого не мог думать более ни о чем, кроме собственной неосмотрительности, лишившей его всех сбережений, каковые он приумножал столь старательно, и несообразных прожектах их скорого возвращения.
По утрам Кеннет отправлялся в Биконсфилд на трескучем мотоциклете, а по вечерам возвращался обратно, иногда очень поздно, потому что Марго жила в Лондоне: они вместе ужинали в дешевых ресторанчиках, временами посещая синематограф. Также Кеннет состоял в членах некоторого невзыскательного лондонского клуба, в коем имелась по крайней мере одна живая душа, относившаяся к нему с сочувствием и пониманием. Итого, за исключением Руфуса Мэчфилда, той самой доверенной особы, более друзей у него не было.
– И позволь дать тебе совет не заводить их здесь, – заявил Руфус.
Он был мужчиной лет этак сорока пяти, отличавшимся несомненной военной выправкой. Большинство знакомых полагали его невыносимым занудой. Дело в том, что он имел привычку яростно и безапелляционно излагать свои взгляды, почерпнутые тем же утром из передовицы в любимой ежедневной газете, причем касалось это любых вопросов, начиная с политики и заканчивая религией, кои, как известно, являются лишь разными полюсами одного и того же нравственного принципа.
