– Река чертовски низкая, и хорошей рыбалки не получится, но не сомневаюсь, что с мисс Стивенс вы проведете время не менее занимательно.
– Куда вы ее поместили? – спросил Гримстер.
Коппельстоун подмигнул:
– В специальный номер.
Гримстер не оживился.
– По указанию сэра Джона?
– Нет, – ответил Крэнстон.
– Тогда под каким-нибудь предлогом завтра ее переселите.
Специальный номер на первом этаже был набит «жучками», и изображение всех комнат, включая ванную, выводилось в сеть внутреннего телевидения.
Крэнстон пожал плечами:
– Девочка ваша, Джонни. Как скажете.
Поднимаясь с Коппельстоуном к своей комнате, Гримстер спросил:
– Как она держится?
– Как сиротка на детском празднике. Покорми ее, развлеки, будь добр – и она устроится где угодно, хоть в юрте из верблюжьей кожи в татарской степи. Великолепная девушка, в наивной простоте, как в доспехах. Что касается дела, лично я уверен, что она доставит нам хлопот.
– Почему вы так думаете?
– Она вся прямо рвется сотрудничать. Подозрительно.
– Может, просто доверчивая.
Коппельстоун покачал головой:
– В наше время таких наивных не бывает.
Гримстер зашел в спальню своего номера и поставил чемодан. Коппельстоун наблюдал за ним, стоя в дверях. За окном сияло вечернее августовское солнце; две сороки кружили над лугами. «Одна – на печаль, две на радость», – подумал Гримстер.
– Вещи Диллинга привезли?
– Всё в кладовке на верхнем этаже. Есть подробное описание – вплоть до серебряного портсигара с шестью мятыми сигаретами, оно на вашем столе.
– Производитель? – Гримстер повернулся с улыбкой. Это была их старая игра – в детали.
– «Пикадилли, Номер Один». Впрочем, сколько я его видел, Диллинг никогда не курил. Я не пустил девушку рыться в вещах. Она спрашивала – я сказал, что все опечатано до вашего приезда.
– Ей нужно что-то конкретно?
Они перешли в гостиную, и Коппельстоун машинально направился к буфету и подносу с виски. Крэнстон тщательно следил, чтобы в комнатах было все необходимое.
– Нет – и не удивилась, что все вещи здесь. Или она идиотка, или вообще не интересуется ничем, кроме себя.
Приняв протянутый стакан виски, Гримстер сказал:
– Она не идиотка. Что было у Диллинга такого, что хочет заполучить сэр Джон? Что-то военное, политическое, научное? Способ превращать металлы в золото?
Коппельстоун улыбнулся и попробовал виски, ощущая, как внутренности наполняются уютом и силой.
– Он наконец преодолел языковой барьер между человеком и дельфинами и нашел способ тренировать их находить подлодки. А может, тюленей. Диллинг не распространялся.
– Для человека, который пьет от шести до полуночи, вы ненадежное хранилище государственных тайн. Вы можете поделиться ими со старым приятелем.
Коппельстоун снова наполнил стакан.
– У вас Лили Стивенс. Я свои тайны храню. Лучше бы повернулось иначе.
– Что по вскрытию Диллинга? Это точно приступ?
– Никаких сомнений. Эскью терпеть не может признавать смерть от естественных причин, но с Диллингом деваться было некуда. Машинка перестала тикать. Завод кончился.
Гримстер закурил сигару.
– К завтрашнему вечеру мне нужны «Таймс» и «Дейли телеграф» за пятницу, двадцать седьмое февраля.
– Зачем?
– Ведь этот день, похоже, куда-то выпал, так?
– Сделаю. – На мгновение Коппельстоун заговорил официальным, траурным тоном. – Я возвращаюсь сегодня вечером. Газеты пришлю завтра.
Подняв стакан, он весело продолжил:
– Слава богу, у меня есть шофер – и фляжка в кармане.
Оставшись один, Гримстер задумался, насколько пьянство Коппельстоуна напускное. Пусть рука и дрожит с утра, но голова обычно ясная, а некая сила отметает похмелье, если работа требует. Коппельстоун ему нравился, Гримстер даже называл его другом, понимая, что дружба между людьми Департамента очень условна, в отношениях всегда полно пробелов. Интересно, каково это – завести полную и честную дружбу с кем-нибудь, так, чтобы можно было расслабиться, чтобы язык, голова и сердце работали без опасений. Словно стоять голым посреди людной улицы.
За ужином собрались Крэнстон, Анджела Пилч, сам Гримстер и Лили. Анджела оказалась высокой, тощей женщиной за сорок, которая то и дело возвращала разговор к местам и людям, связанным с армейской службой ее покойного мужа. Годы, проведенные за границей, задубили бледную морщинистую кожу на лице, погасили голубые глаза и высушили длинное тело. Гримстеру подумалось, что она говорит о покойном муже и в постели с Крэнстоном.
Лили, не зная порядков, переоделась в вечернее платье голубого бархата и некоторое время чувствовала себя неуверенно, приглядываясь к новому месту и новым людям, но через полчаса успокоилась и почувствовала себя в своей тарелке. Она была в уюте, за ней ухаживали, и никто не делал замечаний; так что она спокойно наслаждалась копченым лососем и печеной уткой. Гарри похвалил бы ее за то, как легко она вписалась… Бедный Гарри… Представить только, какой путь она проделала с того дня, как Гарри впервые пришел в «Бутс» и попросил у нее кусок мыла «Империал лезер»!.. Миссис Пилч может быть стервозиной, однако сейчас вполне любезна. «Любезна» – одно из слов Гарри. И еще Лили без всяких семафорных сигналов почувствовала – что-то есть между миссис Пилч и майором Крэнстоном. Они говорили и вели себя вполне обычно, но что-то есть. Интересно, Крэнстон снимает повязку с глаза, когда ложится в постель? Волосы у миссис Пилч ужасные: сухие и ломкие, похоже, она давно махнула на них рукой. Если они сойдутся поближе, надо порекомендовать ей шампунь – что-нибудь с ланолином, для восстановления блеска и свежести. Хотя болтает она без умолку. Когда Джонни спросил у Лили что-то о Сен-Жан-де-Люз, она не успела начать, как миссис Пилч влезла с историей о себе и дорогом покойном полковнике и о гольфе на поле в Шантако. Лили знала это поле для гольфа, поскольку они с миссис Хэрроуэй иногда приезжали туда – пили чай, хотя гольф остался для Лили загадкой. Гарри однажды сказал, что это игра, где мужчины, уравновешенные и знающие свои пределы в других ситуациях, мучают себя в поисках совершенства. Лили отказалась от крем-брюле, поданного после утки, – не потому что не любила его, просто бархатное платье, не надеванное несколько месяцев, сообщило, что пора на время вспомнить старую диету. И вообще, похоже, платье – это перебор. Хотя все вели себя очень мило, была во всех какая-то небрежность – только не в Джонни. Джонни приятен и вежлив, но в нем словно что-то заморозилось, и взгляд, обращенный к ней, какой-то… странный; другие мужчины смотрели на нее совсем иначе. Лили не могла решить – приятно ей это или нет.
После ужина и кофе Гримстер предложил – было еще светло и тепло – немного пройтись. Они вышли в обнесенный стеной красивый сад. В центре располагался бассейн с рыбками, заросший водяными лилиями и накрытый сеткой – от цапель, которые могли явиться с Тау на дармовой обед.
– Лили, вы хорошо устроились? – спросил Гримстер.
– Да, Джонни, спасибо. Но майор Крэнстон хочет переселить меня в другой номер. Говорит, он удобнее и вид из окна лучше. Вы хотите меня умаслить?
Гримстер рассмеялся:
– А почему бы и нет? Нам от вас кое-что нужно. И вы можете заработать. Будем говорить открыто.
«Простота и наивность, – подумал он, – самый крепкий орешек. Но есть и еще что-то. Еще какое-то свойство, пока непонятное».
Лили ответила:
– По-моему, вы можете выудить у меня все, что захотите, за полчаса. Мне нечего скрывать – даже обо мне и Гарри. В чем же проблема?
– Торопиться некуда, – ответил Гримстер. – Начнем завтра, но сначала я хотел бы кое-что объяснить. Я буду задавать вопросы обо всем… иногда глубокие и личные. Я не хочу, чтобы вы расстраивались. Иногда вопрос будет казаться бессмысленным – не беспокойтесь. Вы здесь гостья и вправе упаковать вещи и покинуть нас, если что-то не понравится.
Покинуть дом она не может, но знать ей об этом ни к чему.
– Если затронете слишком личное, я дам вам знать. – Лили засмеялась и шагнула чуть ближе, глядя через сетку на неясные силуэты золотых карпов в бассейне. Гримстер разглядел на задней поверхности шеи тончайшие серебристые волоски на загорелой коже, а теплый вечерний воздух дразнил ароматом ее духов – сильным, богатым, необычным… Вальда никогда не взяла бы такие.
Лили повернулась к Гримстеру и сказала с неожиданной, почти детской гордостью:
– Я в самом деле важна для вас? То есть для всех вас и для всего, что тут происходит?
– В самом деле.
– Очень приятно. Гарри обычно заставлял меня чувствовать себя важной… для него. Как по-вашему, здорово быть нужным кому-то?
– Конечно.
Она покачала головой:
– Я не имею в виду – нужной в постели или там для любви… Я имею в виду быть как личность важной.
Гримстер улыбнулся, понимая, что «наивность» и «простота» – это не о ней.
