Последние слова Люси произнесла тоном самой что ни на есть светской болтовни.
— Леди Энгкетл нынешней осенью развлекла друзей убийством, — не смогла удержаться Мэдж.
— Да, — сказала Люси задумчиво, — наверное, именно такое впечатление и создалось. Уик-энд со стрельбой на сладкое. Знаете, если подумать, так ведь оно и было!
Мэдж слегка передернуло.
— Ну, во всяком случае, с этим теперь покончено.
— Не совсем. Следствие не окончено. А люди этого инспектора Грейнджа так и рыскают по всей каштановой роще напролом, распугали всех фазанов и выскакивают как чертик из табакерки в самых невероятных местах.
— Чего они ищут? — спросил Эдвард. — Револьвер, из которого убили Кристоу?
— Вполне возможно. Они даже приходили в дом с ордером на обыск. Инспектор страшно извинялся, был так смущен, но я, конечно, сказала ему, что мы только довольны. Было и впрямь очень интересно. Они искали везде без исключения. Я сопровождала их и предложила несколько мест, куда даже они не догадались заглянуть. Правда, они ничего не нашли. Это было ужасным разочарованием. Бедный инспектор прямо отощал и все дергает и дергает себя за усы. Его жена должна кормить особо питательной пищей ввиду таких его забот, но я смутно догадываюсь, что она из тех женщин, которой важнее, чтобы сиял ее линолеум, чем приготовить что-нибудь вкусненькое. Это мне напомнило, что надо пойти поговорить с миссис Мидуэй. Забавно, до чего прислуга не терпит полиции. Сырное суфле вчера вечером было просто несъедобно. Суфле и пирожные — прекрасный показатель, если повар выведен из равновесия. Если бы Гаджен не сдерживал полицейских, половина слуг уволилась бы. Почему бы вам не устроить себе маленькую прогулку, а заодно поискать револьвер?
Эркюль Пуаро сидел на скамье, поглядывая на каштановую рощу за бассейном. Он уже не испытывал здесь неловкости постороннего, поскольку леди Энгкетл очень любезно заверила его, что он может ходить где и когда угодно. Как раз об этой ее любезности Эркюль Пуаро и размышлял сейчас. Время от времени до него доносился хруст веток да сквозь листву внизу мелькала фигура.
На тропе показалась Генриетта, шедшая со стороны шоссе. Завидя Пуаро, она на миг остановилась, потом подошла и села рядом.
— Доброе утро, господин Пуаро. Я только что заходила к вам, а вы вот где. У вас весьма внушительный вид. Вы руководите этими поисками? Инспектор выглядит очень деятельным. А что они ищут? Револьвер?
— Да, мисс Савернек.
— Найдут, как вы думаете?
— Думаю, что да. И, полагаю, теперь уже скоро.
Она испытующе посмотрела на Пуаро.
— А что, вы догадываетесь, где он?
— Нет. Просто я так думаю, что он скоро будет найден. Как раз время ему найтись.
— Странные вещи вы говорите, господин Пуаро!
— Странные вещи творятся здесь. Вы очень быстро вернулись из Лондона, мадемуазель.
Ее лицо помрачнело. Она издала короткий, горький смешок.
— Убийца всегда возвращается на место преступления? Старый предрассудок. Значит, вы все еще думаете, что это сделала я. Вы не поверили мне, когда я говорила вам, что не способна, что не смогла бы убить кого бы то ни было?
Пуаро долго не отвечал. Наконец он сказал задумчиво:
— Мне с самого начала кажется, что либо это преступление очень простое, настолько простое, что трудно поверить в подобное — а простота, мадемуазель, часто на диво непостижима; либо же оно было предельно сложным. То есть, нам противостоит ум, способный на сложные выдумки, так что всякий раз, когда нам кажется, что правда близка, выясняется, что нас вели в обход правды и загнали в тупик. Эта вопиющая безрезультатность, неестественная — она подстроена. Очень острый и изобретательный ум действует против нас с неизменным успехом.
— Ну и что? — спросила Генриетта. — Какое отношение все это имеет ко мне?
— Ум, действующий против нас — творческий ум, мадемуазель.
— Понятно. Вот где я пригодилась.
Она замолчала, горько стиснув зубы. Из кармашка жакета она достала карандаш и, хмурясь, стала рассеянно набрасывать на выкрашенной в белое скамье фантастическое дерево. Пуаро наблюдал за ней. Что-то смутно зашевелилось в его памяти: вот он стоит в гостиной «Пещеры» в день убийства, глядя на столбики очков партии в бридж; а вот — на завтра утром, в павильоне, стоит около расписного столика и спрашивает Гаджена…
— То же самое вы нарисовали и на таблице для бриджа, — говорит он.
— Да, — Генриетта, кажется, только сейчас осознала, что она делает. — Это «Игдразиль», господин Пуаро.
— Откуда это название?
Она объяснила происхождение дерева.
— Значит, если вы что-то машинально рисуете, думая совсем о другом, у вас всегда получается Игдразиль?
— Да. А вообще рисовать что-то, об этом даже не думая — странная вещь, не так ли?
— Здесь, на скамье, над очками субботней партии в бридж, в павильоне воскресным утром…
Рука с карандашом напряглась и замерла, а ее обладательница сказала беззаботным тоном позабавленной собеседницы:
— В павильоне?
— Да, на круглом металлическом столе.
— А, тогда, наверное, днем в субботу.
— Днем в субботу рисунка не было. Когда в воскресенье Гаджен уносил стаканы из павильона — а это было в полдень — на столе ничего не было. Я спрашивал его, и он ответил совершенно определенно.
— Значит, это было…, — она мгновенно поразмыслила, — ну конечно, в воскресенье, во второй половине дня.
Все еще приятно улыбаясь, Эркюль Пуаро покачал головой.
— Думаю, что нет. Люди Грейнджа все время были у бассейна, фотографируя тело, извлекая из воды револьвер и так далее. Они ушли в сумерках. Если бы кто-то входил в павильон, они бы видели.
Подбирая слова, Генриетта сказала:
— Теперь я вспомнила. Я пришла туда довольно поздно. Уже вечером, после обеда.
— В темноте рисовать невозможно, мисс Савернек! — Голос Пуаро стал резок. — Уж не хотите ли вы мне рассказать, что ходили в павильон ночью и там стояли в задумчивости у стола, набрасывая дерево, но не имея возможности видеть, что вы делаете?
— Я говорю вам правду, — мягко сказала Генриетта. — То, что вы не верите — естественно. У вас свое представление о правде. Какое, кстати?
— Я полагаю, что вы были в павильоне в воскресенье после полудня, когда Гаджен уже унес стаканы; что вы стояли у стола, наблюдая за кем-то либо ожидая кого-то, и, машинально достав карандаш, набросали свое дерево, не вполне сознавая, что вы делаете.
— Меня не было в павильоне в это время. Я сначала недолго была на терассе, потом взяла садовую корзину и пошла к грядкам с георгинами. Я обрезала головки цветов, а кроме того подвязала несколько полегших астр. Оттуда, ровно в час, я пошла к бассейну. Все это я уже сообщала инспектору Грейнджу. Я не приближалась к бассейну в предполагаемое время убийства.
— Так рассказываете вы. Но Игдразиль свидетельствует против.
— Вы были там и вы стреляли в доктора Кристоу, или вы были там и видели убийцу. Либо же кто-то, кому известна ваша привычка, намеренно нарисовал дерево, дабы бросить подозрение на вас.
Генриетта встала и, вскинув голову, повернулась к Пуаро.
— Вы все еще думаете, что стреляла я. Вы думаете также, будто можете это доказать. Тогда слушайте, что я скажу: вам никогда не доказать этого. Никогда!
— Вы так считаете?
— Вам никогда не доказать, — повторила Генриетта и, повернувшись, стала спускаться по извилистой тропинке, сбегающей к плавательному бассейну.
Грейндж зашел в «Пристанище» выпить с Эркюлем Пуаро чашку чая. Чай был таков, как он и опасался — весьма слабый и к тому же китайский. «Эти иностранцы, — подумал Грейндж, — не имеют представления, как следует заваривать чай. И научить их невозможно». Но он был даже рад. Инспектор был на той ступени пессимизма, когда очередная неприятность уже способна принести своего рода мрачное удовлетворение.
— Отсрочка истекает послезавтра, а чего мы достигли? Ничего. Что за черт, должен же этот револьвер где-то быть! Беда с этой местностью — сплошной лес! Чтобы прочесать его как следует, нужна целая армия. Иголка в стоге сена. Он может быть где угодно. Причем нельзя не считаться с тем, что мы можем вообще никогда его не найти.
— Вы его найдете, — доверительно сообщил Пуаро.
— А может, и нет. Просто сил не хватит.
— Вы найдете его, рано или поздно. И, я думаю, скорее рано, чем поздно. Еще чаю?
— Пожалуйста. Нет, нет — без кипятку.
— А не слишком крепко?
— Нет, это не слишком крепко, — инспектор выразился намеренно сдержанно и уныло отхлебнул бледную, соломенного цвета жидкость.
— Я чувствую, господин Пуаро, что с этим делом я превращаюсь в шута. Я не могу раскусить этих людей. Они вроде бы помогают — но все, что они говорят, кажется, уводит тебя в погоню за химерами.
