Пуаро издал сочувственное мычание. Тоскливый голос инспектора продолжал:
— Значит, в конце концов, все оборачивается так, будто преступление было делом рук кого-то совсем постороннего… Скажем, кто-то там таил зло на Кристоу, причем мы о нем ничего не знаем. Кто-то невидимый и неслышимый сумел спереть оружие из кабинета, а выстрелив, смылся по тропинке к шоссе, сунул револьвер в вашу изгородь и растворился.
— Уж не хотите ли вы снять отпечатки и у меня, мой друг?
— А я бы не прочь! До меня вдруг дошло, господин Пуаро, что вы были на месте преступления и что, взвешивая все вместе, не кто иной, как вы являетесь в данном деле самым подозрительным лицом!
Следователь прокашлялся и выжидательно взглянул на старшину присяжных. Тот, в свою очередь, глядел на лист бумаги, который держал в руке. Его кадык возбужденно ходил вверх и вниз. Наконец он медленно и важно зачитал содержание вслух.
— Мы находим, что смерть последовала в результате умышленного убийства, совершенного лицом или группой лиц.
Пуаро спокойно кивал в своем углу у стены. В данном случае иной вердикт был невозможен.
Выходя на улицу, Энгкетлы ненадолго остановились с Гердой и ее сестрой. Герда была в том же черном платье. И на лице ее было все то же несчастное оглушенное выражение. «Даймлера» на сей раз не было. «Обслуживание в поездах, — объяснила Элси Паттерсон, — просто замечательное». Скорым до вокзала Ватерлоо — и они без труда поспевают в 1.20 на Бекс-хилл.
Стискивая руку Герды, леди Энгкетл бормотала:
— Вы должны не терять с нами контакта, дорогая. Может быть, легкий завтрак как-нибудь в Лондоне? Вы, наверное, выезжаете иногда походить по магазинам?
— Я… я не знаю, — сказала Герда.
— Нам надо спешить, дорогая, — сказала Элси. — Наш поезд.
Герда удалилась с выражением облегчения.
— Бедная Герда, — сказала Мэдж. — В одном смерть Джона оказалась для нее полезной: она избавила ее от вашего устрашающего гостеприимства, Люси.
— Вы слишком строги, Мэдж. Никто не может сказать, что я не старалась.
— Когда вы стараетесь, Люси, выходит еще хуже.
— До чего приятно сознавать, что все позади, — сказала леди Энгкетл. — Но, конечно, не для бедного инспектора Грейнджа. Я чувствую такую жалость к нему. Как вы думаете, его подбодрит, если мы пригласим его сейчас к нам на завтрак? Как друга, я имею в виду.
— Я бы оставил его в покое, Люси, — сказал сэр Генри.
— Возможно, ты прав, — задумчиво сказала леди Энгкетл. — К тому же ленч сегодня не совсем того рода. Куропатки с капустой и то самое восхитительное суфле «Сюрприз», которое так удается миссис Мидуэй. Ленч совсем не в духе инспектора Грейнджа. Хороший кусок мяса, чуть недожаренный, и добрый старозаветный яблочный пирог без всяких вздорных затей. Или, быть может, яблоки в тесте. Вот о чем бы я распорядилась для инспектора Грейнджа.
— У тебя всегда очень здравое суждение о пище. Я думаю, нам лучше отправиться домой, к нашим куропаткам. Это звучит восхитительно.
— Я считаю, что мы должны как-то отметить сегодняшний день. Не удивительно ли, что все всегда, кажется, заканчивается к лучшему?
— Да.
— Я знаю, о чем ты думаешь, Генри. Но не беспокойся. Я сегодня же займусь этим.
— Что ты еще затеваешь, Люси?
Леди Энгкетл улыбнулась.
— Все в порядке, дорогой. Осталось всего лишь заделать свободный конец.
Сэр Генри только поглядел на нее с глубоким сомнением.
Едва они подкатили к «Пещере», сразу же возник Гаджен и распахнул дверцу машины.
— Все обернулось как нельзя лучше, — сказала ему леди Энгкетл. — Пожалуйста, порадуйте миссис Мидуэй и остальных. Я знаю, как неприятно это было для всех вас, и мне бы хотелось сказать вам сейчас, как высоко сэр Генри и я ценим проявленную вами лояльность.
— Мы сильно беспокоились за вас, миледи, — сказал Гаджен.
— Какое благородство со стороны Гаджена, — сказала Люси, входя в гостиную. — Но, в общем-то, совсем напрасное. Я ведь в действительности почти наслаждалась всем этим. Такая перемена после всего того, что нам привычно. Вы не чувствуете, Дэвид, как подобные опыты расширяют ваш кругозор? Это, наверное, сильно отличается от Кембриджа?
— Я из Оксфорда, — холодно сказал Дэвид.
— Изумительные вёсельные гонки, — рассеянно заметила леди Энгкетл, направляясь к телефону. — Это так по-английски, вы согласны?
Она сняла трубку и, держа ее в руке, продолжала:
— Я надеюсь, Дэвид, что вы еще приедете погостить к нам. Это так трудно — сойтись с людьми, когда рядом происходит убийство. И уж совсем невозможно вести сколько-нибудь интеллектуальную беседу.
— Благодарю, — сказал Дэвид. — Но я по возвращении собираюсь в Афины, в английскую школу.
Леди Энгкетл повернулась к мужу.
— Кто там сейчас послом? А, ну конечно же, Хоуп-Ремингтон. Нет, я не думаю, что Дэвиду они понравятся. Их девочки такие ужасно дружелюбные. Они играют в хоккей на траве, в крикет и в эту забавную игру, когда предмет ловят сеткой…
Она не договорила, уставясь на телефонную трубку.
— А что это я делаю?
— Вы, наверное, собирались кому-то позвонить.
— Ничуть не бывало, — она положила трубку на рычаги. — Дэвид, а вам нравятся телефоны?
«Она вечно задает подобные вопросы, — раздраженно подумал Дэвид, — вопросы, осмысленных ответов на которые попросту нет». И он холодно ответил, что от них, по его мнению, есть польза.
— Вы имеете в виду, — сказала его собеседница, — как от мясорубок? Или от эластичных поясов? Но все равно, никто не…
Ее новое отрицание осталось незаконченным, потому что появился Гаджен и объявил, что кушать подано.
— Но куропаток-то вы любите? — со страхом обратилась леди Энгкетл к Дэвиду.
Дэвид подтвердил свою любовь к куропаткам.
— Мне часто кажется, что Люси малость тронутая, — сказала Мэдж, когда они с Эдвардом брели от дома к лесу.
Куропатки и суфле были превосходны, и после решения жюри у каждого с души спала тяжесть.
— А мне всегда кажется, — задумчиво отозвался Эдвард, — что у Люси блестящий ум, но он выражает себя словно в игре в пропавшие слова. И она путает метафоры. Получается вроде: паршивая овца испортит бочку меда или пуганых ворон по осени считают.
— И все равно, — сказала Мэдж без улыбки, — Люси меня иногда пугает. Само это место меня стало страшить.
Ее пробрало легкой дрожью.
— «Пещера»? — Эдвард повернул к ней удивленное лицо. — А мне она всегда немного напоминала Айнсвик. Конечно, тут не по-настоящему…
— Вот именно! — не дала ему закончить Мэдж. — Меня страшит все, что «не по-настоящему». Понимаешь, неизвестно, что под этим кроется. В этом есть что-то от маски.
— Ну и выдумщица же ты, малышка.
Это был его старый снисходительный тон, так знакомый по прежним временам. Тогда он ей нравился, но теперь встревожил. Мэдж постаралась выразиться яснее, показать ему очертания той смутно угадываемой реальности, которая ощущалась ею за тем, что он посчитал выдумкой.
— Именно от нее укрыл меня Лондон, но теперь, когда я опять здесь, все это снова обступило меня. Я чувствую так, будто все знают, кто убил Джона Кристоу. За одним только исключением, и это исключение — я.
Эдвард ответил, начиная раздражаться:
— Мы что, должны и думать и говорить только о Джоне Кристоу? Он мертв! Ушел и назад прийти не сможет, понимаешь?
Мэдж тихонько пропела:
Он умер, девушка, ушел,
Прийти назад не смог.
Лежит — и камень в головах.
Зеленый мох у ног.
Она взяла Эдварда под руку.
— Ну кто убил его, Эдвард? Мы думали, что Герда — но это ведь не Герда. Тогда кто же? Скажи мне, что ты думаешь? Может быть, кто-то, о ком мы и не слышали?
— Все эти рассуждения кажутся мне совершенно бесполезными, — зло сказал он. — Если полиция не докопается или не сумеет получить достаточных улик, дело будет просто закрыто — и мы все избавимся от этого.
— Да, но останется неизвестность.
— А к чему нам знать? Какое отношение имеет к нам Джон Кристоу.
К нам, подумала она, к Эдварду и ко мне? Никакого. Приятная мысль: они с Эдвардом — уже двуединое целое. И все же, и все же — Джон Кристоу, даже засыпанный землей и отпетый в похоронной молитве, оказался погребенным недостаточно глубоко. «Он умер, девушка, ушел…» Джон Кристоу не умер и не ушел, как ни хотелось этого Эдварду. Джон Кристоу был еще здесь, в «Пещере».
— Куда мы направляемся? — спросил Эдвард.
Что-то в его голосе озадачило ее.
— Давай дойдем до верха холма.
— Если хочешь.
По каким-то причинам он был не в восторге. Почему? Это же была его излюбленная прогулка. Они же с Генриеттой почти всегда… Тут ее мысль споткнулась и замерла. Генриетта и он!
