В мою камеру вскоре поместили сына одного версальского виноторговца, Робена, который имел связи со всеми плутами столицы и в разговоре, со мной сообщил драгоценные сведения об их прежнем образе жизни и планах на будущее. Благодаря ему я накрыл беглого каторжника Мардаржана, который был обвинен только в дезертирстве. Этого молодца приговорили к заключению на 24 года. Благодаря общим воспоминаниям мы скоро свели знакомство; он указал мне многих старых знакомых из числа заключенных, и мне посчастливилось удержать на галерах субъектов, которых правосудие, за неимением достаточных улик, может быть, снова допустило бы в общество. Никогда еще не было сделано столько важных открытий, как те, которые ознаменовали мой дебют на службе в полиции.
Пребывание мое в Бисетре и в Форсе продолжалось двадцать один месяц. Обожаемый ворами, пользуясь уважением самых отъявленных бандитов, я мог всегда рассчитывать на их преданность и поддержку. Все они для меня готовы были идти в огонь и воду. В доказательство этого скажу, что в Бисетре Мардаржан несколько раз дрался с заключенными, осмелившимися сказать, что я вышел из Форса, чтобы служить полиции.
Господин Анри не преминул сообщить префекту полиции о многочисленных разоблачениях, сделанных благодаря моему усердию и смышлености. Этот чиновник, считая, что на меня можно положиться, согласился положить конец моему заключению. Были приняты все меры, чтобы арестанты не подумали, что меня нарочно выпустили на свободу. За мной пришли в Форс и увели оттуда, не упустив из виду ни одной предосторожности. На меня надели наручники и посадили в плетеную тележку, однако условлено было, что я убегу дорогой, что я, конечно, и исполнил. В тот же вечер вся полиция была поставлена на ноги. Этот побег наделал много шуму, в особенности в Форсе, где друзья мои долго праздновали мое освобождение веселыми попойками: они пили за мое здоровье и желали мне счастливого пути!..
Требуется немало искусства, чтобы заинтересовать читателя воображаемыми личностями и нагнать страху рассказом о вымышленных преступлениях. Впрочем, не все ценят подобную литературу, и всегда найдутся люди, предпочитающие выдумке действительность и ассизный суд[20] фарсу. Одним словом, все это дело вкуса.
Наш рассказ не роман, а своего рода протокол, переданный свидетелем. Не столь давно в тюрьмах политических заключенных зачастую смешивали с убийцами. Что из этого вышло, я отразил в своих заметках, которые и представляю на суд читателя. Понятно, что здесь встретятся и весьма нелицеприятные картины, однако, как бы ни была развращена душа преступника, в ней не гаснет искра человечности, и даже самые отъявленные злодеи, не испытывающие страха ни перед Богом, ни перед смертью, боятся общественного мнения и сохраняют любовь к семье. В этом много утешительного для социума. В этом же и заключаются мораль и оправдание моей рукописи[21].
Школа преступлений
Итак, мы в 1835 или в 1836 году. Три часа утра. В дверь раздается звонок. «Что за черт?» — проносится у меня в голове.
— Кто там? — спрашиваю я.
— Друг, желающий немедленно поговорить с вами, — слышу я в ответ.
— Похоже, — говорю я себе, — этому другу не спится. Ну что ж, посмотрим, кто там…
Я открываю дверь и вижу перед собой трех господ, один из которых, опоясанный трехцветным шарфом, заявляет:
— Я — комиссар полиции. Господин N. — это вы?
— Да, сударь.
— В таком случае, согласно имеющемуся у меня предписанию, я должен вас арестовать. Прошу вас проследовать за мной.
— Могу ли я узнать, за что?..
— Вот, читайте.
Меня обвиняли в заговоре против государства. Что я мог на это ответить? Я быстро оделся; под ворчание привратника мы спустились по лестнице. У ворот нас ожидал фиакр. По пути к префектуре никто не проронил ни слова. Мы прибыли в присутственное место. Закончив с освидетельствованием, меня препроводили в Депо. Между тем рассвело. После обыска и еще некоторых формальностей я вошел в большое помещение, где уже находилось несколько человек. Их только что подняли с походных постелей, чтобы подмести и убрать это милое местечко, служащее то дортуаром[22], то столовой, то рекреационной залой. Я осматриваюсь, и меня поражает сделанная огромными буквами надпись: «Смерть изменникам!»
Арго — язык воров и мошенников
Для верности рассказа мне порой придется прибегать к словам арго, поэтому я считаю нелишним объяснить их значение. Это наречие впервые появилось в городе Туре, где, впрочем, французский язык всегда отличался чистотой, так что происхождение это довольно странно. Один французский король приказал проводить ежегодные ярмарки в этом городе, и мясники, чтобы выиграть торг, изобрели своего рода тайную лигу и специальный язык, откуда и произошло арго; это придумка воров и мошенников, так хорошо описанных Виктором Гюго. По мере появления в тексте этих странных выражений я буду объяснять их; в них заключена невероятная экспрессия и даже поэзия.
Промысловые инструменты
Под надписью «Смерть изменникам!» крест-накрест были изображены два кинжала, а ниже — шила, или инструментарий воров: так называемый классический ломик — нечто вроде рычага, без которого не обойтись при краже со взломом; отмычка — не что иное, как фальшивый ключ.
Старший и его помощник
Едва я вступил в Депо, как ко мне подошли двое его обитателей — один маленький, худой, но коренастый, а другой — гигант, но на вид весьма благодушный и сдержанный. Это были старший и его помощник.
— Вам, конечно, известен обычай этого места? — ласково спросил меня первый.
— Вы о плате за вступление? — уточнил я.
Гигант все это время молчал и только одобрительно улыбался.
Я смекнул, в чем дело, и поспешил принести дань. В ту же минуту как по волшебству появились два литра вина, которые в мгновение ока были выпиты за мое здоровье — понятное дело, без меня. После этого старший, провозгласив свои права и привилегии, любезно обратился ко мне:
— Теперь, монсеньор, вы здесь свой. Если у вас вдруг что-нибудь пропадет, просто скажите мне, и все мигом найдется. Не хотите ли написать родным? Перья и чернила к вашим услугам. Пожалуй, я даже могу написать за вас.
Одним словом, он был весьма любезен. Старший этот был не кто иной, как знаменитый Авриль — главный сообщник Ласенера; его помощник, гигант, — некто Жермен, который задумал и организовал убийство несчастного Шардона.
Упрямый кучер
Пока я писал матери, в наших стенах появился кучер, осужденный на два дня заключения за какую-то маленькую провинность. Вновь прозвучала речь старшего с известным предложением. Кучер заупрямился.
— У меня нет ни гроша! — произнес он решительно. — Меня не проведешь!
На эту дерзкую речь старший ничего не ответил и отошел, улыбаясь как-то по-особенному. Между тем вновь прибывшего окружили и стали расспрашивать о причинах ареста. Он принялся рассказывать, и вокруг него образовался кружок. Кучера слушали с вниманием, но между тем чьи-то ловкие руки делали свое дело: сначала у бедняги исчез платок, потом табакерка, затем кожаный кошелек и даже гребешок, которым он предусмотрительно запасся. Пока он рассуждал и размахивал руками, опытные слушатели Пользовались каждым его движением. Кучер оживился, когда увидел, какой успех имел его рассказ. Чем больше смеялись слушатели, тем больше радовалось его сердце. По вдруг ему захотелось понюхать табаку, но — о, ужас! — исчезли и табакерка, и платок, и кошелек!
Его неудачу встретил взрыв хохота. Кучер бросился к старшему и потребовал вернуть ему деньги.
— Деньги! — повторил Авриль. — Да вы же сами сказали, что у вас их нет! Как они могли пропасть?
Вызвали сторожа, но все в один голос твердили, что у кучера не было при себе денег и что они слышали, как он признался в этом старшине. Служитель, в этом деле человек опытный, ушел, пожав плечами. Едва он исчез за дверью, как на столе появились вино, колбаса, табак и тому подобные прелести, самым красноречивым образом указывавшие на то, что кошелек кучера вовсе не был пуст.
Щеголь без сапог
Новые заключенные поступали один за другим, им объясняли все то же самое; они платили все ту же дань, а за ней следовало пиршество. Но вот один из вновь прибывших заартачился. Его одежда указывала на достаток. За это его тут же окрестили богатеем и сочли подозрительным. Не стоило ему отпираться от обычной контрибуции, ибо в следующую же ночь у него украли сапоги. Заснув обутым, он проснулся без сапог, как мальчик-с-пальчик. Черт знает, как совершилось это превращение, но только наш франт имел удовольствие ходить босиком по холодным плитам тюрьмы целых два дня. «Потерянная» же вещь поступила во владение старшины. Не служит ли это доказательством того, что не следует ходить со своим уставом в чужой монастырь?
