— Да. Доедайте быстрее. Я хочу еще раз взглянуть на ту расселину в скале, а потом пойти.
Однако расселина осталась загадкой. Уимзи сосредоточил свое внимание на вбитом в скалу кольце.
— Могу поклясться, оно тут не больше двух недель. Выглядит совершенно новым, нигде не потерто. За каким чертом оно ему могло понадобиться? Что ж, в путь. Я пойду верхней дорогой, а вы идите понизу, то есть я буду пробираться по сыпучей гальке на уровне полной воды, вы прогуляетесь по кромке моря, и мы станем бродить взад-вперед между этими двумя линиями. Кто увидит что-нибудь — пусть крикнет, и мы обменяемся впечатлениями.
— Ладно.
Прогулка тихим летним днем по пустынному пляжу в компании своего кумира может считаться приятным занятием. Однако она теряет львиную долю очарования, если гуляющую пару разделяет целый пляж, а идут оба согнувшись в три погибели и устремив глаза в землю, причем ищут то, неизвестно что, которого, по всей вероятности, там и вовсе нет. Гарриет, недоумевая, но твердо веря, что Уимзи знает, что делает, прилежно выполняла задание. Уимзи тщательно обыскивал пляж, однако то и дело останавливался, оглядывал море и берег, по-видимому прикидывая расстояния и запоминая ориентиры. У каждого изыскателя имелся мешок для сбора найденных сокровищ. Беседа, которую они вели, напоминала диалог из русской трагедии. К примеру:
Гарриет: Эй!
Питер: Что?
(Встречаются в центре сцены.)
Гарриет: Башмак! Я нашла башмак!
Питер: То были башмаки для крупных ног[122]. Гарриет: Подбитый гвоздями и страшно древний. Питер: Всего один башмак!
Гарриет: Да. А было бы два — мы бы знали, что от этого места убийца шел по воде.
Питер: Одной ногой он в море, другой — на берегу[123]. С тех пор уже раз десять был прилив и отлив. Нестоящий башмак.
Гарриет: Плохой башмак.
Питер: Гнилой.
Гарриет: Можно я его выброшу?
Питер: Нет. Все-таки это башмак.
Гарриет: Причем ужасно тяжелый.
Питер: Ничем не могу помочь. Это башмак. Доктор Торндайк любит башмаки.
Гарриет: Смерть! где твое жало?[124]
(Расходятся, Гарриет несет башмак.)
Питер: Эй!
Гарриет: Что?
(Снова сходятся.)
Питер: У меня есть пустая жестянка из-под сардин и разбитая бутылка.
Гарриет: Есть ли у вас ручка тетушки садовника?[125]Питер: Нет, о у моей кузины есть чернила, бумага и газеты (вставьте du, de la, des, de l’ apostrophe). Гарриет: Сколько эта бутылка тут пролежала? Питер: Края сильно сглажены водой.
Гарриет: Едят ли убийцы сардины?
Питер: Едят ли кошки мошек?[126]
Гарриет: Я порезала ногу ракушкой, острой как бритва. Полю Алексису перерезали горло бритвой. Питер: Отлив начинается.
(Расходятся.)
Гарриет (после долгой бесплодной паузы встречает Питера. В одной руке он держит размокшую пачку сигарет «Голд Флейк», в другой — пол-Библии): Доктор Ливингстон, полагаю?[127] Читают ли убийцы Библию?
Питер: Подойдет любая книга, лишь бы пулю отвела[128].
Гарриет (читает): После же всех умерла и жена[129]. Вероятно, от боли в спине.
Питер: Спина болит, окаменеть готова, и разум на пороге забытья, как будто пью настой болиголова…[130]
Гарриет (с внезапной деловитостью): Посмотрите на сигаретную карточку.
Питер: Она из новой серии.
Гарриет: Тогда пачка лежит тут совсем недолго.
Питер (устало): Хорошо, возьмите. Назовем ее уликой. А со Святым Писанием что?
Гарриет (многозначительным тоном): Оставьте его себе, вам будет полезно.
Питер: Очень хорошо. (Еще более многозначительным тоном.) Начнем с Песни Песней?
Гарриет: Вы делом занимайтесь.
Питер: А я занимаюсь. Сколько мы прошли?
Гарриет: Сколько миль до Вавилона?[131]
Питер: Мы прошли полторы мили, Утюг все еще виден.
(Расходятся.)
Питер: Эй!
Гарриет: Что?
Питер: Я только хотел спросить, обдумали ли вы то мое предложение. Насчет замужества.
Гарриет (саркастически): Вы, полагаю, представили себе, до чего восхитительно идти по жизни вместе, как вот мы сейчас?
Питер: Ну, не совсем как сейчас. Мне больше нравится идти рука в руке.
Гарриет: Ой, что у вас в руке?!
Питер: Дохлая морская звезда.
Гарриет: Бедная звезда!
Питер: Надеюсь, вы не обиделись?
Гарриет: О господи, нет.
Они побрели дальше и вскоре добрались до места, где на берег спускалась тропа от дома Поллоков. Здесь пляж был весь покрыт галькой, кое-где попадались камни побольше. Уимзи обыскал его с удвоенной тщательностью, скрупулезно перевернул каждый камень, лежавший выше линии полной воды, и даже немного поднялся по тропинке. Ничего важного вроде бы не нашел. Они двинулись снова, заметив, что из-за высокого обрыва с берега не видно домов. Через пару сотен ярдов Гарриет вновь подала голос:
— Э-ге-гей!
— Что?
— На этот раз я и вправду кое-что нашла.
Питер примчался моментально.
— Если вы меня дурачите, я вам шею сверну. Дайте-ка взглянуть дядюшке Питеру… Хм… Интересно, определенно интересно.
— В любом случае она должна принести удачу.
— Вы ее неправильно держите, из нее так вся удача высыплется. Осторожнее, а то наступит черный день… кое для кого. Дайте мне.
Его пальцы бережно ощупали металлический полукруг, отряхнув от песка.
— Подкова новая и пролежала тут не очень долго. Неделю — может быть, чуть больше. Принадлежит славной коренастой лошадке, около четырнадцати ладоней в холке. Красивый зверь, довольно хороших кровей, часто теряет подковы, слегка припадает на правую переднюю.
— Холмс, это великолепно! Как вы это делаете?
— Очень просто, мой дорогой Ватсон. Подкова не стерта из-за «цок-цок-цок по каменистой дороге»[132] — значит, достаточно новая. Немного заржавела от воды, но песок и камни почти ее не отшлифовали. И совсем не разъедена ржавчиной, а это говорит о том, что пробыла она здесь недолго. Размер подковы дает нам размеры лошадки, а ее форма указывает на славное, круглое, породистое копыто. Подкова новая, однако не только что с наковальни и немного изношена с внутренней стороны спереди. Значит, тот, кто ее носил, слегка спотыкался. А по тому, как вбиты и загнуты гвозди, видно, что кузнец хотел закрепить подкову как можно надежней — поэтому я и сказал, что этот коник то и дело теряет подковы. Но не будем его — или ее — винить. Тут столько камней — достаточно слегка стукнуться или запнуться, чтобы подкова слетела.
— Его или ее. А вы не можете угадать пол и масть, раз уж на то пошло?
— Боюсь, что даже я не всесилен, дорогой Ватсон.
— Думаете, подкова лежала там, где упала? Или море ее далеко отнесло? Я нашла ее прямо тут, у кромки воды, глубоко в песке.
— Ну, плавать она не умеет, но прилив мог протащить ее немного туда или сюда, и с каждым приливом она уходила бы все глубже в песок. Это большая удача, что вы ее нашли. Но мы не можем сказать, где именно пробежала лошадь, если вы об этом. Подкова не могла просто отвалиться, ее отбросило бы, а куда — зависит от скорости, направления и так далее.
— Точно. Что ж, замечательный пример дедукции… Питер! Вы так и думали, что мы найдем подкову?
— Нет. Я собирался найти лошадь, но подкова — чистейшей воды везение.
— И наблюдательность. Это я ее нашла.
— Вы. Я готов вас за это расцеловать. Но не надо дрожать и морщиться. Я не собираюсь этого делать. Наш поцелуй должен стать важным событием, одним из тех, что остаются в памяти навсегда, как когда впервые пробуешь личи. А не вставным номером второстепенной важности, сопровождающим детективное расследование.
— Кажется, это потрясающее открытие вас опьянило, — холодно произнесла Гарриет. — Вы сказали, что пришли сюда в поисках лошади?
— Естественно. А вы?
— Я и не подумала.
— Бедная горожаночка! Для вас, кокни, лошадь — всего лишь то, что мешает проезду машин. Ваши знания исчерпываются стишком «Два факта знаю про лошадок, один из них довольно гадок»[133]. Вам когда-нибудь приходило в голову, что лошадь создана для бе-е-е-га и может покрывать заданное расстояние в заданное время? Вы даже на Дерби ни разу ничего не проиграли? Бедная девочка. Ну подождите, вот мы поженимся… Вы у меня ежедневно будете падать с лошади, пока не научитесь на ней сидеть.
Гарриет молчала. Она внезапно увидела Уимзи в новом свете. Она знала, что он умен, привлекателен, учтив, богат, начитан, забавен и влюблен, но до сих пор он не казался ей существом настолько высшим, чтобы перед ним хотелось упасть ниц и воздать почести. Теперь она почувствовала, что в нем все же есть нечто божественное. Он умеет управлять лошадью. Она на мгновение представила его — нарядного, с иголочки, в цилиндре, розовом рединготе и белых бриджах, как он сидит где-то в вышине на огромном горячем животном, которое гарцует и играет под ним, а он не ведет и бровью, сохраняя величественное спокойствие. Ценой немалых усилий воображение поскорей одело ее в амазонку идеального покроя, водрузило на спину еще более огромного и норовистого животного и поместило рядом с ним, в лучах почтительного восхищения титулованного и нетитулованного дворянства. Эта ослепительная картина ее рассмешила.
