Во время пребывания в Р-зиттене барон, совершенно изменившийся за это время, много говорил о предчувствии близкой смерти. Спустя год он умер. Его сын, тоже Губерт, вскоре приехал из Курляндии, чтобы вступить во владение богатым майоратом. По-видимому, юноша соединял в себе все дурные качества своих предков: с первых же минут своего пребывания в Р-зиттене он выказал заносчивость, надменность, неуживчивость и алчность. Он хотел немедленно многое поменять: прогнал повара и хотел побить кучера, что, однако, ему не удалось сделать, поскольку этот здоровенный малый не собирался терпеть побои, – словом, он решил проявить себя как суровый владелец майората, когда Ф. решительно пресек его попытки, строго и вполне определенно заявив: «Ни один стул не будет сдвинут со своего места, ни одна кошка не оставит этого дома, если ей здесь нравится, до тех пор, пока не вскроют завещания». – «Вы возражаете владельцу майората», – начал было барон.
Ф. не дал взбешенному юноше закончить фразу и сказал, смерив его проницательным взглядом: «Не торопитесь, господин барон! Вы не можете вступить в права до оглашения завещания. Теперь господин здесь я, один я, и сумею ответить насилием на насилие. Вспомните, что в силу моих полномочий, как душеприказчик вашего отца, и в силу постановлений суда я имею право запретить вам оставаться в Р-зиттене, так что советую вам во избежание неприятностей спокойно вернуться в К».
Суровость адвоката и решительный тон придали его словам надлежащую силу, и потому молодой барон увидел, что оружие его слишком слабо для такой крепкой постройки, и счел за лучшее прикрыть насмешками позор своего отступления.
Прошло три месяца, и наступил день, когда, согласно воле покойного, завещание должны были огласить в Р-зиттене. Кроме чиновников судебного ведомства, барона и Ф., в зале суда находился молодой человек с благородной осанкой, которого привел с собой Ф. Его приняли за писаря адвоката, потому что из-за борта его сюртука торчала сложенная бумага. Барон, по обыкновению, едва взглянул на него и резко потребовал, чтобы скорее покончили с этой скучной и ненужной церемонией, не тратя времени на словоизвержение и бумагомарание. Вообще он не понимал, при чем тут завещание, если речь идет о вступлении во владение, и уж тем более по отношению к майорату. Барон удостоверил руку и печать покойного отца и, бросив на бумагу мимолетный взгляд, отвернулся. В то время как судейский писарь стал вслух читать завещание, он равнодушно смотрел в окно, небрежно свесив правую руку через спинку стула и барабаня левой рукой по зеленому сукну судейского стола.
После краткого вступления покойный барон Губерт фон Р. заявлял, что никогда не был настоящим владельцем майората, а лишь управлял им от имени единственного сына покойного барона Вольфганга фон Р., носившего, как и дед его, имя Родерих. Он и был тем, кому должен по праву достаться майорат после смерти его отца. Подробные отчеты по доходам, расходам и по наличному состоянию найдут в доставшихся ему по наследству бумагах.
Вольфганг фон Р., как рассказывал Губерт в своем завещании, познакомился во время путешествия в Женеву с девицей Жюли де Сен-Валь. Возникшее у него чувство было настолько сильным, что он решил никогда больше с ней не расставаться. Она была очень бедна, а семья ее принадлежала к знатному, но не блестящему роду. Уже одно это не позволяло ему надеяться на согласие старого Родериха, все стремления которого сводились к тому, чтобы как можно больше возвысить род владельцев майората. Он решился, однако, сообщить отцу из Парижа о своей привязанности; случилось то, чего и следовало ожидать, причем старик решительно объявил, что он сам нашел невесту для владельца майората и ни о какой другой не может идти и речи. Вольфганг, собиравшийся ехать в Англию, вернулся в Женеву под именем торговца Борна и женился на Жюли, которая по прошествии года родила ему сына, после смерти отца ставшего владельцем майората. Так же подробно объяснялись причины, по которым Губерт, давно обо всем знавший, так долго молчал и считал себя владельцем майората. Все они основывались на прежних договоренностях с Вольфгангом, но были, по-видимому, недостаточны и неосновательны.
Как громом пораженный барон уставился на писаря, который приводил все эти обстоятельства монотонным голосом. Когда он закончил, Ф. встал с места, взял за руку молодого человека, которого привел, и сказал, поклонившись присутствующим: «Честь имею, господа, представить вам барона Родериха фон Р., нового владельца майората Р-зиттена!»
Барон Губерт со сдержанной злобой в горящих глазах взглянул на юношу, словно свалившегося с неба, для того чтобы отнять у него богатый майорат и половину имущества в Курляндии, погрозил ему кулаком и, не в состоянии произнести ни единого слова, выбежал из зала суда. По приглашению судебных чиновников барон Родерих представил доказательства, которые должны были удостоверить его как лицо, за которое он себя выдавал. Юноша показал свидетельство из регистрационной церковной книги, в которой венчался его отец, где значилось, что в такой-то день торговец Вольфганг Борн, уроженец К., сочетался браком с девицей Жюли де Сен-Валь в присутствии названных особ. Также он показал и свое метрическое свидетельство (он был крещен в Женеве, как ребенок, родившийся в законном браке от торговца Борна и его супруги Жюли, урожденной де Сен-Валь) и разные письма своего отца к его давно уже умершей матери, которые все были подписаны только буквой В.
Ф. с мрачным видом пересмотрел все эти бумаги и, сложив их обратно, сказал не без тревоги: «Ну, бог даст, уладится!»
На следующий же день барон Губерт фон Р. прислал через адвоката, найденного им у своего друга в ратуше К., заявление, в котором требовал – ни больше, ни меньше – передать майорат в его руки.
«Само собой разумеется, – говорил адвокат, – что ни по завещанию, ни по какому-либо иному праву покойный барон Губерт фон Р. не мог распоряжаться майоратом. Это завещание было, значит, не что иное, как написанный и оформленный законным образом договор, по которому барон Вольфганг фон Р. должен был передать майорат сыну, оставшемуся в живых. Договор этот имел не больше юридической силы, чем всякое другое свидетельство, а потому не мог повлиять на узаконение мнимого барона Родериха фон Р. Дело претендента – выяснить посредством процесса свое ближайшее право наследования, которое слишком явно попрано, и потребовать выдачи майората, который принадлежит теперь по праву наследования барону Губерту фон Р. После смерти отца имущество переходит непосредственно к сыну; не нужно никаких разъяснений касательно вступления во владение наследством, так как майорат не может быть отнят, и не следует беспокоить нынешнего владельца майората никакими посторонними соображениями. Не имеет значения, какое основание имел покойный указать иного владельца майората; можно только заметить, что, как видно из оставшихся после него бумаг, он сам имел в Швейцарии любовную связь, так что, может быть, мнимый сын брата – это его собственный внебрачный сын, которому он в припадке раскаяния хотел завещать богатый майорат».
Сколь бы многое ни говорило в пользу истинности обстоятельств, подтверждаемых завещанием, как ни возмутились судьи последней версией, в которой сын не побоялся обвинить покойного отца в преступлении, всем казалось правильным то, как представлено было дело. И только благодаря своей неутомимости и непоколебимой уверенности в том, что вскоре отыщутся неопровержимые доказательства законных прав барона Родериха фон Р., Ф. добился того, что передачу майората отложили, решив дождаться окончательного решения вопроса.
Ф. перерыл все письма старого Родериха, не найдя никаких упоминаний об отношениях Вольфганга с девицей Сен-Валь. В раздумье он сидел в Р-зиттене в спальне старого Родериха, которую обшарил вдоль и поперек, и работал над обращением к нотариусу в Женеве, который мог помочь ему как человек деятельный и проницательный и должен был предоставить некоторые сведения, позволявшие прояснить дело молодого барона. Наступила полночь, полная луна ярко светила в окна соседней залы, дверь в которую была открыта настежь. Тут послышались характерные звуки, будто кто-то медленно и тяжело поднимался по лестнице, гремя ключами. Адвокат насторожился, затем встал, прошел в залу и ясно услышал, что кто-то приближается к ее дверям. Вскоре дверь отворилась, и человек со смертельно-бледным расстроенным лицом, в ночном платье, держа в одной руке подсвечник с горящими свечами, а в другой большую связку ключей, медленно вошел в комнату.
Ф. тотчас узнал домоправителя и хотел спросить, что он делает здесь так поздно ночью, но тут от всей особы старика, от его окаменевшего, будто мертвого лица повеяло ледяным холодом. Адвокат понял, что перед ним лунатик. Домоправитель прошел через залу размеренным шагом прямо к заложенной двери, которая вела когда-то в башню. Он остановился перед ней, и из глубин его души вырвался рыдающий звук, таким страшным эхом отозвавшийся в зале, что адвокат содрогнулся от ужаса. Потом, поставив подсвечник на пол и повесив ключи на пояс, Даниэль начал царапать руками стену, так что скоро у него из-под ногтей брызнула кровь, при этом он стонал и охал, точно мучаясь какой-то невыразимой, смертельной мукой. То он прикладывался ухом к стене, будто к чему-то прислушиваясь, то махал рукой, точно кого-то успокаивая, потом нагнулся, взял с пола подсвечник и тихими размеренными шагами прокрался назад к двери. Ф. осторожно последовал за ним со свечой в руке.
