— О да! — согласилась ее собеседница. — Мне даже кажется, что мы в каком-то смысле слова даже были друзьями — по крайней мере, больше, чем просто знакомыми, — прежде чем появилась Гизела. Однако она могла заставить кронпринца смеяться, даже когда его утомляли или наскучивали ему или он уставал от своих обязанностей. А мне никогда этого не удавалось. Я встречалась с ним на длинных банкетах, когда политики произносят свои бесконечные речи, и помню, как взгляд у него становился стеклянным: он только притворялся, что слушает…
Дагмара улыбнулась этому воспоминанию, сразу забыв о Роберте, сидящем в саду, и о легком ветерке, колышущем занавески.
— Но она в такую минуту наклонялась к нему и что-то шептала, — продолжала рассказчица, — и тогда взгляд у него прояснялся, и все снова обретало смысл. Казалось, одним словом она могла пробудить его сознание — да что там словом, было достаточно одного ее взгляда, который вселял в него радость и способность смеяться! Она верила в него. Она замечала в нем все хорошее. И она так его любила!
Баронесса устремила взгляд вдаль. Лицо у нее смягчилось при воспоминании о Фридрихе; возможно, она немного завидовала такой близости сердец и умов.
— И он, конечно, должен был ее очень любить, — поспешила вставить Эстер, пытаясь представить себе такую любовь.
Сама она всегда была на грани непонимания и даже настоящей ссоры с теми, кем в особенности дорожила. Наверное, это какой-то недостаток характера? Или ее всегда тянет не к тем, к кому следует? В Монке, например, все время присутствовало что-то непонятное, отчего она так часто ощущала себя ненужной ему. Эта темная преграда казалась ей непреодолимой. Однако были моменты, когда женщина была уверена, как ни в чем другом на свете, что он ни за что не обидит ее, чего бы ему это ни стоило.
— Абсолютно и безоглядно, — задумчиво и грустно ответила Дагмара, прервав ее размышления. — Он ее обожал. Всегда можно было определить, в каком конце зала находилась Гизела, потому что он поминутно взглядывал в том направлении, даже если разговаривал с кем-нибудь еще. И он так гордился ею, благородством ее манер, остроумием, тем, как она себя вела, ее изяществом и манерой одеваться… И ожидал от всех остальных такого же к ней отношения. Он был счастлив, если Гизела нравилась людям, и не мог их понять, если было иначе.
— А многим она не нравилась? — спросила Эстер. — Почему герцогиня-мать так сильно ее ненавидела? И, по-видимому, графиня фон Рюстов тоже?
— Я ничего не знаю о причинах этого, за исключением того, разумеется, что герцогиня очень желала брака Фридриха с Бригиттой фон Арльсбах, а Гизела поощряла его в желании закусить удила. — Дагмара чему-то улыбнулась, припоминая. — Принц привык поступать так, как ему велели. А монарший протокол довольно строг. Всегда находился какой-то советник, чтобы напоминать ему об этикете и приличествующем поведении, о том, с кем он должен говорить и проводить время, кому надо сказать нечто приятное, а кем пренебречь, как нельзя себя вести… Гизела же над всем этим просто смеялась и говорила, что он должен жить в свое удовольствие. Он — кронпринц и может поступать, как ему заблагорассудится. — Дагмара пожала плечами. — Конечно, так не следовало поступать. Чем выше положение, тем строже надо соблюдать все требования долга. Но она не принадлежала даже к аристократии, не говоря уже о королевском роде, и не понимала, к чему обязывает долг. Наверное, именно это в значительной мере влекло к ней Фридриха. Гизела предлагала ему некую свободу действий, которой он никогда не знал. Она насмехалась над церемониалом, который управлял его жизнью, была остроумной и вызывающей… Мастерица подмечать смешное в людях и смеяться! — Баронесса глубоко вздохнула — и внезапно фыркнула. — Ульрика же во всем этом видела только безответственность, эгоизм и в конечном счете угрозу трону.
— Но, может быть, с течением времени, выйдя за Фридриха замуж, Гизела переменила бы поведение? Я имею в виду, если б герцогиня согласилась на их брак?
— Не знаю, — с грустью ответила Дагмара, — согласия не было дано.
В саду тихо облетали с деревьев листья. Порыв ветра закрутил их и бросил небольшую горстку в окно. Хозяйка дома с беспокойством взглянула на Роберта.
— А Бригитта любила Фридриха? — быстро спросила Эстер.
Дагмара оглянулась:
— Не думаю. Но она вышла бы за него из чувства долга и, наверное, стала бы достойной и доброй герцогиней.
Да, графиня фон Рюстов должна быть сумасшедшей, чтобы предъявить такое ужасное обвинение! Эстер не узнала ничего, что хоть в малейшей степени помогло бы Рэтбоуну. Все, что она слышала, только затрудняло дело.
— Нет, тут замешано что-то большее, чем простая зависть, — сказала она вслух. — Может быть, она действовала по наущению кого-то, кто имеет более глубокие причины ненавидеть? — Мисс Лэттерли слегка подалась вперед. — Кто из знакомых графини мог получить личную выгоду от обвинения, которое, очевидно, невозможно доказать?
— Я сама об этом думала, — нахмурилась Дагмара. — Чуть голову не сломала в поисках ответа. Зора всегда была необычным человеком, она капризна и эксцентрична. Однажды ее чуть не убили, когда она попыталась защитить некоего сумасшедшего революционера. Это случилось в сорок восьмом году. Какой-то несчастный стал говорить на улице странные речи, и на него набросилась толпа. Зора вмешалась и бранилась, как… солдат в казарме! Она осыпала нападавших ужасными ругательствами и оскорблениями и стреляла из револьвера в воздух. Бог знает, где она заполучила оружие и каким образом научилась им владеть!
Олленхайм даже повысила голос, столь невероятным ей все это казалось.
— И самое нелепое было в том, что она совсем не разделяла его мнение. — Баронесса покачала головой. — Хотя Зора может быть и очень доброй. Она находила время, чтобы заботиться о людях, которым больше никто не хотел помогать, и делала все так скрытно, что я узнала об этом лишь случайно.
Зора фон Рюстов нравилась Эстер, хотя она этого и не желала: ведь та поставила Рэтбоуна в неописуемо трудное положение! Она порицала Зору по двум причинам — за умение так заинтриговать адвоката, что тот потерял способность верно судить, хотя до нее такого еще никому не удавалось, и за то, что она делала его положение не только трудным, но и опасным. Если графиня желала погубить себя, это было ее дело, но губить вместе с собой кого-то другого — непростительно.
Однако Эстер должна была сосредоточиться на том, что ей было необходимо сейчас. И то, что она лично чувствовала к Зоре, не имело никакого значения.
— А не могла она влюбиться в кого-нибудь, кто теперь использует ее как орудие? — спросила мисс Лэттерли, глядя на Дагмару с хитрым видом.
Та задумалась.
— Да, это не исключено, — согласилась баронесса немного погодя. — Все можно объяснить только какой-то неразумной любовью или ложным идеализмом. Возможно, она рассчитывает, что этот человек или эти люди в последний момент обнародуют некий достоверный факт и ее репутация будет спасена. — Взгляд Дагмары смягчился. — Если это так, то — бедная Зора!.. А что, если они не сочтут это нужным? Что, если они просто используют ее?
— Для какой цели? Может быть, мы подошли к этой проблеме не с того конца? Надо подумать, кому может быть выгоден этот процесс. Кто его желает? — продолжила расспросы Эстер.
На этот раз ее собеседница молчала так долго, что девушка стала уже опасаться, расслышала ли она ее вопрос.
— Кому он выгоден политически? — пояснила сиделка.
— Я не вижу таких людей, — ответила Олленхайм задумчиво. — Я перебрала мысленно всех, но ни для кого не вижу никакой выгоды. Боюсь, это просто глупая выходка со стороны женщины, которая позволила воображению и ревности одержать верх над здравым смыслом. Это ее погубит, и об этом можно только сожалеть.
* * *
Мнение, высказанное Берндом, когда Эстер удалось остаться с ним наедине и непринужденно заговорить на эту тему, было совершенно противоположным. Медсестра тогда только что вернулась с улицы, выполнив одно поручение. Она попала под дождь и отряхивала юбку в тех местах, которые не закрывал плащ, когда хозяин дома прошел по холлу с газетой в руке.
— О, добрый день, мисс Лэттерли! — поздоровался он. — Я смотрю, вы промокли… В гостиной развели большой огонь, если вы пожелаете согреться. И Полли, конечно, принесет вам туда чаю и, если хотите, булочек.
— Спасибо, — с большой охотой приняла предложение женщина. — Я вас не побеспокою? — Она взглянула на газету.
— Нет, совсем не побеспокоите, — рассеянно покачал головой барон Олленхайм. — Я уже все прочитал. Масса сплетен, слухов и досужих рассуждений.
— Боюсь, что теперь, по мере приближения процесса, люди все больше начинают любопытствовать, — быстро вставила Эстер. — История такая романтическая, и хотя обвинение, по всей вероятности, необоснованно, в обществе все равно станут раздумывать, что за всем этим скрывается.
