Гримстер пошел прочь от реки, вверх по мокрым тропинкам через поле, к машине… к Лили, подумалось ему, к текущим делам, а после Лили – это он знал точно – к тому моменту, когда придется принимать решение, с доказательствами причины смерти Вальды или без них. Гаррисон делал все, чтобы этот момент настал, раз уж он не мог ускорить его реальными доказательствами. А пока что – Лили. Подумав о ней, Гримстер внезапно понял, что он для Вальды был примерно тем же, кем Диллинг был для Лили. Он заглянул тогда в отделение шведского турбюро в Лондоне, чтобы уточнить какие-то мелочи по поводу паромных рейсов в Стокгольм. Она вышла из кабинета к стойке помочь ему и не успела заговорить, как он знал, что хочет ее, как не хотел ни одной женщины… Такого простого, сильного желания в нем прежде не бывало.
Дождь брызнул Гримстеру в лицо, и он на мгновение замер от редкого приступа ностальгии, вновь почувствовав то желание. Но, рассердившись на минутную слабость, он встряхнулся, отбросив воспоминание, и зашагал по огороженной тропинке; розовые лепестки, сбитые дождем и ветром с шиповника, лежали на траве, как мокрое конфетти; краем глаза Гримстер уловил хвост кролика, юркнувшего в заросли крапивы.
Лили тепло приветствовала его в своей комнате и подняла руки, чтобы похвалиться купленным в Барнстейпле лаком для ногтей.
– Нравится, Джонни?
Он кивнул и включил магнитофон.
Лили засмеялась.
– Глядите-ка. Мы сегодня такие серьезные? Плохо спали?
Гримстер подхватил:
– Да, я серьезный. Но не потому, что плохо спал. А из-за вас, Гарри и той пятницы двадцать седьмого февраля. Тут все неправильно, и, пока мы не разберемся, нам покоя не будет.
– Но я ведь рассказала все, что знаю.
– Порой человек что-то знает, не зная, что знает. Понимаете?
– Нет.
– Ну и ладно. Просто давайте начнем заново. – Гримстер, взяв Лили за руку, подвел ее к креслу. – Садитесь поудобнее. Я хочу, чтобы вы думали о той пятнице. Вспоминайте.
– Это было так давно…
– Вспоминайте. Расслабьтесь и думайте, и рассказывайте все, что вспомните про тот день. Все, что угодно, в любом порядке. Но если можно, постарайтесь начать с самого утра. – Гримстер улыбнулся ласковой, ободряющей профессиональной улыбкой.
– Постараюсь.
– А я буду иногда задавать странные вопросы.
Лили откинулась в кресле, закрыла глаза и начала:
– Ну, давайте посмотрим. Я встала примерно в половине восьмого, надела халат и спустилась, чтобы приготовить чай себе и Гарри…
Гримстер слушал, иногда подкидывая вопросы.
О том, что было в газетах в тот день, Лили сказать не могла. Да, она их смотрела, но не помнит, что там было. Зато о том, что они с Гарри ели, и о делах по дому она помнила прекрасно. Более того, некоторые маленькие подробности, которые она помнила, удивили Гримстера. Она помнила все вещи, которые упаковывала, готовясь к отъезду. На сей раз без тени смущения она рассказала, как днем они занимались любовью. Потом перешла к вечеру – Гримстер, который уточнил в газете телепрограмму, спросил, что они смотрели. Сначала Гарри смотрел телевизор один, пока Лили занималась обедом и уборкой, а потом она присоединилась к нему.
– Помните что-нибудь, что показывали по телевизору?
– Ох, Джонни, ничего себе вопросик.
– Попытайтесь. Например, вы говорили, что у вас были только Би-би-си-один и «Саутерн телевижн». На Би-би-си показывали комедию про монахов «О, брат!» с пяти до восьми. Помните?
Гримстер не пытался подловить. Этот сериал действительно показывали.
– Нет. Я посудой занималась… Погодите-ка… – Лили прикрыла глаза ладонями. – Да, вспомнила.
Она опустила руки и улыбнулась, довольная собой.
– Я помню, потому что мы немного поспорили. Гарри хотел смотреть в девять какой-то триллер по «Саутерн», а на Би-би-си в это время шла серия «Саги о Форсайтах», которую хотела посмотреть я, и он уступил. Зато потом мы смотрели танцевальное шоу, которое ему нравилось. Между прочим, Гарри хорошо танцевал.
И она вспомнила правильно. Танцевальное шоу шло за «Сагой о Форсайтах», а в девять «Саутерн» показывал триллер «Охота на людей». Но помнить об этом она не могла – просто потому, что в это время их не было дома.
Гримстер почувствовал, как растут сомнения.
Он поднялся и подошел к окну. Дождь стих, и умытое солнце заливало зеленые леса. Яркую линию над полем прочертила одинокая сойка.
Гримстер повернулся. Лили почувствовала его раздражение и спросила:
– Это бессмыслица, да? Если ваш человек сказал правду? – Она говорила тихим, словно испуганным голосом.
– Да, бессмыслица. Известно, что вас и Гарри не было в доме примерно с десяти утра и как минимум до полуночи. За это время Гарри спрятал то, что спрятал, то, что нам надо найти.
Он быстро подошел к ней, взял за предплечья и вытащил из кресла; они оказались лицом к лицу, тела их почти соприкасались; Гримстер желал напугать ее и встревожить. Какая-то сила не давала Лили сказать правду, и только еще большая сила могла ее освободить. Лили шевельнулась, пытаясь избавиться от захвата, и сказала:
– Джонни, мне больно.
– Я хочу, чтобы вы поняли правильно, – ответил Гримстер. – Вы мне нравитесь, и я пытаюсь вам помочь. Вам не нужно ничего прятать от меня – но вы что-то скрываете. Вас не было в доме. Вы не могли делать все то, о чем рассказываете. Вы уезжали с Гарри и что-то спрятали.
Гримстер отпустил ее. В глазах Лили стояли слезы; она опустила голову. Гримстер протянул руку – на сей раз нежно – и ладонью приподнял за подбородок ее лицо. В первый раз он прикоснулся к ее коже и на мгновение – тут же подавив все – почувствовал, как встрепенулось все его тело от простого контакта.
– Лили, почему вы не хотите сказать мне правду про тот день?
– Джонни, я хочу, я все рассказала, – ответила Лили. – Это все, что я знаю про то день. Я даже не помню, что была в машине с Гарри и ездила что-то прятать. Честно, не помню.
Вдруг она повернула голову, уведя лицо от его ладони, и воскликнула:
– Зачем вы настаиваете? Мне не важно, прятал он что-то или не прятал. Я ничего не знаю. Мне это ни к чему, пусть даже обещают деньги. В конце концов… – Лили снова взглянула на Гримстера, глазами, уже полными слез, – в жизни есть вещи важнее денег.
Философия как раз ее уровня, подумал Гримстер, штамп, который нужен ей для спокойствия… или для бегства.
– Что же такого было в Гарри, что он смог превратить вас в свою рабыню? Что-то настолько стыдное, что вы и себе не хотите признаться? Вы были его содержанкой. Его вещью. Он обращался с вами как с куклой, марионеткой, вкладывал слова в ваши уста, фрагменты стихов. Показывал, как вести себя в приличной компании, но разрешал размалевываться, как проститутка, поскольку это его потешало. Научил вас каким-то деталям этикета, научил не глотать согласные – и смеялся, потому что знал, что может делать с вами что угодно. Из какой-то прихоти он скрывал от вас фамилии друзей. Никогда не брал в лондонскую квартиру. Прятал в сельском убежище, чтобы навещать, когда станет скучно. Звал и манил, отсылал прочь, сажал, как пуделя, ждать в машине, когда он встречался с другом на вокзале… Господи, он развлекался с вами, он наложил на вас грязное проклятие – и знаете почему? Потому что, по сути, у вашего бесценного Гарри не было к вам ни крупицы уважения.
– Замолчите, Джонни! – выкрикнула гневно Лили. Со слезами она шагнула вперед и ударила Гримстера по щеке.
На мгновение он замер. Потом сказал:
– Вы бьете не меня. В первый раз вы поняли правду. Вы бьете Гарри. – Гримстер двинулся к двери, но обернулся: – Вы знаете, чего я хочу от вас. Ту малость, которую вы скрываете. Ту малость, которой вы стыдитесь или боитесь. Теперь я знаю, что это, но вам не скажу, потому что уважаю вас, потому что вы мне нравитесь, и я не хочу силой вырывать у вас признание. Когда будете готовы, придете и скажете.
Он вышел, спустился в маленький бар и, налив себе большую порцию бренди, раскурил сигару. Гримстер думал о том, что истина все время рядом, перед глазами, она буквально кричит о себе, а ты остаешься глух и слеп к ней, пока внезапно она не прозвучит четко и громко из твоих собственных уст. Бедный Гарри… Сволочь Гарри! Помимо маленького фокуса с пятницей двадцать седьмого февраля, сколько мелких трюков сыграл он с Лили для собственного развлечения? А иногда, может быть, в присутствии Билли Э или еще кого-нибудь.
Лили не появлялась до обеда. Она прислала сообщить, что у нее болит голова. Крэнстон поднял бровь, но Гримстер пожал плечами и ничего не стал объяснять.
Спешить ему было некуда. Пусть все исходит от нее – когда у нее хватит времени все обдумать и она согласится сотрудничать. В исповедальню силой не загоняют. Человек должен прийти сам, если хочет полного отпущения грехов.
После обеда Гримстер поднялся в кладовую и взял с полки одну из книг Диллинга – потертую и зачитанную. Потом прошел в свою комнату. Тема книги была ему не в новинку, но в дебри он прежде не забирался. В одном месте что-то напомнило их с Гаррисоном шальную выходку в Веллингтоне. Гримстер улыбнулся сам себе, припоминая, как они покатывались, захлебываясь визгливым хохотом. Гримстер читал три часа, войдя в режим впитывания, – образ каждой страницы отпечатывается в мозгу, каждая запятая и каждый приведенный пример. Противоречие между тем, что Лили делала в ту пятницу, и тем, что говорила, будто делала, перестало быть таинственным, однако новое знание Гримстера ни в коей мере не решало проблему.
