— Я ждал вас, — сказал он Харли. — Насколько я знаю, вы нашли моего пони. Приведите его.
Удивленный командным тоном, вошедший внимательно посмотрел на лейтенант-коммандера, слишком поздно вспомнившего, что ему следовало бы замаскировать свой голос. Подумав о сломанной руке, Рид мысленно выругал себя за неосторожность.
Харли приблизился к кровати и в тишине изучающе смотрел на него. Выражение его глаз не было особенно приятным, но лейтенант-коммандер почувствовал, что тот мучается сомнением.
— Мы никогда раньше не виделись? — произнес наконец Харли.
Лейтенант-коммандер выдавил удивленную улыбку.
— Что заставило вас подумать об этом? — спросил он.
— Почему вы говорите со мной таким тоном?
Лейтенант-коммандер, будучи сообразительным, и не подумал извиняться. Вместо этого он раздраженно ответил:
— Откуда я знаю? Вы полагаете, что человек со сломанной рукой должен подняться и отвешивать поклоны?
Харли еще с минуту постоял над Ридом, пристально разглядывая его, а потом отвернулся.
— Я не знаю, — пробормотал он. — Я приведу вашего пони. Рита, ты пойдешь со мной.
Скоро они вернулись с пони, оседлали и взнуздали его. Харли, отправив Риту в другую комнату, помог лейтенант-коммандеру надеть плащ и ботинки, подвязал ему сломанную руку и приторочил к седлу пончо.
Затем, крепко поддерживая Рида обеими руками, помог взобраться в седло.
— Вы будете в Сан-Хуане к семи, — сказал Харли, стоя в дверях. — До захода солнца останется еще часа полтора. Дорога здесь рядом, — он махнул на запад, — у первой белой скалы. Вы не пропустите ее. И, полагаю, я просто ошибся, — добавил он неловко. — Без обид, сэр.
Более чем по многим причинам лейтенант-коммандер не ответил ему. Помня о своей руке, он как можно осторожнее тронул пони и кивнул на прощание. Доехав до дороги под скалой, он обернулся. Харли и Рита вдвоем стояли в дверях домика.
Лейтенант-коммандер был человеком дела. Когда он сталкивался с проблемой, то предпочитал смело посмотреть правде в глаза и после всестороннего анализа ситуации быстро принять решение. Так он поступал всегда.
Но проблема, вставшая перед ним теперь, не подвергалась анализу. Она казалась Риду неосязаемой, неуловимой; это было непостижимо. Раз за разом он пытался применить свои, столь лелеемые, правила, но вновь и вновь обнаруживал, что ни одно из них в данном случае не действует.
В первые три часа заключительного этапа путешествия до Сан-Хуана мысли Рида пребывали в совершенно новом и очень неприятном состоянии размягчения и вялости. Но, как и следовало ожидать, привычка возобладала, и лейтенант-коммандер принял решение в пользу долга.
Из-за сломанной руки четырехчасовая поездка была медленной и болезненной, но никаких неприятностей с ним больше не произошло. Как и предсказывал Харли, в семь Рид уже был в Сан-Хуане и направлялся от морской верфи к коменданту.
Команда «Елены» пришла в смятение, если не сказать, отчаяние. Капитана ждали на борту не раньше чем через четыре дня и наслаждались его отсутствием.
Даже боцман, добродушный, приятный парень, сердечно ненавидевший своего шкипера, вовсю пользовался счастливым случаем. Ни вам инспекций, ни боевых тревог, никто и не думал ничего драить, палубы едва удостаивались легкого прикосновения струи из брандспойта, и подчиненным всех рангов дарована полная свобода.
Можете себе представить, какой эффект такое положение вещей произвело на лейтенант-коммандера Рида. Не прошло и двух часов с момента его прибытия, а каждый офицер и матрос на борту уже морально подготовился к трибуналу за неповиновение или мятеж, или еще того похуже, а боцман — тот вообще мечтал снова услышать голос своего шкипера.
В одиннадцать часов следующего утра лейтенант-коммандер Рид сидел у себя в каюте с карандашом в руках и задумчиво глядел на стопку чистой официальной бумаги, лежавшую перед ним на столе.
Приведя свое разоренное судно и экипаж в некое подобие удовлетворительного состояния, теперь он готовился реализовать решение, принятое накануне днем.
Он хмурился, временами вздыхал, потом поднялся, прошел к иллюминатору и какое-то время постоял, глядя на Эль-Морро и скалистое побережье.
Наконец Рид вернулся к столу, подвинул лист бумаги и написал следующее:
«Старпому Г. Дж. Раули, ВМФ США
ЮСС[10] «Елена».
Сэр, вам следует отобрать четверых людей и немедленно направить их к селению Рио, в двадцати милях от Сан-Хуана по дороге на Кагуас.
В двух милях от Рио, в коттедже, в трехстах ярдах слева от дороги вы найдете Джеймса Мозера, главного казначея, дезертировавшего с ЮСС «Елена».
Он скрывается под фамилией Харли. Он подлежит аресту и доставке на борт. Советую принять меры предосторожности.
С уважением, Бринсли Рид, л-т-ком-р, ВМФ США, командование».
Рид медленно перечел написанное и позвонил своему помощнику. Затем снова, еще медленнее, перечитал донесение, и глубокая морщина пролегла между его бровей.
Решение было принято.
Вдруг он выдвинул ящик стола и вынул из него… орхидею!
Я не знаю, как он заполучил ее; возможно, воспользовался отсутствием Риты, пока девушка ходила с Тота за пони.
Но все же это весьма сомнительно, поскольку лейтенант-коммандер Рид был последним человеком на свете, который мог бы поддаться сантиментам.
— Вы звонили, сэр? — раздался в дверях голос помощника, и старший офицер почти ввалился в каюту, так что Рид едва успел спрятать орхидею на место.
Лейтенант-коммандер резко повернулся к помощнику:
— Учись стоять и слушать, пока тебе не прикажут! — загремел он. — Нет, я не звонил! Убирайся!
Немного странно, что старпому Раули не пришлось отдавать соответствующие распоряжения, но в его обязанности не входило рыться в корзине своего шкипера и перечитывать разорванные бумаги.
Главный судовой казначей Гарвей Росс, несший службу на американском пароходе «Елена», в высшей степени соответствовал занимаемой должности. Кроме того, он обладал еще парочкой незначительных добродетелей, а также успел познать вкус горьких плодов жизни. Последнее все чаще заставляло его искать справедливости в кают-компании.
Однажды, в самый обычный день в году судовой казначей Гарвей Росс, движимый свойственной всему человечеству наследственной ленью, а также безалаберностью и небрежностью, присущими ему лично, совершил универсальную глупость. Он передал шифр сейфа своему писарю.
Вообще говоря, судовой писарь является тем человеком, кто выполняет всю работу судового казначея. И в случае судового писаря Джеймса Мартина и судового казначея Гарвея Росса дело обстояло именно так.
В последнее время ежемесячные отчеты все больше и больше напоминали судовому казначею ужасные темные лабиринты, а ежеквартальные и подавно таили в себе всякие дьявольские ловушки. Помимо всего, он просто ненавидел считать деньги, поскольку всегда имел их в количестве, достаточном для того, чтобы никогда самому этим не заниматься.
В итоге, после года непрерывного укрепления веры в человеческие и профессиональные качества своего писаря, он поручил ему сводить ежедневный баланс наличности и наконец-то вздохнул с облегчением.
Следующие два года прошли в полной гармонии.
Судовой казначей Гарвей Росс читал романы, протирая диван в кают-компании, и изобретал загадочные, дразнящие воображение коктейли, в то время как писарь Джеймс Мартин заправлял делами в офисе двумя палубами ниже.
И вот, чудесным августовским днем — «Елена» бросила якорь в Нью-Йорке — Мартин подал прошение об увольнении на несколько суток. Судовой казначей сердечно приветствовал его начинание, хотя и понимал в душе, что это означает и какое бремя — пусть временно — опускается на его плечи.
Замолвив словечко капитану, он выторговал Мартину целых две недели вместо одной и так далеко зашел в демонстрации своей высокой оценки деятельности писаря, что даже вознамерился презентовать ему бесценную записку поэтического содержания.
От этого дара, однако, Мартин твердо отказался, ссылаясь на свое достоинство. С огромным нежеланием судовой казначей убрал свое творение в карман и смог лишь выдавить бодрое «au revoir»[11] в спину удалявшемуся Мартину.
Около трех часов следующего дня главный казначей неимоверным усилием воли заставил себя оторваться от дивана кают-компании, после чего проследовал в офис, расписался в журнале, открыл сейф и сверил наличные.
Вернее, он попытался их сверить. Для полного ажура не хватало ровно восьми тысяч долларов.
Весь остаток этого и весь следующий день судовой казначей Гарвей Росс пребывал в состоянии прострации.
Беспросветный пессимизм овладел им. Это чувство зародилось и окрепло в душе судового казначея совершенно самостоятельно и не основывалось ни на реальных чертах характера Мартина, ни на представлениях Росса о его честности. Ограниченный своими собственными привычками, он оказался не способен осознать весь ужас внезапно изменившихся обстоятельств.
