— Разумеется, я читал, но не заметил ничего о Диксоне.
— Единственный сын лорда Саймонбета, — зловещим тоном произнесла миссис Бассет, — погиб в автомобильной аварии.
— На первый взгляд, Шарлотта, этот случай кажется мне странным поводом для поздравления, но, полагаю, книга, что вы держите в руках, имеет к этому какое-то отношение.
Миссис Бассет кивнула.
— В случае гибели старшей ветви, — таинственно проговорила она, — наш мистер Диксон становится пэром.
— Боже мой! — беззаботно воскликнул Эванс. — Подумать только, какое разочарование для Люси! Она всегда испытывала преклонение перед титулами.
— Все не так просто, как кажется. Мы еще не можем быть уверены, что старшая ветвь погибла.
— Не уверены? Даже с «Дебреттом»? Я думал, уж он-то в этих вопросах непогрешим.
— Я, кажется, ни словом не обмолвилась о «Дебретте». — В голосе миссис Бассет послышалась легкая укоризна. — Разумеется, он не ошибается. Не в этом дело. Но погибший молодой человек оставил вдову, и газеты говорят — в наши дни газеты стали такими грубыми и жестокими, — что она… я бы сказала, находится в интересном положении.
— Интересное — как раз нужное слово. — На этот раз Эванс откровенно зевнул. — С нетерпением буду ждать дальнейшего развития событий в этой драме из жизни высокопоставленных людей. На месте Диксона я бы молился, что бы это оказался мальчик. Не могу себе представить, чтобы в наше время кто-то мечтал стать лордом.
Прежде чем миссис Бассет оправилась от этого богохульного заявления, он поблагодарил ее за доставленное удовольствие и удалился.
Между тем праправнук второго и вероятный наследник шестого виконта Саймонбета обсуждал ту же тему со своей женой Николой, старшей дочерью Генри Минча, эсквайра.
Никола готовилась ко сну, когда вернулся Диксон. Он застал ее сидящей в кресле перед туалетным столиком: она расчесывала свои густые темно-каштановые волосы медленными томными движениями, словно готовая в любой момент прекратить это занятие от полного изнеможения. Он знал, что жена не утомлена, но по своей натуре была просто не способна делать что-либо быстро. Вероятно, она расчесывалась уже целый час и могла продолжать бог знает сколько времени лишь потому, что ей трудно было остановиться. Он тихо присел на кровать и наблюдал за ней с одобрением знатока. Когда-нибудь, грустно размышлял он, Никола располнеет, если не станет больше двигаться, но в настоящее время она была невероятно хороша. Нежный кремовый цвет кожи, что иной раз великолепно сочетается с оттенком цвета ее волос, тонкие правильные черты лица и чудесные округлые линии рук. Она поймала в зеркале его взгляд и лениво улыбнулась.
— Ну? — спросила она, не прерывая медленных ритмичных движений щетки по своей роскошной шевелюре. — Как прошел вечер?
— В основном как обычно. Мне, конечно, достался мартышкин труд.
— Что ж, Роберт, ведь тебе это нравится, бог знает почему, так что не жалуйся. Выбрали что-нибудь интересное?
— Мы выбрали для первого концерта Люси, если ты находишь это интересным, — сказал Диксон.
Никола отложила щетку, повернулась и взглянула на мужа.
— Черта с два вы ее выбрали! — тихо сказала она.
— У тебя есть возражения?
— Никаких. Будет очень интересно увидеть, как она сейчас выглядит. Представляю, наверное, худая и изможденная, судя по тому, какой мы ее видели в последний раз. — Она снова повернулась к зеркалу и с удовлетворением убедилась в собственных радующих глаз изгибах стройного тела. — Билли Вентри тоже был на совещании? — вдруг спросила она.
— Разумеется, а почему ты спрашиваешь?
— Так… Он звонил сегодня как раз после твоего ухода.
— Зачем это?
— Ну, формально для того, чтобы спросить, на какое время назначено совещание. А на самом деле пригласил меня завтра днем в кино. Интересно, откуда ему известно, что по четвергам ты всегда задерживаешься в конторе?
Диксон сухо рассмеялся:
— Этот тип — самый бессовестный соблазнитель женщин. Ты согласилась пойти?
— Я сказала ему, что приглашена на чай с миссис Роберте, что оказалось правдой. Но мне интересно, ведь это означает, что его теперешняя любовница, не знаю, кто она, начинает ему надоедать, и он подыскивает себе новую. Как таким людям удается избегать неприятностей, Роберт?
— Почем я знаю, — сказал, вставая, Диксон. — Пойдем, пора ложиться.
Укладываясь в постель минут через двадцать, Роберт Диксон заметил:
— Кстати, ты видела вечернюю газету?
— Ты оставил ее внизу, — зевнув, ответила Никола, — но в заголовках не было ничего интересного, поэтому я не стала трудиться открывать ее.
— Ну а если бы потрудилась, то узнала бы, что погиб мой кузен Перегрин. Разбился на машине.
— Господи милостивый! — Некоторое время Никола помолчала. — Значит, между тобой и старым Симми никого не осталось?
— В этом-то и дело. Может, так оно и будет. Мы узнаем об этом через месяц или два. Жена Перегрина ждет ребенка.
Никола тихо засмеялась.
— Чертовски забавно! — заметила она.
— Не вижу ничего смешного. Для меня пребывать в неопределенном положении до чертиков досадно.
— Дорогой, я понимаю…
— А старая матушка Бассет, которая скрежещет на меня зубами в агонии молчаливого возбуждения, только ухудшает его, — продолжал Диксон.
— Она станет скрежетать еще сильнее, когда услышит обо мне.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, — протянула Никола, — у меня сильное подозрение, что я в таком же положении, как и вдова Перегрина. Я не хотела тебе говорить, пока не совсем уверена.
— Ну и ну! — пробормотал Диксон.
Некоторое время он молча рассматривал потолок, затем поднял руку и выключил свет.
Дом Вентри в пригороде Маркгемптона был просторным некрасивым строением в викторианском стиле. Вентри давно бы уже продал его, если бы не бильярдная — большое помещение с высоким потолком, пристроенное к зданию кем-то из прежних владельцев. После решительной и дорогостоящей переделки оно великолепно подошло для водворения органа и обширной музыкальной библиотеки. Вернувшись от миссис Бассет, Вентри сразу направился в эту комнату, налил себе полбокала чистого виски, с величайшими предосторожностями установил его на пюпитр органа и начал играть по памяти, стремительно и часто ошибаясь, токкату Баха си-мажор. Это была одна из его любимых вещей, как сама по себе, так же и потому, что в ней имелся пассаж, во время которого нужно было долго держать педаль, что оставляло руки исполнителя свободными и давало возможность взять стакан. Когда одновременно с токкатой закончились и виски, он какое-то время сидел, наполненный тем восхитительным чувством, которое до того, как смысл этого слова приобрел политический оттенок, было известно как умиротворение. Это дивное состояние улетучивалось по мере то го, как он начал осознавать два факта. Первый утренняя угроза кухарки уйти, если ее сон снова будет нарушен «шумом среди ночи». Вторым фактом был непрерывный трезвон телефона в холле.
Чертыхнувшись в душе, Вентри сполз с вертящегося стула и направился уделить внимание более простой из двух проблем.
— Дорогой, — заверещал в трубке визгливый женский голос, — ты целый век не подходишь к телефону. Что-нибудь случилось?
Вентри хмыкнул.
— Как дела на заседании?
Вентри все еще находился под сильным влиянием виски и Баха и мог думать о собрании только в смысле органа Сити-Холл.
— О, чертовски хорошо! — неосторожно ответил он. — Нет, правда, просто великолепно.
— Значит, насчет Джонни все в порядке? — с надеждой сказал голос.
С языка Вентри чуть не сорвалось: «А при чем тут Джонни?» — но он вовремя сообразил, что к чему. Вентри с отвращением представил себе физиономию Джонни Кларксона с выступающими вперед, как у кролика, зубами и маленькими подозрительными глазками.
— Ах, Джонни! — сказал он. — Нет, боюсь, что касается Джонни, Эванс не очень расположен помочь. Собственно, он решительно отказал ему. Мне ужасно жаль, Ви. Конечно, я сделал все, что мог, но ничего не поделаешь.
— Как жалко, милый! — простонала она. — Неужели ничего нельзя сделать, даже для того, чтобы доставить удовольствие бедной маленькой Вайолет?
— Ничего, если только он снова не согласится играть вторым, — сухо ответил Вентри, отметив, что по телефону вкрадчивая манера разговора миссис Кларксон производила на него раздражающее впечатление.
— Именно этого он и не желает — он решительно настроен против. Ты знаешь, какой бывает Джонни, когда что-нибудь вобьет себе в голову. Билли, мальчик мой, что же нам делать? Если его не возьмут в оркестр, значит, он каждый вечер будет торчать дома, а ты знаешь, какой он подозрительный. У нас не будет возможности видеться!
