Подстегиваемый жестокой необходимостью, Петигрю обращался к присяжным с теплотой и серьезностью, совершенно для него несвойственными. Никогда еще закон не изворачивался с такой страстностью. Подходящие иллюстрации и аналогии сами слетали с его языка, идеально дополняя друг дружку; случаи, о которых он годами не вспоминал, самопроизвольно всплывали у него в памяти; в руки ему шло самое острое оружие, от язвительных шуток в адрес истца до глубоких прочувствованных слов, взывающих к основным принципам закона. Это было представление, обреченное на успех. Мистер Джастис Перкинс невольно очнулся от дремоты и начал внимать страстному оратору, в результате чего у него возник живейший интерес к делу. Когда наконец Петигрю опустился на стул, он взглянул поверх пенсне на истца и спросил:
— Вы имеете что-либо сказать, мистер Флэк?
И мистер Флэк, известный своим богатым красноречием, впервые за свою карьеру мало что имел сказать, а по делу так и вовсе ничего. Риск оправдался, игра была выиграна с блеском.
Уставший, но ликующий Петигрю к шести вечера вернулся домой.
— Ну, как ты справился со своим делом? — поинтересовалась Элеонор.
— Дорогая, это было великолепно! Я чувствовал себя подобно датскому мальчику, который одним пальчиком заткнул прорыв в плотине.
— Датскому мальчику?
— Не просто датскому мальчику, а знаменитому маленькому герою! Ты же должна знать эту историю. Понимаешь, плотина прорвалась и…
— Да знаю я эту историю, но какое она имеет отношение к разбирательству?
— Через минуту я объясню тебе, потому что чувствую себя совершенно без сил, и мне нужно выпить, прежде чем я смогу говорить.
— Надо было выпить прямо после заседания суда, — недовольно сказала Элеонор. — А сейчас тебе нельзя выпивать.
— Девочка моя, почему нет? У нас нет джина?
— Как ты мог понять по моему платью, мы собираемся в гости. И нужно идти сразу же, если мы не хотим опоздать.
— В гости? В самом деле? Куда? Ты ничего мне не говорила.
— Мистер Вентри, — терпеливо сказала Элеонор, — две недели назад пригласил нас на коктейль по случаю начала сезона. Придет весь оркестр. И сегодня утром за завтраком я напомнила тебе об этом.
— Верно, прости, я обо всем забыл. И мне стыдно, что я не сразу обратил внимание на твой новый туалет. Он прелесть. Замечательно подходит к шляпе.
— Этому туалету, как ты пышно выразился, скоро будет два года. А шляпа действительно новая. И не стоит так извиняться, тебя ведь мало интересует предстоящий концерт. Думаю, на твой взгляд, и наш оркестр вообще мог бы не существовать.
— Это, — с достоинством возразил ее супруг, — самая большая несправедливость, совершенная по отношению ко мне за всю мою жизнь, а я говорю как специалист. В качестве твоего наказания я намерен по дороге к Вентри перечислить все аргументы, которые я выдвинул Перкинсу сегодня днем, уделив особое почтение маленькому датскому мальчику и оркестру Маркгемптона.
К тому времени, как Петигрю и должным образом пристыженная Элеонор достигли дома Вентри, музыкальный зал, где устраивался прием, уже был заполнен представителями почти всех классов весьма пестрого общества Маркгемптона. Вентри любил смешивать своих гостей так же, как и напитки. Войдя в зал, супруги Петигрю увидели хозяина в дальнем конце помещения. Он беседовал с высокой красивой молодой женщиной, чье тонкое живое лицо, обрамленное пышными черными волосами, показалось Петигрю знакомым. Рядом с ней торчал долговязый рыжеволосый парень, которого он определенно не знал. Петигрю принадлежал к поколению, которое почитало своей обязанностью приветствовать хозяина приема даже в самой большой сутолоке. Таща Элеонор за собой, он бросился в толпу беспорядочно снующих приглашенных, большинство из которых принадлежало к приверженцам теории самоопределения гостей и не торопились покидать бар. Миновав небольшой затор, образовавшийся у стойки бара, Петигрю сравнительно быстро достиг Вентри, приветствовавшего супругов со своей обычной экспансивностью.
— Какие вы молодцы, что добрались до меня! Я хочу сказать, — он указал на множество людей, отделяющих его от входных дверей, — через всю эту толпу. Я знаю, что хозяину полагается непринужденно общаться со своими гостями, как это делают члены королевской семьи на приеме в саду, но при моих габаритах мне трудновато протискиваться между людьми. Так что я предпочитаю оставаться на одном месте и вознаграждать преданных мне гостей специальным напитком, здесь в руку Петигрю был втиснут большой бокал, — и представлением их значительным визитерам. Мисс Карлесс, хочу представить вам мистера и миссис Петигрю.
Вспомнив, что за последнюю неделю он проходил мимо портрета знаменитой скрипачки на афише Сити-Холл по два-три раза в день, Петигрю удивился, что не сразу ее узнал. Что же касается высокого блондина, то его лицо действительно было ему незнакомо. Светловолосый оказался мистером Сефтоном. Петигрю сообразил, что это о нем говорили на заседании комитета как о муже и аккомпаниаторе Люси. Что ж, подумалось Петигрю, определение «аккомпаниатор» подходило джентльмену как нельзя лучше. В продолжение всего вечера он неотлучно находился при жене, а если им случалось разделиться, то неотступно следил за ней своими узкими водянистыми глазками. Мерзкий зануда, подумал Петигрю, заметив его усилия проявлять приличествующий интерес к разговору Элеонор, и в то же время через плечо поглядывать на свою жену. Просто для забавы он ухитрился увлечь гостью, в чью честь давался прием, еще дальше и был вознагражден удовольствием видеть попытки мистера Сефтона не потерять жену из виду, которые могли ему стоить вывернутой шеи.
— На чем вы играете? — вдруг спросила мисс Карлесс у Петигрю.
У нее было приятное контральто, но вопрос прозвучал небрежно, как будто ее не очень интересовал его ответ.
— Да, собственно, ни на чем, разве только поигрываю в кругу семьи в бридж, — с абсолютно серьезным видом ответил Петигрю. — Раньше я играл в гольф, но, когда моя манера игры начала вызывать протесты даже со стороны общества игры в гольф «Бар», я решил и его бросить.
Неожиданно ее застывшее лицо оживила веселая усмешка, и она не удержалась от восклицания:
— Слаба богу! А то последние полчаса я только и делала, что разговаривала с этими несносными музыкантами-любителями. Вы не могли бы принести мне еще бокал?
Убедившись, что Петигрю не имеет каких-либо претензий на музыкальность, Люси Карлесс проявила себя исключительно приятной собеседницей. О своей собственной работе она говорила серьезно, но без малейшего тщеславия. Она объяснила, что решила приехать в Маркгемптон накануне, потому что старается избежать, если возможно, утомительных поездок в день концерта.
— В наше время все время приходится куда-то спешить, ни на что не хватает времени, — пожаловалась она. — Не удивительно, что от этого работа страдает. Если бы было возможно, я обязательно проводила бы дополнительную репетицию с оркестром накануне концерта.
— Сегодня вы бы и не смогли, — не удержался от хвастовства Петигрю. — И если бы не я, то и завтра.
Подстегиваемый очередным мощным коктейлем Вентри, он пустился в воспоминания о своем сегодняшнем подвиге. Его изображение мистера Джастиса Перкинса было довольно приличным для того, кто не был знаком с оригиналом, и мисс Карлесс с удовольствием смеялась.
— Ни разу в жизни мне не приходилось быть таким красноречивым, закончил он. — Это было в точности подобно подвигу сержанта Базфуза.
— Базфуза? — Она сдвинула брови, пытаясь вспомнить имя.
— Это из «Пиквика», помните?
— Ах да, конечно, «Пиквик». Терпеть не могу Диккенса.
Петигрю был шокирован до глубины души.
— Ненавидите Диккенса?! — воскликнул он. — Ну и ну! Он этого не заслуживает. Я могу понять, когда его не любят, — есть множество людей, которые утверждают, что не любят его, хотя я с трудом этому верю. Но нельзя, невозможно его ненавидеть!
— И все-таки — именно ненавижу! — настаивала мисс Карлесс. — В детстве мне приходилось читать очень много его романов, и я просто не выношу его.
Петигрю вспомнил, что в конце концов она была иностранкой по рождению, и попытался найти для нее извинения:
— Вероятно, вы читали его в переводе. Тогда вполне могу поверить…
— О нет! Моя мать была англичанкой, так что я выросла двуязычной.
— Тогда вы должны снова попытаться перечитать этого замечательного писателя. Очевидно, он был для вас слишком труден, когда вы были ребенком. Воспользуйтесь моим советом и заново перечитайте «Дэвида Копперфилда», и если вы не…
— Как раз это самый ужасный его роман! — прервала она собеседника. — Вся эта глупая болтовня о Доре и Агнес! Только потому, что Диккенс вбил себе в голову, что женился не на той из двух сестер. И наделал из этого столько шума! В наше время он просто развелся бы и женился на другой сестре. Викторианцы так глупо относились к подобным вещам.
