— Машина серьезно повреждена?
— Совершенно разбита. Уж не знаю, как Том ухитрился перевернуть ее, не получив даже царапины.
— Куда он ехал?
— Возвращался домой, и почти у самого дома… Я покажу вам место.
— Откуда он возвращался?
— Не знаю. Его не было всю ночь, но он не захотел сказать, где пропадал.
— Когда это произошло?
— В предпоследнюю субботу. Полицейские привели его домой часов в шесть утра и посоветовали сейчас же вызвать врача. Никаких повреждений у него не обнаружили, но Том вел себя, словно помешанный, и пришел в ярость, когда я попытался расспросить, где он провел ночь. В таком состоянии я его еще не видел. Он всегда радовал меня своей уравновешенностью, а тут вдруг заявил, что я не имею права вмешиваться в его жизнь, что я вовсе не его отец, и так далее и тому подобное. К сожалению, я не сдержался и ударил его, он повернулся ко мне спиной и вообще перестал разговаривать.
— Он был пьян?
— Не думаю… Нет, не был, я бы почувствовал запах вина.
— А как с наркотиками?
— Исключено.
— Доктор Спонти утверждает, что ваш сын как-то по-особенному реагировал на транквилизаторы. Обычно так реагируют наркоманы-хроники.
— Мой сын не употреблял наркотиков.
— У нас многие подростки становятся заядлыми наркоманами, а родители узнают об этом последними.
— Нет и нет! — вспылил Хиллман. — Я же сказал! Скорее всего, на Тома подействовал инцидент, который произошел утром в воскресенье…
Я помолчал, прислушиваясь к шелесту «дворников» на ветровом стекле. На обочине дороги показался бело-зеленый указатель с надписью «Эль Ранчо».
— Через четверть мили свернете, — заметил Хиллман таким тоном, словно был рад случаю отвлечься от темы нашего разговора.
Я сбавил ход машины и как можно равнодушнее спросил:
— А что произошло в воскресенье утром?
— Ничего. Это к делу не относится.
— Как знать!
Хиллман лишь плотнее сжал губы.
— Вы говорили, что Карлсоны имеют зуб на Тома?
— Говорил.
— За что же?
— Том очень дружил с дочерью Карлсонов Стеллой, а Джею и Рие это не нравилось… Во всяком случае, не нравилось Рие, как и моей жене Элейн.
Я свернул с шоссе на подъездную аллею. За высокими каменными воротами она переходила в обрамленную пальмами дорогу, пересекавшую участок из конца в конец. Эль Ранчо оказалось одним из тех богатых поместий, владельцам которых вроде бы не полагалось испытывать какие-либо неприятности.
После поворота дорога пошла вдоль площадки для гольфа. Хиллман показал мне довольно глубокую рытвину с еще не успевшей подсохнуть землей. Над рытвиной высилась сосна с полузатянутым желтой смолой шрамом на стволе.
— Вот здесь все и случилось. Я остановил машину.
— Он объяснил вам, как произошла авария?
Хиллман сделал вид, что не слышал вопроса. Вокруг незаметно было никакого движения, лишь на площадке для гольфа маячили фигуры четырех энтузиастов этой игры, которые, как видно, приходили сюда в любую погоду.
— Что-то не вижу следов торможения или юза, — заметил я. — Ваш сын хорошо водит машину?
— Неплохо. Я сам его обучал. В последние годы я стал меньше уделять внимания делам своей фирмы, отчасти потому, что хотел… как бы сказать… любоваться возмужанием сына.
Слова Хиллмана произвели на меня довольно странное впечатление. Если Хиллман действительно хотел «любоваться» возмужанием сына, непонятно, почему он отправил его в «Забытую лагуну» после первого же проступка. А может, и до этого Том совершал нечто предосудительное, о чем отец предпочитает умалчивать?
Один из игроков в гольф увидел нас и приветственно помахал рукой.
Хиллман ответил небрежным жестом и поспешил забраться в машину. Казалось, он остался недоволен тем, что его заметили на месте происшествия.
— Буду откровенен, — заговорил я, как только мы тронулись с места, — и хочу рассчитывать на взаимную откровенность. «Забытая лагуна» не школа, а скорее колония для подростков с нарушенной психикой и для несовершеннолетних преступников. Мне все же непонятно, почему вы отправили туда Тома.
— В его же интересах. Наш добрый сосед Карлсон пригрозил, что подаст на него в суд за кражу машины.
— Ну и что тут страшного? Если Том впервые совершил проступок, он отделался бы условным осуждением. Это действительно его первый проступок?
— Разумеется.
— Тогда чего же вы опасались?
— Я не… — начал было Хиллман, но замолчал, либо не желая лгать, либо понимая, что я все равно ему не поверю.
— Ну хорошо. Что делал Том утром в воскресенье?
— Ничего особенного.
— И это «ничего» так подействовало на вас, что вы не хотите даже говорить о нем?
— Правильно. Не хочу говорить ни с вами, ни с кем-либо другим. Все, что произошло, или… или могло произойти в то воскресенье, теряет значение в свете последних событий. Мой сын похищен. Он беспомощная жертва гангстеров, понимаете?
Вот в этом я как раз сомневался. Двадцать пять тысяч долларов — огромная сумма для меня, но не для Хиллмана. Если Том действительно попал в руки профессиональных преступников, они потребовали бы все, что Хиллман в состоянии заплатить.
— Мистер Хиллман, сколько денег вы могли бы собрать в случае необходимости?
Он бросил на меня быстрый взгляд:
— Не понимаю.
— Похитители, требуя выкуп, обычно называют максимальную сумму — все, что может дать тот, с кем они ведут переговоры. Я пытаюсь понять, не изменили ли преступники своему правилу на этот раз. Мне кажется, вы могли бы уплатить не двадцать пять тысяч долларов, а гораздо больше.
— Мог бы. С помощью жены.
Подъездная аллея огибала площадку перед домом Хиллмана и терялась на пологой, поросшей дубами возвышенности. Дом представлял собой старинный особняк с белыми оштукатуренными стенами, окнами, украшенными металлическими виньетками, и крышей из красной черепицы, тускло поблескивавшей сквозь сетку дождя. Перед домом на круглой площадке стоял черный «кадиллак».
— Утром я собирался сам вести машину, — заметил Хиллман, — но понял, что при моем состоянии это было бы рискованно. Спасибо, что подвезли.
Последняя фраза прозвучала как предложение отправляться восвояси.
Хиллман начал подниматься по ступенькам крыльца, и я, решив, что сейчас не время проявлять возмущение, последовал за ним и проскользнул в дом до того, как он захлопнул дверь.
Поджидая мужа, миссис Хиллман сидела в массивном кресле, отчего показалась мне еще более худой, чем в действительности. Ее ноги в туфлях из змеиной кожи не доставали начищенного кафельного пола. Худенькая блондинка лет сорока, с тщательно наложенной косметикой, она напоминала никому не нужную, брошенную куклу. Зеленое платье вовсе не шло к зеленоватому же оттенку ее лица.
— Элейн?
Продолжая неподвижно сидеть с опущенными на колени руками, миссис Хиллман взглянула на мужа, потом поверх его головы на огромную, кованого железа люстру, подвешенную на цепи к потолку где-то на высоте второго этажа.
Из металлических листьев, словно недозрелые фрукты, торчали лампочки.
— Да не стой же ты под люстрой! — вдруг обратилась она к мужу. — Я всегда боюсь, что она упадет. Ты бы лучше снял ее, Ральф.
— Но ты же сама подала мысль повесить ее здесь!
— Но это было так давно. Тогда мне казалось, что без нее тут будет как-то пусто.
— Ты была права. Поэтому-то ее и не нужно снимать. Не бойся, люстра хорошо закреплена. — Он подошел к жене и прикоснулся к ее голове. — У тебя влажный лоб. В твоем состоянии тебе не следовало бы выходить из дому.
— Я только прошлась по аллее, хотела встретить тебя. Почему ты так долго?
— Это от меня не зависело.
Миссис Хиллман схватила руку мужа и прижала к груди:
— Ты узнал что-нибудь?
— Придется потерпеть. Я договорился о деньгах, и Дик Леандро привезет их во второй половине дня. А пока будем ждать телефонного звонка.
— Это такой кошмар — ждать!
— Знаю. Постарайся думать о чем-нибудь другом.
— О чем другом можно сейчас думать?!
— О многом. — По-моему, он и сам не знал, о чем, и потому поспешил переменить тему: — Тебе вредно сидеть здесь, в холодной комнате. Ты можешь снова наградить себя воспалением легких.
— Ральф, люди не награждают этим сами себя.
— Не будем спорить, давай перейдем в другую гостиную и я дам тебе вина.
