Всю войну Конан Дойль писал, не покладая рук; по неостывшим следам событий он составлял летопись этого беспримерного мирового потрясения. Его «История действий английских войск во Франции и Фландрии» начала выходить в 1916 году — гремела война, а к 1920 году были изданы шесть томов.
Конан Дойлю предложили посетить театр военных действий. Результатом поездки была его книга «На трех фронтах» (1916). Он посетил английскую, итальянскую и французскую армии, то есть побывал на позициях, где в это время сражались будущие авторы романов «Огонь», «Смерть героя», «Прощай, оружие!». Конечно, ни революционного пафоса Анри Барбюса, ни горечи разочарования Олдингтона или Хемингуэя не мог бы разделить Конан Дойль. Он смотрел совершенно иными глазами. Сам готовый идти на смерть и принесший тяжкие личные жертвы, он видел в происходящем героический трагизм.
В своем старом мундире, при ордене, Конан Дойль, став опять на короткий срок солдатом, сжился с армией. Он был на передовой, ходил по окопам. «С фронта трудно писать, — отмечал он. — Известно, что имеются некие вежливые, однако неумолимые джентльмены, которые могут высказать свое мнение, и это повлечет за собой „небольшое упрощение стиля“». Он прекрасно понимал, что, даже если смотреть с оптимистической и благожелательной точки зрения, положение дел гораздо более сурово, чем это изображается в официальных сообщениях. Но сам он преисполнен был воинственного воодушевления, и это по-особому окрашивало в его глазах и армейские будни, и настроение солдат.
Конан Дойль не искал обособленности, не знал внутреннего отъединения. Напротив, писатель постоянно оставался «на улице», на людях. И если он подчас отстаивал некую свою позицию, то опять-таки в пределах общего потока, не сопротивляясь ему. Убеждая отправить его на фронт в возрасте пятидесяти пяти лет, Конан Дойль ссылался, в частности, на то свое преимущество, что у него еще достаточно мощный голос, чтобы увлечь за собой солдат.
«Железный» Киплинг, также склонный мыслить государственно, — и тот предпочитал иногда остаться в стороне. Конан Дойль же все время здесь, «на улице», на людях. Он убеждал и разубеждал в чем-то правительство, спорил с генералами, воевал с судьями, писал в газеты, конфликтовал с собратьями по перу, и, тем не менее, он оставался с ними. В то же время в своих демократических симпатиях Конан Дойль был осторожен, предпочитая не переходить известной грани. Сословный дух жил в нем также неистребимо. Они различались в этом смысле с Уэллсом. Создателю «Машины времени» была свойственна простота обращения, в нем не сквозило и намека на снобизм. «Вы, кажется, играли некогда в крикет в Липхуке?» — спросил он однажды Конан Дойля. Тот отвечал утвердительно. «А не приходилось вам замечать старика, профессионала, содержателя площадки?» Конан Дойль вспомнил и старика. «Это был мой отец», — добавил Уэллс. Конан Дойль был шокирован.
Однако когда речь шла о солдатской или хотя бы спортсменской спайке, тут Конан Дойль оставался «обыкновенным человеком», готовым разделить общую участь.
В нем жил решительный, органичный, проникающий всю его натуру оптимизм, и символично, что после его смерти был найден конверт с записями, где говорилось: «Я не страшусь того зла, которое способен мне причинить человек».
Но, должно быть, испытания военных лет все-таки пошатнули Конан Дойля. Во всяком случае, именно на исходе войны он как бы в поисках выхода из гнетущего настроения обращается к спиритизму. Этот ясный, реальный человек интересуется вдруг такими сочинениями, как книга Мейерса «Человеческая личность и ее дальнейшая жизнь после телесной смерти». Французский биограф Конан Дойля — Пьер Нордон, единственный, кому удалось получить доступ к неопубликованным семейным архивам писателя, называет вопрос, связанный с этой стороной его жизни, «деликатным». Тут в самом деле есть, вероятно, глубоко личные мотивы. Рафаэль Сабатини, автор «Одиссеи капитана Блэда», рассказывал, что, когда у него погиб в автомобильной катастрофе сын, Конан Дойль советовал ему искать утешения в спиритизме.
Личные мотивы, особенно гибель близких людей, повлияли на умонастроение писателя, однако не без воздействия других основательных причин. Конан Дойля тревожило нарастание социальных противоречий и классовых конфликтов, он пережил определенный внутренний кризис, когда почувствовал, что над буржуазным существованием нависла угроза решительных потрясений, а он не видит приемлемого для его убеждений реального выхода. Повышенный интерес к спиритизму связан с этим его состоянием. На это указывают, в частности, и произведения художественной фантастики, написанные Конан Дойлем к концу его жизни.
В 1924 году Конан Дойль издал свои собственные «Воспоминания и приключения». В 1929 году вышла его научно-фантастическая повесть «Маракотова бездна».
В начале 20-х годов Конан Дойль съездил в Австралию, а всего за год до кончины — снова в Южную Африку и Норвегию с лекционным турне. По возвращении из Осло он уже не в силах был добраться домой без посторонней помощи. «Старый конь долго тащил тяжелый воз. Но за ним был хороший уход. Надо, чтобы недель шесть он постоял в конюшне, да еще на шесть месяцев пустить его на траву, и он снова отправится в путь» — так рассуждали у Конан Дойля врачи — «ветеринары», изображенные писателем тут же на картинке. Однако путь «старого коня» непреодолимо шел под уклон. И рисунок — больной в постели — с датой «1930» оказался последним. Конан Дойля в этом году не стало.
Посмертная жизнь «создателя Шерлока Холмса» сложилась в общем столь же удачливо, как быстро и естественно росла прижизненная слава Конан Дойля. Шерлок Холмс и его спутник доктор Уотсон соперничали в популярности среди читателей с персонажами Шекспира и Диккенса. Речь не шла о том, чтобы поставить самого Конан Дойля в один ряд с действительными гигантами английской литературы, но эти два его героя в самом деле казались лицами реальными, убедительно живыми, как мистер Пиквик и Сэм Уэллер. И если англичане хорошо помнят, что Хэмпстедские пруды в Лондоне — это те самые, где члены Пиквикского клуба изучали жизнь колюшки, то не менее прочно сохранились в национальной памяти названия улиц, отелей, связанных с именем Шерлока Холмса и его изысканиями. Показательно, что иногда говорят, будто обстановка кабинета знаменитого сыщика была перенесена с Бейкер-стрит в специальную мемориальную комнату «Клуба Шерлока Холмса» неподалеку от Скотленд-Ярда. Почему же «перенесена»? Разве жил когда-нибудь на Бейкер-стрит Шерлок Холмс? Трудно поверить, что нет. И это — лучшее свидетельство главной удачи писателя в его долгой жизни и деятельности.
Конан Дойль созрел как писатель в пору, когда в Англии развивалось литературное течение, называемое неоромантизмом, то есть романтизмом новым в отличие от романтизма первых десятилетий века, а также в противоположность натурализму и символизму — двум другим течениям, сформировавшимся в последней трети XIX столетия. Р. Л. Стивенсон с его «Островом сокровищ» (1883) — первый и образцовый представитель неоромантизма. Неоромантиком был Конрад и, кроме того, ряд менее значительных писателей, из которых в свое время особенным успехом пользовался Райдер Хаггард, автор романов «Дочь Монтесумы», «Копи царя Соломона» и др.
«Как надоело все расслабленное и как требуется нам нечто сильное и яркое», — говорил Стивенсон, выражая в нескольких словах устремления неоромантиков. Он спорил с упадочными настроениями декадентов, с их унынием, замкнутостью, он протестовал и против убогого бытописательства натуралистов, Сама английская жизнь отличалась в ту эпоху каким-то прозаизмом, бесцветной деловитостью, деляческим практицизмом. Словом, духовным убожеством, от которого приходил в отчаяние Оскар Уайльд, глава декадентской школы в Англии.
«Постоянное понижение личностей, вкуса, тона, пустота интересов, отсутствие энергии… все мельчает, становится дюжинное, рядское, стертое, пожалуй, „добропорядочнее“, но пошлее…» — так еще в 50-х годах XIX века наблюдал вместе с историком, экономистом и философом Дж. Ст. Миллем наступление буржуазной «толпы» А. И. Герцен. «Добропорядочность», мы видим, поставлена в кавычки, ибо это всего лишь «добропорядочность» конторской книги, «нравственность» расчета, «честность» купли-продажи, «добротность» ведения дел. К исходу века тот же процесс обострился.
Натурализм следил за этим процессом впрямую, невольно в то же время подчиняясь ему. Факт в протокольно-плоском, а не творчески преобразованном виде давил творческую мысль. Правда, преподносимая этой литературой, была правдой какой-то однобокой и поверхностной тенденции, а не исследованием жизни. Тем не менее, натурализм имел много сторонников. В нем видели литературное соответствие научности, позитивизму, тогда очень широко и сильно влиявшему на умы. Эта литература считалась доступной и нужной демократическому читателю. Вышел, например, роман Джорджа Дугласа «Дом с зелеными ставнями», и Арнольд Беннет, один из крупных английских натуралистов, усиленно советовал Г. Дж. Уэллсу обратить внимание на эту книгу, называя ее «первым реалистическим шотландским романом». «Это не высший класс, — признавал Беннет, — но… ты впервые в жизни увидишь Шотландию». «Чертова серость», — отозвался в ответ Уэллс о «Доме с зелеными ставнями».
