Натурализм следил за этим процессом впрямую, невольно в то же время подчиняясь ему. Факт в протокольно-плоском, а не творчески преобразованном виде давил творческую мысль. Правда, преподносимая этой литературой, была правдой какой-то однобокой и поверхностной тенденции, а не исследованием жизни. Тем не менее, натурализм имел много сторонников. В нем видели литературное соответствие научности, позитивизму, тогда очень широко и сильно влиявшему на умы. Эта литература считалась доступной и нужной демократическому читателю. Вышел, например, роман Джорджа Дугласа «Дом с зелеными ставнями», и Арнольд Беннет, один из крупных английских натуралистов, усиленно советовал Г. Дж. Уэллсу обратить внимание на эту книгу, называя ее «первым реалистическим шотландским романом». «Это не высший класс, — признавал Беннет, — но… ты впервые в жизни увидишь Шотландию». «Чертова серость», — отозвался в ответ Уэллс о «Доме с зелеными ставнями».
Натуралисты считали своей заслугой смелость, с какой они решались нарушать основное правило буржуазной добропорядочности — «книга должна быть написана так, чтобы при чтении ее не пришлось краснеть молоденькой девушке». Характерна была в этом смысле полемика вокруг романа также одного из видных английских натуралистов, талантливого писателя Джорджа Мура «Эстер Уотерс». В этой полемике принял участие и Конан Дойль. Он защищал «Эстер Уотерс», подчеркивая, что литература существует не для одних молоденьких девушек, что писатели решают более «взрослые» задачи. Когда против Джорджа Мура и его книги готова была подняться травля, Конан Дойль отважно вступил в схватку. Он демонстративно хвалил роман, и эта демонстративность чувствуется: Конан Дойль отстаивает право писателя говорить, что он считает нужным, однако в его апологии нет действительно глубокого творческого сочувствия тому, как Джордж Мур это делает. Конан Дойль защитник его, но не соратник.
Неоромантики не разделяли пристрастия натуралистов к бытовой атмосфере, к приземленным героям, «маленьким людям». Они искали красочных героев, необычной обстановки, бурных событий.
Фантазия неоромантиков двигалась в разных направлениях: они звали читателей в прошлое или в далекие земли. Они совсем не обязательно уходили от современности, но представляли ее с неожиданной стороны, вдали от городских будней.
Известно, сколько усилий приложил Киплинг, чтобы вылепить из колониального чиновника или офицера колониальных войск романтически-приподнятого героя. По романам современного английского писателя Грома Грина, скажем, «Суть дела», где колониальный мир представлен таким, каков он есть, нетрудно увидеть, что быт этого офицерства и чиновничества еще большая проза, чем конторы лондонского Сити. Но Киплингу в литературном отношении было важно, чтобы контраст был во всем: в красках пейзажа, в манерах, нравах.
Оскар Уайльд рассуждал: «Для романтического писателя не может быть худшей обстановки, чем романтическая, — 1-вот что стало ясно для меня. Живи Стивенсон на Гоуэр-стрит, он мог бы написать книгу вроде „Трех мушкетеров“, между тем на острове Самоа он писал письма о немцах в „Таймс“». Фактически Оскар Уайльд не совсем точен: Стивенсон писал на Самоа не одни только «письма о немцах», но романы и рассказы. Однако важна мысль по существу — о контрасте, о том или ином протесте против окружающей обстановки. В шотландском горном коттедже Стивенсон мечтал о море и пиратах, создавал «Остров сокровищ», а среди сказочной природы Самоа ему, может быть, вспоминалась однообразно-кирпичная Гоуэр-стрит.
Конан Дойля влекли и история, и моря, и не только дальние, но и вымышленные страны, а главное — романтика рядом, где-то здесь за углом. У Герберта Уэллса есть рассказ «Волшебная лавка», у Конан Дойля — «Таинственная дверь», и по этим двум произведениям видно, как владело английскими писателями стремление неожиданно открыть средь бела дня некую тайну, вдруг отыскать «дверь в стене», через которую можно будет проникнуть в необычайный мир. Шерлок Холмс и называл это своим «пристрастием ко всему необычному, ко всему, что выходит за пределы привычного и банального течения повседневной жизни». Но тот же Шерлок Холмс следовал четкому правилу: «Чтобы отыскать эти непонятные явления и необычные ситуации, мы должны обратиться к самой жизни, ибо она всегда способна на большее, чем любое усилие фантазии».
Книги Конан Дойля определенно складываются в несколько циклов. Каждый из этих циклов соединен тематически или судьбами одних и тех же героев, или одного и того же героя. Так следуют одна за другой книги о бригадире Жераре, книги, где действует Шерлок Холмс или профессор Челленджер.
Похождения Шерлока Холмса занимают четыре романа (как называл их автор, но точнее сказать, повести): «Этюд в багровых тонах», «Знак четырех», «Собака Баскервилей», «Долина ужаса» — и пять сборников рассказов.
А. И. Куприну принадлежит выразительная, хотя несколько преувеличенная характеристика: «Конан Дойль, заполнивший весь земной шар детективными рассказами, все-таки умещается вместе со своим Шерлоком Холмсом, как в футляр, в небольшое гениальное произведение Э. По — „Преступление в улице Морг“». Сказано, может быть, излишне сурово, но, по сути, точно. Предшественников Шерлока Холмса нетрудно назвать. Во Франции это Лекок из романов Эмиля Габорио, в Англии — сержант Кафф из «Лунного камня» Уилки Коллинза, однако самый ранний — это Дюпен из «Убийства на улице Морг».
Конан Дойль не скрывал литературной родословной своего героя. Он был восторженным почитателем Эдгара По. Кстати, в его архиве сохранялся редкий документ: подробное письмо одного из очень немногих, а может быть, единственного (к 1909 году) человека, знавшего лично американского писателя и присутствовавшего на его нищенских похоронах. Автор «Ворона» обрел во второй половине XIX столетия удивительную посмертную славу в Европе и триумфально «вернулся» к себе домой за океан со всемирно известным именем. Сильно сказалось его влияние в поэзии, в развитии новеллы, рассказа, особенно детективного.
Та самая «сила дедукции», о которой постоянно напоминал своим студентам доктор Джозеф Белл, то есть умение делать вывод на основе множества мимолетных наблюдений, и оказалась действенным орудием следствия, сыска, розыска в руках Дюпена. «Полицейских смущает, — говорит Дюпен, — видимая немотивированность», — речь идет о небывало зверском убийстве… В полиции озадачены, потому что там привыкли искать мотивы преступных действий прямым путем, привыкли тянуться по следу преступника и обкладывать его, будто затравленного зверя. Иное дело Дюпен. В его глазах улик и мотивов достаточно. Стоило ему заметить оттенок в показаниях свидетелей, из которых одни говорили, что слышали визгливый голос, а другие утверждали — хриплый, как у Дюпена возникает догадка, предопределяющая весь дальнейший ход расследования тайны. «Рассудок силится установить причинную связь явлений, — размышляет, в свою очередь, Легран, добровольный детектив из рассказа „Золотой жук“, — и, потерпев неудачу, оказывается на время парализованным». Но только на время. Легран вновь и вновь приводит в систему факты и наблюдения, на первый взгляд никак между собой не связанные, пока, наконец, не обнаружится в их сопоставлении своя логика.
И Конан Дойль говорил о Шерлоке Холмсе, что его герой раскрывал сложные криминальные случаи не из-за промахов преступника, а благодаря своему умению.
«Так называемые аналитические способности нашего ума сами по себе малодоступны анализу» — этой проблемой открывается рассказ «Убийство на улице Морг». Речь идет об этом в самом начале 40-х годов прошлого века, когда впереди еще — за единичными исключениями — будущее развитие литературной школы психологического анализа. Эдгар По среди пионеров, осваивающих неведомую область. Гениальность его, о которой говорил А. И. Куприн, и сказалась в плодотворном направлении поисков, в точности намеков и находок, развитых позднейшими писателями далеко за пределами детективного жанра.
Конан Дойль следовал создателю Дюпена и Леграна в более узком, специальном смысле. Кажется, будто в самом деле Шерлок Холмс продолжает своими мыслями и действиями первые страницы «Убийства на улице Морг». «Известно, — говорится там, — что для человека, исключительно одаренного в этом смысле, дар анализа служит источником живейших наслаждений. Как атлет радуется своей силе и ловкости и находит удовольствие в упражнениях, заставляющих его мышцы работать, так и аналитик горд своим умением распутать любую головоломку. Всякое, хотя бы и нехитрое занятие, высекающее искры из его таланта, ему приятно. Он обожает загадки, ребусы, криптограммы, обнаруживая в их решении проницательность, которая заурядному сознанию представляется чуть ли не сверхъестественной. Его выводы, рожденные существом и душой метода, и в самом деле кажутся чудесами интуиции».
