– Вы, Мари?
Мари Будон ответила энергическим кивком головы. Наступило долгое молчание, потом Жак вдруг вскрикнул:
– Нет, я не могу в это поверить! Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется невозможным, чтобы госпожа Марселанж сделалась женою крестьянина, человека… который пас свиней в ее поместье!
– А если бы вам сказали, что госпожа Теодора любит вас?
– Я ответил бы вам, что это невозможно.
– А если бы вам представили доказательства?
– Я не поверил бы никаким доказательствам.
– Даже если бы…
Мари Будон наклонилась к больному и шепнула ему на ухо окончание фразы. Несмотря на свою слабость, Жак вскочил. Кровь прилила к его лицу с такой силой, что служанка испугалась.
– Жак!.. — воскликнула она.
– Ничего, — перебил тот, — это удивление, волнение… я был так далеко от… Нет-нет, вы ошибаетесь.
– А если я не ошибаюсь? — возразила Мари Будон, устремив на Жака вопросительный взгляд. — Если… если сегодня же вечером, меньше чем через час…
– О! Тогда… Мари, будь я при смерти, я пошел бы в Шамбла, если бы даже мне пришлось для этого умереть, клянусь вам…
– Довольно, — сказала служанка.
Она встала, бросила на больного такой взгляд, от которого тот задрожал, потом вышла из комнаты, оставив дверь приоткрытой, и медленно спустилась по лестнице. Мари Будон направилась в комнату графини ла Рош-Негли, где, несмотря на поздний час, находились мать и дочь.
На соборной колокольне пробило одиннадцать часов, а дамы каждый вечер расходились по своим спальням в десять вечера, самое позднее — в четверть одиннадцатого. Сидя в нескольких шагах друг от друга, неподвижные как статуи, они после ухода аббатов не обмолвились ни единым словом. Когда открылась дверь, они сразу повернулись к ней. Графиня сгорала от нетерпения, на щеках ее пылал румянец, а глаза горели решительностью. Госпожа Марселанж сидела бледная, с несколько безумным взором, руки ее дрожали. Мари Будон вошла и заперла за собой дверь. Последовал долгий разговор. Три женщины говорили тихо, почти шепотом, словно боялись собственных слов. Потом Мари Будон вышла и вернулась в свою комнату. Пять минут спустя госпожа Марселанж оставила графиню одну; через несколько минут в доме погасли все огни.
На другой день, 30 августа, в полдень Жером Пюжен, сосед графинь де Шамбла, разговаривал у дверей со своей женой и Пьером Бори, портным. Вдруг они увидели, как из дома графинь де Шамбла вышел бледный, изнуренный человек и стал медленно прохаживаться по солнечной стороне улицы, с трудом переставляя ноги.
– Здравствуйте, господин Жак, — приветствовал его Жером Пюжен. — Что и говорить, болезнь вас порядком потрепала.
– До такой степени, — отозвался Жак, — что у меня от оспы кожа сошла с ног, и при каждом шаге мне кажется, что я хожу по горячим углям.
– Так вы послезавтра, первого сентября, не будете открывать охоту?
– Зайцы и куропатки могут спать спокойно, — ответил Жак Бессон. — Пройдет целый месяц, прежде чем я смогу отправиться в деревню. Мне даже сюда было трудно выйти погулять на солнце, и если бы доктор не велел…
– Жаль, близ Шамбла много дичи, а вы так хорошо стреляете.
– О! — сказал Жак. — Отсюда до Шамбла больше трех миль, если бы мне посулили золотые горы, я бы и полпути дотуда не одолел.
Потом, поклонившись супругам Пюжен, Жак опять стал прохаживаться на солнце, ковыляя вдоль домов и часто останавливаясь как бы от истощения после нескольких шагов.
– Что это за человек? — спросил Пьер Бори Жерома Пюжена.
– Жак Бессон, доверенное лицо графинь де Шамбла.
– Мне не нравится его физиономия, — сказала Виктория Пюжен.
– Ба! Возможно, он все-таки хороший человек.
– Как бы то ни было, — прибавил портной, — мне не хотелось бы встретить его в лесу.
– Во всяком случае, — возразил Пюжен, — его нечего опасаться в таком положении.
– Ты так думаешь? — удивилась его жена. — А я сейчас повнимательней посмотрела на него и побилась бы о заклад, что он не так уж и болен.
– А зачем ему притворяться?
– Кто знает? Может быть, для того, чтобы за ним ухаживали эти дамы, которые окружили его заботой и вниманием, ни дать ни взять как брата.
– Пустое! Бабьи сплетни! — сказал Жером Пюжен.
– Да неужели? А прогулки в саду Шамбла, где все видели, как Жак Бессон вел под руку обеих дам, как он разговаривал шепотом с госпожой Марселанж, между тем как графиня уходила на двести шагов вперед? Это что, тоже сплетни?
– Пойдемте в дом, — вдруг засуетился Жером Пюжен. — Неблагоразумно разговаривать о подобных вещах на улице: графини де Шамбла очень могущественны и… словом, я предпочел бы иметь дело с десятью Жаками Бессонами, чем с одной графиней ла Рош-Негли.
В восемь часов вечера, когда уже стемнело, какой-то человек проскользнул как тень мимо домов, остановился у особняка графини де Шамбла и постучал в дверь два раза, но так тихо, что казалось, что стук едва смогут услышать изнутри. Однако дверь тотчас же бесшумно отворилась, и тень проскользнула в переднюю. Этой тенью был Арзак. Закрыв за ним дверь, Мари Будон провела его в маленькую гостиную, где обычно сидели дамы.
Жак Бессон сидел между ними в большом кресле перед камином. Госпожа Марселанж подавала ему чашку с тизаной. При появлении Арзака госпожа Марселанж, которая сидела, наклонившись к Жаку, вдруг вскочила и отодвинула кресло. Но графиня, всегда умевшая владеть собой, воспользовалась этим обстоятельством, вместо того чтобы смутиться, как ее дочь.
– Ну, Арзак, — сказала она ему, указывая на госпожу Марселанж, которая все еще держала чашку в руке, — вы видите, вот это графини де Шамбла, которых представляют такими надменными и суровыми по отношению к своим слугам.
– О! — протянул пастух с тем двусмысленным простодушием, которое придавало всем его словам загадочный смысл. — Для меня вовсе не открытие, что эти дамы всегда были добры к Жаку.
Графиня устремила на Арзака пронизывающий взгляд, но молодой крестьянин противопоставил неудовольствию знатной дамы спокойствие и хладнокровие.
– Я добра и к Жаку, и к другим моим служителям, когда мне известны их верность и предан— ность, — возразила она после некоторого молчания и тотчас добавила: — Мари, подай мне эту бутылку и стакан.
Служанка повиновалась. Графиня налила в стакан вина и подала его Арзаку. Тот взял его, несколько смутившись, потом вытер рот рукавом своего камзола и разом опорожнил стакан, после чего почтительно возвратил его графине, которая приняла его обратно, по-видимому, нисколько не оскорбившись этим странным поступком.
– Ну, принес ли ты нам новости? — спросила Мари Будон, догадываясь о том, что по каким-то причинам дамы не хотят сами расспрашивать Арзака.
– Новости-то я принес, — ответил крестьянин.
– Ага! — сказала графиня, слегка нахмурив брови.
– Ну, говори, что такое случилось? Что ты нам скажешь? — с нетерпением продолжала служанка.
– Я знаю, зачем господин Марселанж уезжает из Шамбла.
– Говори же скорее.
– Потерпите немножко, — спокойно возразил Арзак. — Вы знаете мою хижину, ваше сиятельство, мою маленькую хижину на колесах, где я ночую в поле среди своего стада?
– Да, конечно, знаю, — ответила графиня. — Что дальше?
– Сегодня в шесть часов, когда еще было совсем светло, я издали увидел господина Марселанжа с каким-то человеком, которого не знаю. Они должны были пройти мимо моей хижины; мне тотчас пришло в голову запереться там, и вы убедитесь, что чутье не обмануло меня. Через несколько минут они остановились возле моей хижины, не подозревая, что в такое время там кто-нибудь есть, и принялись разговаривать так свободно, как будто находились в замке Шамбла.
– Ты что-нибудь слышал? — с живостью спросила графиня.
– Благодаря щели в досках моей хижинки, щели, оказавшей мне уже немало полезных услуг, я видел их и слышал, как будто мы все трое разговаривали у камина.
– Как выглядел господин Марселанж?
– Печально и мрачно.
– О чем он говорил?
– О своем скором отъезде в Мулен и об аренде Шамбла. И от того и от другого нотариус его отговаривал, потому что я скоро понял, что второй-то и был нотариус.
– Гранжон, может быть? — спросила графиня.
– Именно. Итак, нотариус говорил господину Марселанжу, что зря он уезжает из Шамбла, если только на это у него нет веских причин. Я передаю вам их разговор в точности как слышал, графиня, — прервал сам себя Арзак.
– Я не сомневаюсь, Арзак, продолжай.
– Ну да, у меня есть веские причины для отъезда, — ответил господин Марселанж. — Настолько веские, что не решился сообщить их вам у себя, поскольку я опасаюсь, что кто-то из слуг шпионит за мной — некоторые ведь подкуплены графиней. И я привел вас сюда, в поле, где я, по крайней мере, уверен, что никто не услышит нашего разговора. Можете себе представить, как я обрадовался, — прибавил Арзак. — Я затаил дыхание и не шевелился, как сурок в своей норе.
