— Что такое карма? — спросил я без особого интереса.
— Карма — это хорошие дела, или заслуги. Чем больше ты крутишь молитвенное колесо, чем больше звонишь в колокольчики, тем выше заслуги. Один из монахов всегда занят вращением большого колеса, которое приводит в движение колокол, чтобы заслуги монастыря прирастали и днем и ночью.
Это заставило меня задуматься. Вскоре я обнаружил, что карма накапливается независимо от того, как именно вращают колесо. Важно вращение как таковое, а не личное усердие. Колеса и колокольчики были расставлены в удобных местах по всей деревне, и каждый, кто проходил мимо, подталкивал его, тем самым обеспечивая кармой всех жителей. Поразмыслив над этими фактами, я изобрел нечто новое. Я попросил Хильду сделать мгновенные фотографии всех монахов во время очередной процессии, с небольшими интервалами. В здешнем солнечном климате мы без труда могли печатать снимки с пластинок сразу же после проявления. Затем я взял небольшое колесо, размером с бочонок для устриц — у монахов таких были десятки. Внутри я наклеил фотографии в определенной последовательности наподобие так называемого «зоэтропа», или колеса жизни. Прорезав по сторонам отверстия и укрепив зеркальце, взятое из несессера леди Мидоукрофт, я довершил свое творение. Когда его быстро вращали, фигуры начинали как будто двигаться и можно было полюбоваться почти настоящей процессией. В общем, получилось нечто вроде кинематографа.
Потом мне пришла в голову новая затея. Неподалеку от монастыря сбегал с горы ручей, откуда брали воду.
Я всегда имел наклонности к механике; и вот я установил водяное колесо в том месте, где ручей образовывал маленький водопад, и соединил его с фотографическим барабаном. Таким образом, мое колесо могло работать само по себе, накапливая карму для всей деревни, пока люди занимались своими делами.
Монахи, которые на самом деле были отличными парнями, когда интересы веры не требовали от них перерезания глоток, восприняли эту конструкцию как великое и славное религиозное изобретение[62]. Они преклоняли перед ним колени и всячески почитали. Они низко кланялись также и мне, когда я впервые продемонстрировал его, и я начал уже проникаться духовной гордостью. Леди Мидоукрофт призвала меня к порядку, пробормотав со вздохом:
— Я понимаю, что сейчас мы не можем соблюдать наши принципы… И все-таки мне кажется, что вы поощряете идолопоклонство!
— Чисто механически, — ответил я, любуясь своим творением с простительным самодовольством изобретателя. — Видите ли, добрым деянием является вращение само по себе, а не молитвы, его сопровождающие. Вместо людей-идолопоклонников мы имеем лишенный сознательности поток, а это, я полагаю, похвально. — Тут мне вспомнилось мистическое изречение «Ом, мани, падме, хум». — Как жаль, что я не мог соорудить для них фонограф, чтобы твердить их мантру! Тогда они могли бы полностью переложить свои религиозные обязанности на механизмы!
— Большие перспективы, — сказала Хильда подумав, — откроются перед тем человеком, который первым завезет вертела с механическим приводом в Тибет! Каждая семья приобретет его как автоматическое средство создания кармы.
— Только не распространяй эту идею в Англии! — воскликнул я поспешно. — Если, разумеется, мы когда-нибудь туда попадем. Иначе кто-то увидит в этом будущее британской торговли, и в итоге мы потратим двадцать миллионов на завоевание Тибета в интересах цивилизации и синдиката производителей вертелов!
Трудно сказать, насколько затянулось бы наше сидение в монастыре, если бы не вмешательство непредвиденного случая. Миновала первая неделя. Мы устроились неплохо на примитивный лад: повар-гуркх готовил для нас пищу, носильщики заменяли слуг. И все-таки я не чувствовал полной уверенности в наших хозяевах — ведь, откровенно говоря, мы втерлись к ним в доверие обманом. Правда, мы не солгали, когда сообщили монахам, что буддистские миссионеры проникли в Англию. Они не имели ни малейшего понятия о том, где находится Англия и кто такая госпожа Блаватская, так что это известие их заинтересовало. Видя в нас многообещающих неофитов, они теперь жаждали отправить нас в Лхасу, чтобы мы получили там полноценное наставление в вере от светоча, самого верховного ламы лично. Однако нас это не привлекло. Все, что мы слыхали о судьбе мистера Лендора, не вызывало у нас желания следовать его путем. Монахи же, со своей стороны, не могли понять нашей неохоты. Они полагали, что каждый благонамеренный неофит должен мечтать о паломничестве в Лхасу, эту Мекку буддистской веры. Наши колебания вновь породили некоторые сомнения в истинности нашего обращения. Прозелитам не полагается быть «едва теплыми», от них ожидают, что они с жаром ринутся вперед. То, что по дороге нас, скорее всего, перебьют, никого не смущало. Ведь мы умрем за веру, а что может быть завиднее такой блестящей кончины?
Однако все сложилось иначе. В начале второй недели нашего визита главный лама пришел ко мне с наступлением темноты. Лицо его было серьезно. Я призвал нашего незаменимого переводчика, повара.
— Жрец-сахиб говорить, очень важно это: сахиб и мем-сахибы должны уйти из отсюда раньше до встатия солнца завтра утром.
— Почему? — спросил я, и удивленный, и обрадованный.
— Жрец-сахиб говорить, он любить вас очень. О, очень, очень много. Не хотеть видеть, как люди из деревня вас убивать.
— Убить нас! Но ведь они, кажется, почитают нас святыми!
— Жрец говорить, так и есть. Сильно много святые. Люди здесь все толковать, что сахиб и мем-сахибы очень великие святые, сильно как Будда. Картинки делать, чудес творить. Люди думать, если им убить вас и тут похоронить, очень свято место быть. Очень великая карма, очень хорош торговля. Много люди из Тибета услышать вы есть святые, и сюда приходить паломники. Паломники делать ярмарка, делать базар, очень хорош для деревня. Вот люди и хотеть убить вас, построить гробница над вашим телом.
До этого аспекта святости я никогда бы сам не додумался. Между тем, если ранее я не горел желанием удостоиться венца христианского мученика, то уж сделаться мучеником буддийским не тянуло совершенно.
— Что же лама советует нам? — спросил я.
— Жрец-сахиб говорить, он вас любить и не хотеть деревня убивать вас. Он дать вам проводник — очень хорош проводник, крепко знать горы, и он отвести вас прямо до страны махараджи.
— Не Рам Дас? — спросил я подозрительно.
— Нет, не Рам Дас. Очень хорош человек, из Тибет.
Трудно было не понять, насколько критична ситуация. Начались поспешные приготовления. Я предупредил Хильду и леди Мидоукрофт. Наша капризница немножко поплакала, конечно, при мысли, что ее могут засунуть в гробницу, но в целом держалась прекрасно. Наутро, еще до рассвета, пока жители деревни не проснулись, мы бесшумно прокрались к выходу из монастыря, где оставили столько друзей. С нами шел новый проводник. Он провел нас в обход деревни, на окраине которой размещались постройки обители лам, прямо в долину. К шести утра скопление домов и пирамидальные шпили уже скрылись из виду. Но я вздохнул свободно лишь тогда, уже после полудня, когда мы оказались снова под защитой Британии в первой же деревушке во владениях махараджи.
Что касается мерзавца Рам Даса, мы больше не слыхали о нем. Он растворился в пространстве, оставив нас у входа в подстроенную не им ловушку. Главный лама рассказал мне, что проводник, сразу после того, как сообщил ему лживые сведения о нас, отправился к себе на родину каким-то другим путем.
Глава XI
История об офицере, который все правильно понял
Счастливо ускользнув из слишком тесных объятий гостеприимных монахов Тибета, мы медленно продвигались по землям махараджи к штаб-квартире сэра Айвора. На третий день пути мы стали лагерем в романтическом уголке Гималаев — узкой зеленой долине, посередине которой бежал, бурля и пенясь на перекатах, чистый поток. Теперь мы могли наслаждаться и великанами-кедрами, которые рядами высились на склонах, и покрытыми снегом скалами, замыкавшими вид с севера и с юга. Перистые заросли бамбука окаймляли и почти полностью скрывали белопенную речку, чей прохладный напев — увы, обманчиво прохладный, — доносился до нас сквозь густой переплет колышущейся листвы. Леди Мидоукрофт была так счастлива уйти подобру-поздорову от кровожадных и благочестивых тибетцев, что на некоторое время почти перестала ворчать. Она даже соизволила восхититься прекрасной долиной, где мы остановились на ночлег, и признать, что орхидеи, свисавшие с высоких деревьев, не менее красивы, чем те, которые ей поставляла цветочница с Пикадилли.
— Вот только никак в толк не возьму, — заметила она, — как они завелись здесь, в этой дикой глуши, да еще самые модные сорта, когда нам в Англии с таким трудом приходится выращивать их в дорогих оранжереях!
