— Кто тут бродит ночью по кладбищу? — выкрикнул я в сторону темнеющих деревьев. Но в ответ мне раздалось лишь возмущенное уханье филина. Ладно, решил я, переживем и это…
Пока я забрасывал могилу землей, меня не покидала одна мысль: где же в таком случае покоится тело деда? Может быть, действительно в болоте? Выходит, выловленный из озера труп утопленника был принят за деда и похоронен вместо него. Но почему в таком случае на пальце несчастного оказался его перстень? И кто потом похитил его из гроба? Концы с концами все равно не сходились. Я предположил так: кому-то было очень важно, чтобы утопленника приняли именно за деда, поэтому и надели на его палец перстень. Но зачем? Бессмыслица. Или здесь какая-то хитрая игра, которую мне не дано понять? У меня голова шла кругом не только от этих загадок, но и от смрадного запаха, которым я надышался в могиле. И я решил поразмыслить обо всем этом на досуге, в более спокойной обстановке. Закончив свою работу, я сдвинул на место памятник и взглянул на часы. Было уже начало четвертого.
— Идем!.. — услышал я вдруг призывный голос, который словно бы прошелестел позади меня. Я быстро оглянулся, но никого не увидел. Но я уже догадался, кто произнес это слово. Так могла звать только Девушка-Ночь. Она была где-то здесь, на кладбище, прячась за деревьями или памятниками. Но почему она скрывается, почему не показывается мне на глаза? Сердце мое снова учащенно забилось, и я продолжал всматриваться в темноту. Как на грех, и луна скрылась за тучами, и мне теперь трудно было различить что-либо вокруг.
— Идем… — донеслось откуда-то слева, тихо и маняще.
Я повернулся в ту сторону и сделал несколько шагов, передвигаясь чуть ли не на ощупь, а голос Девушки-Ночь выплыл из густого воздуха уже где-то справа от меня:
— Идем…
Она словно играла со мной в прятки, увлекая за собой.
— Где ты? — громко произнес я, круто развернувшись, а в ответ мне раздался серебристый, как колокольчик, смех. И снова:
— Идем… идем…
— Если ты не прекратишь, то и я не сдвинусь больше с места, — строго сказал я, хотя понимал, что это бесполезно: она наверняка не слышит меня. Она и тогда, в ту ночь на Волшебном камне, не слышала меня, поскольку жила в каком-то своем мире, куда не было доступа ни мне, ни кому другому. Мы, встречавшиеся ей на пути, были для нее лишь странными и забавными существами, совершенно иной породы, интерес к которым исчезал столь же быстро, как тающий на огне лед. Я был уверен, что она даже не помнит меня, поскольку все мы сливались для нее в одно лицо. И у нее было несомненное преимущество передо мной, перед подобными мне: легкость, бесшумность, стремительность перемещения, всевидимость, словно она была ночной феей. А со всех сторон продолжало доноситься:
— Идем… идем… идем…
И меня неумолимо влекло на ее голос. Я не мог ничего поделать с собой: торопливо шел и разворачивался, совершал прыжки, бежал, но передо мной лишь изредка мелькал ее белый силуэт, а потом он исчезал, будто взлетая ввысь или проваливаясь сквозь землю. Я позабыл обо всем: о недавно разрытой мною смрадной могиле, о деде, о Милене и Валерии, о всей этой Полынье, о том, где вообще я нахожусь и жив ли я или уже на границе смерти?
— Идем… — звал меня голос, и я стремился к нему всеми силами своей души.
Я гонялся за призраком, за существом, которое превосходило меня во всех отношениях во сто крат, и это было бесполезным занятием. Но кто сейчас мог остановить меня? Где был покинувший меня ангел-хранитель?..
Еще несколько торопливых шагов, а потом я вдруг почувствовал, что теряю опору, почва уходит у меня из-под ног… Я закричал, падая в какую-то дыру, яму, пропасть, ломая кусты, пытаясь зацепиться за них и ударяясь головой о камни…
Не знаю, сколько времени я был без сознания. Я лежал на дне глубокого оврага, и в лицо мне светила луна. Вокруг были разбросаны груды острых камней — все дно было усеяно ими, и я с каким-то необъяснимым равнодушием подумал: почему же я все еще жив? Ведь непременно я должен был или размозжить себе голову, или сломать шею. Осторожно потрогал висок, на котором запеклась кровь. Странно, зачем она хотела убить меня, заманив в этот губительный овраг на краю кладбища? И почему в таком случае она не сделала этого тогда, возле Волшебного камня, когда я тоже был без сознания, но от наслаждения от нашей любви? Чего проще было подтолкнуть меня в болотную топь? Напротив, она даже вывела меня домой, ведь не сам же я прошел тогда по узкой тропинке, не зная пути? И где она сейчас? Конечно же улетела… Но почему? Какое зло я ей причинил? С трудом поднявшись, я убедился, что, слава Богу, кости были целы. Мне еще повезло. Наверное, я очень удачно упал, недаром нас учили группироваться на актерском факультете. Это умение меня и спасло.
Циферблат часов при падении разбился, и я не знал, сколько времени, но рассвет уже осторожно вползал в Полынью. Голова гудела, и меня сильно поташнивало. Наверное, я все-таки получил сотрясение мозга. Мне вспомнились слова тетушки Краб о том, что любовники Девушки-Ночь заканчивали свою жизнь очень скверно. Один, кажется, даже сиганул с водонапорной башни. Не она ли сама и подтолкнула его, увела вслед за собой на смотровую площадку? Что ж, египетская царица так же воздавала должное своим любовникам за безумные ночи любви. Но почему-то я не чувствовал к ней ни гнева, ни зла, словно она поступила так со мной совершенно бессознательно, соблюдая правила своей игры, где я, выполнив определенную мне роль, должен был умереть. Даже сейчас, лишь чудом избежав смерти, я не мог разобраться в своих ощущениях. Она все равно притягивала меня к себе, как ночная звезда, которая оставалась единственной в небе. И скажи мне кто сейчас: повторил бы я свою встречу с ней у Волшебного камня, то я бы ответил — да. Неужели я продолжал любить ее, презрев свою жизнь, которой она столь упоительно жутко распорядилась? Возможно ли такое? Должно быть, в любом другом месте это показалось бы невероятным. Но только не в Полынье.
Я брел по дну оврага, прихрамывая на ушибленную ногу, пока он не кончился, и только тогда с трудом выбрался наверх. Потом мне еще долго пришлось блуждать по кладбищу, прежде чем я нашел выход. Дома я оказался, когда уже совсем рассвело. На крыльце меня поджидали Комочков и Марков.
— Явился, — с облегчением произнес Николай и уставился на меня, как на перешедшего границу диверсанта. Потом он толкнул в бок Егора. — Что это с ним? Кто это вообще?
— Не знаю, — недоуменно отозвался тот. — Похож вроде бы на Вадима. Но не берусь утверждать. Нужна экспертиза крови.
— Дурачье, я в овраг свалился, — сказал я.
— Да это-то понятно, ты хоть в сортир провались, дело в другом, — заметил Комочков и повел меня на кухню, где у нас висело зеркало. — Глади.
Я посмотрел на себя и, пораженный, застыл на месте. Мало того, что висок и щека были измазаны кровью, но и волосы мои теперь покрывал седой иней. За несколько часов я приобрел благородный серебристый блеск в волосах. Конечно, до густой седины спирита Дрынова мне было далеко, но и этого было достаточно, чтобы состарить меня на несколько лет. Мне стало понятно, почему это произошло. Когда я рассказал своим друзьям, что делал на кладбище, они покачали головами.
— Как ты вообще разумом не тронулся, — заметил Комочков.
— Еще успеет, — сказал Марков. — Зато теперь мы точно знаем, что труп деда отсутствует. А нет трупа — нет и преступления.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я, смывая кровь.
— А то, что, возможно, твоего деда никто и не убивал. Его могло затянуть в трясину, когда он собирал на болоте свои травы.
— А перстень? Кто-то же надел перстень на палец утопленника?
— Верно. Это путает все карты.
— Знаете что? — вмешался Комочков. — Дело происходило так. Твой дед был похищен, и от него чего-то требовали, а после чудовищных пыток труп уже опасно было бросить где-нибудь на окраине. В болото? Но исчезновение деда вызвало бы массу кривотолков. Тогда где-нибудь на стороне подыскали бродягу, бомжа подходящего роста и телосложения, убили его, надели на палец перстень для опознания, и бросили в воду. И пустили слух: дед утонул. А когда бродяга через два месяца всплыл, то все приняли его за Арсения Прохоровича. По-моему, вполне логично.
— А кто вам сказал, что его вообще убили? — произнес вдруг Марков. — Ну а если предположить, что ему просто надоела Полынья и он уехал? Все наши прошлые доводы основывались на том, что в могиле лежит труп деда. Да, у него были здесь враги, желавшие смерти, были и мотивы. Но нет главного — самого покойника.
Мы замолчали, обдумывая эту неожиданную версию. Но она была слишком невероятна. Вот так уехать, бросив здесь все? Дом, больных, которые стекались к нему со всего уезда, даже свои драгоценные тетрадки? И кроме того, была еще одна причина, по которой он не мог покинуть Полынью: Валерия. Нет, невозможно. А зачем ему расставаться со своим перстнем? Мне был ближе ход рассуждений Комочкова. Чтобы опровергнуть версию Маркова, мне пришлось рассказать им о последнем увлечении деда, о его молодой жене.
