Инспектор вышел из кабинета в сопровождении Джуны, который за вечер так и не вымолвил ни слова, только с изумлением наблюдал за инспектором. Прокурор, которого это немало развлекало, так и не понял причины такого поведения. За ними к выходу двинулись Велье, Панцер, Сампсон и Нельсон.
Их взору снова открылся пустой зрительный зал, который казался таким неуютным и холодным. Было включено полное освещение. Во всем зале не оставалось ни одного темного уголка.
Когда процессия, возглавляемая Квином, направилась к левой части партера, оказалось, что зал не совсем, пуст. Инспектор тяжело прошагал по центральному проходу и встал перед одной из лож на левой стороне, так, чтобы его было видно всем присутствующим. Панцер и Сампсон расположились в конце прохода, около них — Джуна, самый внимательный наблюдатель за происходящим.
Люди, ожидавшие инспектора, были расположены в зале весьма своеобразно. Они занимали только крайние от прохода места. Здесь собралось довольно пестрое общество: мужчины, женщины, молодежь, старики. Это были те люди, которые в вечер, когда произошло убийство, сидели именно на этих местах и смотрели спектакль. Всех их уже опрашивал инспектор — тем же вечером. Там, где был убит Монти Фильд, и на соседних местах — впереди и рядом — сейчас сидели Уильям Пьюзак, Эстер Джаблоу, Мадж О'Коннел, Джесс Линч и Пастор Джонни. Пастор украдкой озирался и время от времени что-то беспокойно шептал на ухо билетерше, прикрываясь рукой. Пальцы его были коричневыми от никотина.
Инспектор подал знак, и тут же установилась полная тишина. У Сампсона, который обводил взглядом ярко светившие люстры и софиты, покинутый публикой зал и опущенный занавес, возникло странное чувство — как будто он присутствует на сцене, где вот-вот начнется спектакль, полный неожиданных разоблачений. Он с интересом ждал дальнейшего развития событий. Панцер и Нельсон были спокойны и внимательны. Джуна не сводил со Старика глаз.
— Дамы и господа! — сказал Квин строго, обводя взглядом все собравшееся в зале общество. — Я попросил вас присутствовать здесь по совершенно определенной причине. Я не стану задерживать вас ни на минуту больше, чем это необходимо. Но определять, что необходимо, а что нет, буду только я — и никто другой. Если у меня возникнет впечатление, что я не получаю на свои вопросы честных и прямых ответов, все вы будете оставаться здесь до тех пор, пока я не буду доволен вами. Я бы хотел, чтобы вы осознали это в полной мере, прежде чем мы продолжим нашу беседу.
Он сделал паузу и еще раз обвел взглядом собравшихся. Те, до сего момента внимательно слушавшие, несколько отвлеклись и стали переговариваться. Но быстро прекратили и снова были готовы внимать словам инспектора.
— Вечером в понедельник, — ледяным тоном продолжал Каин, — вы все были на спектакле в этом зале и сидели, за исключением некоторых присутствующих здесь сотрудников театра и прочих лиц, на тех же местах, что и сейчас.
Сампсон невольно усмехнулся, заметив, как при этих словах инспектора у каждого из сидевших в зале сразу выпрямилась спина и каждый заерзал так, будто сиденье под ним стало раскаляться.
–Я бы хотел, чтобы вы представили себе, что сегодня — вечер того понедельника. Я бы хотел, чтобы вы мысленно перенеслись в тот вечер и попытались вспомнить все, что тогда происходило. Я имею в виду — все детали и частности, которые остались с того вечера в вашей памяти, какими бы банальными и несущественными они вам ни казались.
Инспектор как раз собирался перейти к опросу, когда в задней части партера появилась группа людей. Сампсон шепотом поздоровался с ними. Это пришли актеры — Эва Эллис, Хильда Оранж, Стивен Барри, Джеймс Пил и еще три-четыре, занятых в «Играх с оружием». Они уже переоделись. Пил шепотом пояснил, что они шли из гардеробных и заглянули в зал, потому что услышали голоса.
— Это инспектор Квин устроил тут маленькое собрание, — негромко пояснил Сампсон.
— Как вы думаете, инспектор будет против, если мы немножко поприсутствуем и послушаем? — потихоньку спросил Барри, внимательно глядя на Квина, который смолк и ледяным взглядом обвел актеров.
— Не знаю, почему бы… — начал было Сампсон, но Эва Эллис шикнула на него, и все умолкли.
— Вот… — продолжал инспектор, когда разговоры в задней части зала стихли. — Вот… так, собственно, и обстоят дела… Представьте, что сегодня — вечер понедельника. Поднимается занавес, начинается второй акт. На сцене — темно, в зале — тоже. Раздается стрельба, крик, вы с напряженным вниманием следите за событиями, разворачивающимися там. Кто-нибудь из вас — в первую очередь я обращаюсь к тем, кто сидел на угловых местах, — не заметил ли чего странного? Необычного? Что-нибудь, быть может, мешало вам смотреть спектакль? Ничего такого не происходило поблизости?
Он замер в ожидании ответов. Но сидевшие в зале только покачали головами — кто растерянно, кто с опаской. Никто не ответил.
— Припоминайте получше, — проворчал инспектор. — Вы, вероятно, помните, что я в понедельник уже проходил по этому проходу и задавал вам те же вопросы. Конечно, я не хочу сейчас слышать от вас какие-то выдумки и вовсе не ожидаю никаких сенсационных заявлений — после того, как в понедельник вы все мне сказали, что ни о чем таком не можете вспомнить. Но поймите: мы оказались в очень трудном положении. Здесь был убит человек, а мы, откровенно признаться, зашли при расследовании в тупик. Это одно из самых трудных дел, которые мне когда-либо в жизни доводилось расследовать. В такой ситуации, когда мы приперты к стене и просто не знаем, что делать дальше, — видите, насколько я откровенен с вами, и жду от вас ответной откровенности — я просто вынужден обратиться к той части публики, которая в понедельник вечером только и могла что-либо заметить, если, конечно, вообще было что замечать… Насколько я знаю по своему опыту, сплошь и рядом бывает, что кто-нибудь, когда волнуется, когда нервничает, забывает важные детали и частности. А потом, когда пройдет несколько часов, дней или недель, он возвращается в нормальное состояние и вспоминает их снова. Я надеюсь, что с вами случится нечто подобное…
Пока инспектор говорил эти горькие слова, нервозность у его слушателей сменилась напряженным вниманием. Когда он закончил, присутствующие в зале повернулись друг к другу и принялись взволнованно перешептываться. Время от времени они отрицательно покачивали головами, хотя некоторые и начинали после этого что-то горячо втолковывать соседу. Инспектор терпеливо ждал.
— Поднимите руку, если у вас есть что сказать, — попросил он.
Одна из женщин робко подняла свою белую вялую РУку.
— Да, я слушаю вас! — воскликнул Квин и указал на нее пальцем. — Вы вспомнили что-то необычное?
Пожилая дама скромно встала и пролепетала писклявым голоском:
— Я не знаю, важно это или нет, сэр, но припоминаю, что в какой-то момент второго акта женщина — да, вроде бы женщина — прошла по проходу, а несколько секунд спустя вернулась.
— В самом деле? Очень интересно, милостивая государыня, — откликнулся инспектор. — Вы не помните, когда примерно это было?
— В точности не смогу припомнить, сэр, — сказала она. — Но примерно минут десять после начала второго акта.
— Понимаю… И вы можете описать, как эта женщина выглядела? Молодая или в возрасте? Что она намеревалась делать, по-вашему?
Пожилая дама поглядела на инспектора, и во взгляде у нее отразилась мука.
— Ничего этого я не могу припомнить, сэр, — пролепетала она. — Мне нечего добавить…
Вдруг откуда-то сзади донесся звонкий голос, и все головы разом повернулись. Мадж О'Коннел вскочила со своего места.
— Можете не затягивать этот спектакль, инспектор, — дерзко выкрикнула она. — Дама видела в проходе меня. Это было перед тем, как я… ну, да вы знаете…
Она бесстыдно подмигнула инспектору.
Все присутствующие разом перевели дух. Пожилая дама, вид которой не мог не вызвать сострадания, обескураженно поглядела на билетершу, затем на инспектора, а потом села на свое место.
— Что ж, тогда для меня это не новость, — спокойно сказал инспектор. — Ну, кто-то что-нибудь добавит?
Никто не ответил. Так как инспектору стало ясно, что многие просто стесняются говорить на публике, он пошел по рядам и стал опрашивать всех порознь — негромко, чтобы не слышали остальные. Обойдя всех, он не спеша вернулся на прежнее место.
– Как вижу, дамы и господа, мне придется отпустить вас к домашним очагам. Большое спасибо вам за помощь… Свободны!
Последнее слово прозвучало чуть ли не грубо. Все обескураженно замерли, потом стали вставать, собираться в группки, шептаться. Наконец, взяли пальто и шляпы и под пристальным взором Велье направились к выходу. Хильда Оранж, которая вместе с остальными актерами все еще стояла за последним рядом партера, вздохнула.
