— Смотрел вчера «Высшую передачу»?[169] — а другой ответил:
— Не, жена «Балкера» смотрит. Надо бы подписаться на «Скай-плюс». «Балкер» — редкая хренотень.
Джексон слышал их совершенно отчетливо. Лежал в каких-то дюймах от них и не мог их позвать. Он пережил Залив, пережил Северную Ирландию и смертоносную железнодорожную катастрофу, а теперь умрет, как обычный отброс (собственно, в точности как отброс), — его сплющит в мусоровозе.
Контейнер дернулся и, подпрыгивая и грохоча, покатился к гибели. Джексон в опасности.
Значит, всё.
Конец.
До него донесся собачий лай. Не просто лай — яростное тявканье, способное довести человека до умопомешательства, если не прекратится сию секунду. Тявканье не прекращалось. Собака лаяла не умолкая. Тяв, тяв, тяв. Кажется, этот лай Джексон уже где-то слышал.
— Ну что такое? — спросил один мусорщик. — Что ты мне хочешь сказать, а?
— Что говоришь, Скиппи? — спросил другой, с дурным австралийским акцентом. — Что-что? Кто-то в беде?
«Я!» — беззвучно взревел Джексон.
Один мусорщик засмеялся:
— Скиппи — не собака, Скиппи — кенгуру. А это Лесси[170].
— Тогда уж Лестер.
Джексон будет умирать, а люди вокруг станут обсуждать, какого пола собака?
И вдруг солнце. Такое яркое, что Джексон ослеп. И свежий морской воздух. Свет и воздух, вот и все, что надо человеку, если вдуматься-то. И верный друг, который закатит грандиознейший скандал и не пустит тебя на великий небесный погост.
— Ну что, своих не бросаем? — сказал Джексон собаке, ковыляя назад в «Белла виста».
* * *
Тилли с утра пораньше заварила себе чаю. Славная погодка улетучилась, в кухонное окно хлестал дождь. На часах десять минут шестого, — вообще, Тилли теперь сомневалась, правильно ли понимает, но сейчас была вполне уверена, что на дворе утро, потому что за дверью своей спальни храпела Саския. Саския отрицала, что храпит, вечно ворчала из-за того, как шумит Тилли: «Господи, Тилли, вы ночью ревели, как скорый поезд в тоннеле» или (Тилли подслушала, как Саския разговаривает с Падмой, — вот, Падма, вспомнила же имя, без проблем) «Это невыносимо, я совсем не сплю, все равно что с гигантским кабаном в одном доме жить». И Падма ответила: «А беруши не пробовали, мисс Блай?»
Капитан Блай, есть, сэр. Точнее, видимо, «никак нет, сэр», раз был мятеж[171]. Как обращаются к морским капитанам — «сэр»? Или «капитан»? «Фартук» тут не поможет. Этот лейтенант, гвардеец Саскии, — может, он знает? В конце концов, военный есть военный. Как же это его зовут? Саския — женщина лейтенанта. Тилли сыграла в этом кино[172] в эпизоде — служанку, что ли. Лайм-Реджис, обворожительное место, молодежь непременно хотела увидеть Лайм[173]. Ее любимая Остен. «Доводы рассудка». Мозг — что кружева, тонкие, сплошные дыры. Или крестильный платок. Белая шерсть на черной коже. Болтунья.
Руперт, вот как его зовут! Как Медвежонка Руперта[174]. Она любила эти ежегодники, ей дарили на Рождество. Руперт и его друзья. Барсук Билл, Пекинес Пинг-Понг (тоже, выходит, расизм?). Остальных забыла. Как-то раз на День подарков она что-то такое натворила, разозлила отца — кто его знает чем, его сплошь и рядом злили мелочи, — и он отнял у нее нового «Руперта» и стал выдирать страницу за страницей. Ох, милый боженька, пускай это все прекратится. Воспоминания, слова. Слишком много.
А лейтенант придет сегодня, так? Тогда понятно, отчего посреди кухонного стола таинственно разлегся пастуший пирог.
Дождь так шумит, точно стекло окатывают водой из ведра. Ворчит гром, будто звуковой эффект. Корабль в море у острова. Буря с раскатами грома и молниями[175]. Она играла Миранду в летнем театре. Где-то в ближних графствах, толком ничего не помнит, душу не вкладывала, а напрасно, но она была влюблена в Дагласа. Застряла в глуши Беркшира, или Букингемшира, или еще какого ближнего шира, а Даглас в Лондоне ставил пьесу. Он был на пятнадцать лет старше Тилли. Ей было всего двадцать, чудесная роль — такая прелестная невинность, — она тогда и не понимала, что никогда больше этого не сыграет. Теперь она Просперо, бедная старая Тилли, ломает жезл, вот-вот сдастся. Кончена забава, все были духи[176]. Плохой и приторный карамельный пудинг под конец.
Разумеется, как раз в то лето Фиби украла Дагласа. Ну, он же ставил «Майора Барбару»[177], а Фиби играла. Самая молодая актриса, сыгравшая эту роль на лондонской сцене. «Ярчайшая звезда своего поколения», — писали критики. Трамплин для ее блистательной карьеры. Тилли так и не поняла, отчего Даглас не взял на роль ее, — она тоже была хороша, уж точно не хуже Фиби. Теперь и не спросишь. Потом, конечно, Фиби получала самые сочные роли — Клеопатра, герцогиня Мальфийская, Нора Хелмер[178].
Когда Тилли глянула снова, дождя не было, снаружи сухо. Значит, дождь шел у нее в голове? Буря в мозгу. О, я страдала с теми, кто тонул![179]
Пастуший пирог размораживался на столе под удушающей целлофановой пленкой. Миниатюрные деревца брокколи порезаны и вымыты в дуршлаге. Сегодняшний ужин на столе в шесть утра. Ну конечно, придет лейтенант гвардии. Саския играет хозяйку. Пастуший пирог она не пекла — ей испек любезный работник столовой. «Пускай он будет аутентичным, — сказала ему Саския, — домашним. Как будто я умею готовить, но не ас». Глупышка.
В кафе с Дагласом. Возле Британского музея. Он купил ей ром-бабу, ее любимую, а потом накрыл ладонью ее руку и сказал: «Прости меня, дражайшая Матильда», — он так разговаривал, вырос на звездах дневных сеансов. До рождения Дагласа его мать была танцоркой, «Синим колокольчиком»[180]. (А Тилли сейчас живет в коттедже «Синий колокольчик». Забавно.) Никакого отца на горизонте, мать Дагласа была пикантная девица, еще бы мальчику такое воспитание в голову не ударило. С первой минуты жизни гримом дышал. Ужасно грустно представлять Дагласа крошкой, он под конец был такой истерзанный, один скелет остался. СПИД, конечно. Много этих бедных мальчиков полегло. У Тилли был маленький мальчик. Вычистили. Черненький. Черный как ночь. Она горит алмазною серьгою, / Для бренной жизни слишком дорогою, / У чернокожей ночи на щеке[181]. Первый раз она играла Джульетту в школе. В школе для девочек, ее Ромео была девочка Эйлин. Интересно, что случилось с Эйлин. Наверное, умерла.
На столе лежал пастуший пирог. Странно. Надо бы сунуть его в духовку. Вечером зайдут Винс с другом, «взбодрить» Тилли. Сказали, что принесут еду, — может, уже принесли? Уже пришли? И где они? Мозг опять этак поплыл, как будто сбились настройки в телевизоре. Может, у нее микроинсульты, один за другим, — тогда понятно, как ей в голову забралась погода.
В школе на домоводстве пекли пастуший пирог. На домоводстве учат вести хозяйство, быть хорошей женой…
— Блядь, господи боже, Тилли! Что вы делаете? Вы, блядь, печете пастуший пирог, а сейчас, блядь, шесть утра. Слабоумная вы идиотская, блядь, сука!
Тилли беспомощно замахала руками. Хотела сказать: «Не кричи на меня», — она ненавидит, когда на нее кричат, все нутро скручивает в узел. Гигантский провал отцовского рта, запах мертвой рыбы у него на коже. Ничего не смогла сказать, слова не выходили наружу как полагается. Ар-о-у-ар-ай-и-ар-о-у-ар-ай-и-ар-о-у-ар-ай-и-ар.
* * *
Они позавтракали тостами с мармайтом за дубовым длинным столом Роберта Томпсона по прозванью Мышь[182]. Трейси читала буклет и показала Кортни фирменный Мышиный знак — маленькую резную мышку, которая лезет по ножке стола. К столу прилагались десять стульев. Кортни ползала на четвереньках и считала мышей.
Ну или вообрази жизнь, в которой каждое утро завтракаешь за дубовым столом в викторианском готическом доме, глядя в окно на оленей. Волшебная палочка лежала рядом с банкой мармайта. Сломалась — Кортни оставила себе верхнюю половину, со звездой, — скорее топорик, чем волшебная палочка. Прожевав тост, Кортни приволокла верный розовый рюкзачок и разложила свою добычу на Мышином столе. Трейси наблюдала ритуал уже три дня и думала, что знает список наизусть, но всякий раз Кортни добавляла что-нибудь новенькое. Текущая инвентаризация показала:
потемневший серебряный наперсток
китайскую монетку с дыркой посредине
кошелек с улыбающейся мартышкой
снежный шар с топорной пластмассовой моделью парламента
ракушку в форме трубочки с кремом
ракушку в форме шляпы кули
сосновую шишку
обручальное кольцо Дороти Уотерхаус
филигранный листик из леса
