— Ты хочешь сразу огорошить их смертью Николая?
— А ты предлагаешь сказать, что он ушел прогуляться?
Наш разговор прервало появление Маши — их комната была ближайшей к кухне.
— Слышу чьи-то голоса… — Она улыбнулась. — А Сеня спит как мертвец. Что случилось? Почему у вас такие лица, словно вы наелись лимонов? — Она посмотрела на кушетку, где лежало накрытое одеялом тело Комочкова. — Он там не задохнется?
— Не подходи. Маша, — остановил ее Марков. — Он… мертв.
— Как мертв? — не поняла она. — Вы шутите?
Но мы молчали, а Маша сдернула одеяло, тотчас же вскрикнув и зажав рот ладонью. Марков еле успел подхватить ее, падающую в обморок. Мы отнесли ее в комнату к Барсукову и положили на кровать. Потом растолкали Сеню. Он поднял голову от подушки, тяжело посмотрел на нас.
— Меня отравили, — произнес он. — Слушайте, сколько водки мы вчера выпили?
— Ни грамма, — сказал я. — Николая убили.
— Кто? — спросил он так буднично, словно Комочкова убивали каждый день и это уже стало входить в дурную привычку.
— Не знаем.
— Так вы серьезно?
— Если хочешь — пойди посмотри.
Барсуков встал и быстро оделся. Марков повел его на кухню, а я пошел в соседнюю комнату, к Ксении. Она тоже спала, причем так крепко, что мне еле удалось разбудить ее.
— Что ты здесь делаешь? — недовольно поморщилась она, увидев мое лицо. — Неужели пожар? Наконец-то все здесь сгорит дотла.
— Нет, Ксюша. У меня другая новость, гораздо неприятнее. Одевайся и иди на кухню. Там Егор с Сеней, они тебе все объяснят. — Самому мне было тяжело говорить ей о смерти Комочкова. Я знал, что она относилась к нему с большой симпатией.
— Еще кого-то убили? — спросила она вдруг.
Я молча кивнул головой и отправился к Милене. Жена моя сидела перед зеркалом и расчесывала волосы. Улыбнувшись мне, она подозрительно спросила:
— Что это ты делал в комнате Ксюши? Утренняя любовная разминка? Ну и как, был на высоте?
— Оставим шутки, — сказал я, думая о том, что раз мечи лежали под нашей кроватью, то на меня и Милену должно падать самое сильное подозрение. — Дело слишком серьезно… Убит Николай.
Милена продолжала механически взмахивать гребнем, словно мое заявление так и не достигло ее сознания.
— Из-за Маши? — спросила она наконец.
— А ты знала об их связи?
— Все знали. Кроме Сени. Ужасно… — Плечи ее содрогнулись, а гребень выпал из рук, и она закрыла ладонями лицо. Я подошел и обнял ее, прижимая к груди.
— Успокойся. Теперь ты понимаешь, что тебе любым путем нужно выбраться из Полыньи? Если пекарь проведет Ксению через болото, то через три дня и ты с Барсуковыми сможешь пройти тем же маршрутом.
— Нет, — покачала она головой. — Теперь тем более — нет. Я останусь с тобой до конца.
— Но зачем такое упрямство?
— А ты не понимаешь?…
Я поцеловал ее и больше уже ни о чем не спрашивал. Странно, но семейное счастье, к которому я всегда стремился, само настигло меня именно здесь, в Полынье, где вовсю свирепствовала смерть…
Потом я услышал крики и побежал в комнату к Барсуковым. Там билась в истерике Маша, а Егор и Сеня держали ее за руки, но она порывалась вырваться и кричала, что любит Николая, только его, и это мы все вместе убили их любовь. Я нашел в медицинской аптечке элениум, и мы заставили ее проглотить несколько таблеток сразу…
А на кухне возле тела Комочкова тихо плакала Ксения, размазывая по лицу слезы, и ее утешала Милена, пока и сама тоже не зарыдала навзрыд. Короче говоря, в эти утренние часы мой дом принял потоки слез. Сеня ходил мрачный как туча, а Егор метался между женщинами, призывая их успокоиться. Но как можно было успокоиться, когда убили нашего общего друга? И никто еще не знал, что, по версии Маркова, это убийство лежало на совести одного из нас… А значит, кто-то из нас был очень хорошим артистом. Значительно лучшим, чем я. В одиннадцать часов я отправился на похороны тетушки Краб. Не мог не пойти, потому что должен был отдать последнюю дань памяти этой милой женщине, простой и бесхитростной, чье добродушие было для меня словно путеводной звездой с первого же дня моего пребывания в Полынье. Она встретила меня как родного, и я должен был проводить ее так же.
Народу на кладбище собралось очень много, я даже не предполагал, что у тетушки Краб столько близких людей, пожелавших проститься с ней. Тут же была вырыта еще одна могила — для женщины, зарубленной маньяком. Две жертвы бессмысленного убийства отныне будут покоиться рядом. И души их, также вместе, полетят в горние выси, возможно, простив своим убийцам все. А теперь здесь предстоит вырыть новую могилу, третью — для Николая Комочкова. И его жизненный путь окончился тут, в не ведомой никому Полынье, едва ли нанесенной даже на районные карты. Предполагал ли он когда-нибудь о такой нелепой и внезапной кончине от удара мечом? Его жизнь оборвалась на самом взлете, хотя всякая смерть настигает убегающего от нее человека именно тогда, когда он думает, что уже спасся. Нет долгих и коротких жизней, есть завершенный цикл, единый по времени для всех. Младенец, умерший на десятый день, или старик, доживший до девяноста, похожи друг на друга, как близнецы: оба они явились в этот мир, чтобы прокричать что-то свое, а поняли мы их или нет, для них обоих не так уж и важно. Главное, что эти крики не утихают, они наполняют воздух, кружась во Вселенной, и мир без них беден и пуст. Так было и так будет всегда.
Отец Владимир прочитал заупокойные молитвы, а голос его был тих и печален, лишь ветер шевелил светлые длинные волосы. Я заметил рядом с ним Аленушку, которая не отходила от отца ни на шаг. Потом оба гроба опустили в темные ямы, разинувшие свои пасти. Ермольник и его ребята стали забрасывать могилы землей. Вот и все, прощай, тетушка Краб! Я отомщу и за тебя, и за Николая, и за всех остальных, убитых здесь, в Полынье. Я готов к этому. Здесь, на кладбище, я почувствовал в себе какую-то новую силу, излившуюся на меня с ясного, открытого неба, словно меня подвели к чудодейственному источнику и я напился живой воды, обретя решимость и желание принять бой, тот поединок, о котором мне толковала ночью Валерия. Меня выбрала не только она, но какие-то светлые лики, вручившие мне меч. И я теперь не вправе был пятиться назад в своих сомнениях. Я был призван сражаться.
По дороге назад я подошел к отцу Владимиру и сказал ему, что ночью произошло еще одно убийство, на сей раз в моем доме. Он перекрестился, вздохнув столь тяжко, словно принимал на себя все грехи покойного Николая.
— Когда вы сможете отслужить панихиду? — спросил я.
— Завтра вечером, — произнес он.
— Мы перенесем его в церковь. И подготовим все к похоронам. Скажите, какой зверь вырвался в Полынье из клетки?
— Тот, который прячется внутри каждого из нас, — отозвался он, положив руку на голову Аленушке. — Тот, кто борется в душе и сердце с Богом. Сейчас он празднует свою силу. Изрыгает слюну и смеется над нами. Но ему все равно не победить. Не одолеть в святом поединке. Кто-то должен его остановить… Кто-то должен, — повторил он, распрощавшись со мной возле церкви.
Я вернулся домой, где в зале, за столом, в тишине и молчании сидели все мои друзья. Все, кроме Комочкова.
— Ты договорился насчет Николая? — спросил Марков.
— Да. Надо подготовить его к прощальному обряду.
Маша вздрогнула, но больше не заплакала.
— Сейчас придет Раструбов, — сказала Милена, — и Ксения отправится с ним. Пожелаем ей удачи.
— Смотри не обижай на болоте лягушек, — произнес я, пытаясь как-то взбодрить всех, но никто даже не улыбнулся.
— Через три дня я вернусь, — сказала Ксения. — И тогда пекарь выведет Машу и Сеню. А ты, ты не передумала? — Ее вопрос был обращен к Милене. Та отрицательно покачала головой. — Как знаешь…
— А вот и наш булочник, — хмуро сказал Марков.
Раструбов заглянул в дверь и грубовато произнес:
— Ну что, дамочка, готовы? Пошли?
Мы вышли все вместе и проводили Ксению до самого болота. Пекарь насмешливо посматривал на нас.
— Не бойтесь, — сказал он наконец. — Доведу в целости и сохранности. Это вроде экскурсии. Хотя и с острыми ощущениями. Как в комнате страха.
— Хватит нам страха, — сказал Марков.
Мы смотрели, как они прыгают по кочкам, опираясь на длинные шесты. Они удалялись все дальше и дальше, а потом Ксения повернула к нам свое бледное лицо и слабо взмахнула рукой, словно прощаясь или прося прощения. И вот уже ее фигурка растворилась в лучах солнца. А я почему-то внезапно с острой болью подумал, что больше никогда ее не увижу. Милена же произнесла мою мысль вслух. Три ее слова прозвучали как лопнувшие в воздухе струны:
— Она не вернется.
Каждый из нас думал об одном: кто убил Николая Комочкова? Но все словно бы избегали задать этот вопрос вслух, поскольку подозрение падало на всех нас, а ответ мог быть непредсказуемым. И к вечеру напряжение достигло такой степени, что избежать разговора уже не представлялось возможным. Первой не выдержала Милена.
