Читатель, несомненно, поймет, почему я так подробно рассказываю об этом случае из жизни Рультабиля. Уже тогда, хотя Рультабиль и не знал, что является сыном Ларсана, одна только мысль, что Дама в черном может посчитать его вором, причиняла ему мучительную боль. Теперь же, заподозрив или, увы, убедившись, что судьба соединила его с Ларсаном кровным родством, как бесконечно велико должно было возрасти его горе! А в то время несчастная мать, вообразив, что преступные инстинкты отца возродились в сыне, быть может и порадовалась его смерти.
Ибо мальчика сочли мертвым. Были обнаружены следы поспешного бегства, ведущие к каналу, а из воды извлечен его берет.
Но что же было потом? Выбравшись из канала, он решил покинуть эти места, и, хотя его повсюду искали, Жозеф смог уйти незамеченным. Его гениальность помогла ему и здесь. Он был наслышан о детях, которые в поисках приключений убегали от своих родителей и, прячась днем в лесах и полях, попадались полиции или возвращались домой, не рискуя просить подаяния на дорогах. Наш маленький беглец спал по ночам, как все, и спокойно шел днем, ни от кого не прячась. Высушив свою одежду, он разорвал ее на части, благо дело шло к лету, и было тепло. Одевшись в эти отрепья, он принялся выпрашивать у прохожих милостыню, уверяя, что если не принесет денег, то родители прибьют его. Мальчика принимали за цыганенка, которые постоянно бродили в окрестностях. Затем поспели ягоды, Рультабиль собирал их и продавал в маленьких, сделанных из листьев корзиночках. Он мне признался, что сохранил бы об этом периоде жизни самые лучшие воспоминания, не будь ужасной, преследовавшей его мысли, что Дама в черном могла поверить несправедливому обвинению. Хитрость и природная смекалка выручали его несколько месяцев. Куда он шел? В Марсель! Это была его цель. Когда-то в учебнике географии он разглядывал виды юга и вздыхал, полагая, что никогда не увидит эти очаровательные края.
Когда он добрался до Марселя, город показался ему раем — вечное лето… и порт.
Порт давал неистощимые средства к существованию целой стае маленьких оборванцев. Там, между прочим, Рультабиль стал ловцом апельсинов. Однажды за этим занятием он познакомился с парижским журналистом Гастоном Леру, и это знакомство оказало решающее влияние на судьбу Рультабиля. Гастон Леру написал о нем статью, которую я считаю необходимым здесь привести.
«Маленький ловец апельсинов.
Когда огненный шар солнца пронзил наконец закрытое облаками небо и осветил косыми лучами золотое одеяние собора Нотр-Дам-де-ла-Гард, я спустился к набережной. Гигантские плиты были влажными, и мое отражение поблескивало в лужах у моих ног. Множество матросов, грузчиков и носильщиков суетилось вокруг брусьев, прибывших из северных лесов, налаживая блоки и подтягивая веревки. Резкий ветер, скользя между башней Святого Жака и фортом Святого Николая, внезапно обрушивался на вздрагивающую воду старого порта. Борт о борт, бок о бок, маленькие лодки, казалось, протягивали друг другу свои руки с подобранными парусами и дружно пританцовывали. Рядом с ними, уставшие от долгих дорог, пресыщенные нескончаемой качкой днем и ночью на волнах неизвестных морей, тяжело осев в воду, отдыхали гигантские бриги, протянув к небесам с клочьями туч свои огромные неподвижные мачты. Мой взгляд через воздушный лес рей и снастей остановился на башне, которая свидетельствовала, что еще двадцать пять веков назад дети античной Фокеи бросали якорь на этом благословенном побережье, прибывая по водным путям Ионических морей.
Затем мое внимание привлеки плиты на набережной, и я заметил маленького ловца апельсинов.
Босой и без шапки, светловолосый и темноглазый, он был облачен в лохмотьях какого-то пиджака, доходившего ему до пяток. Через плечо на веревке свисала холщовая сумка. Полагаю, что мальчику было не более девяти лет. Гордо подбоченясь левой рукой, он держал в правой палку раза в три длиннее его самого, которая оканчивалась наверху пробковым кружком. Ребенок был неподвижен и сосредоточен. Я поинтересовался, чем он здесь занимается, и узнал, что имею дело с ловцом апельсинов. Он был необычайно горд своей экзотической профессией и даже не воспользовался случаем попросить у меня несколько су, по обыкновению маленьких портовых оборванцев. Я вновь обратился к нему с каким-то замечанием, но ответа не получил, так как мой собеседник принялся внимательно разглядывать воду. Мы находились между стройным парусником, прибывшим из Кастелламаре, и трехмачтовым галеотом из Генуи. Чуть дальше расположились два одномачтовых барка, прибывшие этим утром с Балеарских островов. Казалось, что внутренности кораблей просто лопаются от переизбытка этих экзотических плодов. Апельсины покачивались на воде у бортов, и легкий прибой сносил их в нашу сторону.
Мой ловец спрыгнул в один из челноков, перебрался на нос и затаился, вооружась своей длинной палкой с кружком. Затем он принялся выуживать апельсины. Первый, второй, третий, четвертый. Один за другим они исчезали в его сумке. Выловив пятый, он вскарабкался обратно на набережную, очистил этот солнечный плод и, погрузив свою мордашку в сочную мякоть, принялся с жадностью ее поедать.
— Приятного аппетита, — сказал я.
— Сударь, — он поднял ко мне свою измазанную золотистым соком рожицу, — я обожаю фрукты.
— Это прекрасно, — ответил я, — ну, а когда нет апельсинов, что ты поделываешь?
— Я работаю угольщиком.
Маленькая ручонка погрузилась в сумку и извлекла оттуда огромный кусок угля. Апельсиновый сок стекал по лохмотьям его пиджака, который, похоже, имел даже карман. Малыш достал из этого кармана неописуемый носовой платок и тщательно вытер свои лохмотья. Затем он с гордостью спрятал носовой платок обратно в карман.
— Чем занимается твой отец? — спросил я.
— Он бедняк.
— Но что-то же он все-таки делает?
Ловец апельсинов пожал плечами:
— Он ничего не делает, потому что он беден.
Похоже, что мои расспросы по поводу его генеалогии большого удовольствия мальчугану не доставили.
Он двинулся вдоль набережной, я последовал за ним. Таким образом мы оказались возле небольшой охраняемой стоянки прогулочных яхт, крохотных суденышек из начищенного красного дерева и маленьких безупречных парусников. Мой спутник разглядывал их с видом знатока, получая, по всей видимости, от этой инспекции большое удовольствие. В этот момент к стенке подошла изящная лодка, гордо неся свой единственный косой парус, сверкающий под лучами солнца.
— Неплохое полотнище, — снисходительно заметил малыш.
Затем он влез в лужу, и несравненный пиджак, который решительно занимал его больше всех остальных вещей на свете, оказался забрызганным. Какая обида! Он едва не разрыдался. На свет божий вновь появился уже известный платок, и после продолжительного оттирания мальчуган обратил ко мне умоляющий взгляд.
— Сударь, — поинтересовался он, — не испачкался ли я сзади?
Я поклялся ему, что все в порядке.
В нескольких шагах от нас на тротуаре, опоясывавшем старые желтые, красные и голубые дома, в распахнутых окнах которых сушилось после стирки разноцветное белье, расположились торговцы устрицами. На маленьких столиках лежали раковины, заржавевший нож, стояла бутылка с уксусом. Устрицы были настолько свежи и соблазнительны, что я не удержался и заметил моему ловцу апельсинов:
— Если бы все твои пристрастия не были отданы исключительно фруктам, я бы рискнул предложить тебе дюжину устриц.
Его темные глазенки зажглись жадным желанием, и мы принялись поглощать устриц. Торговка нам их вскрывала, а мы объедались. Она хотела подать нам уксус, но мой компаньон остановил ее повелительным жестом. Он раскрыл свою неистощимую сумку, покопался в ней и торжествующе извлек оттуда лимон. Лимон, после соседства с углем, слегка почернел, но его владелец тщательно протер плод носовым платком, разрезал, и мне была щедро предложена половина. Однако я предпочел устриц в натуральном виде и, поблагодарив, отказался.
После завтрака мы вернулись на набережную. Ловец апельсинов попросил у меня сигарету, которую он зажег посредством спички, извлеченной из другого кармана пиджака.
И так, с сигаретой в зубах, пуская к небу кольца голубого дыма, как взрослый мужчина, мальчишка расположился на одной из плит посреди луж в классической позе сорванца, являющегося наилучшим украшением Брюсселя. Устремив взгляд вдаль к собору Норт-Дам-де-ла-Гард, он ничуть не потерял своего достоинства, был очень горд и, кажется, собирался затопить весь порт».
На другой день, с газетой в руках, Гастон Леру вновь пришел в порт и показал ее Рультабилю. Мальчишка прочел статью, и журналист дал ему монету в пять франков. Рультабиль принял деньги без всякого смущения, найдя это совершенно естественным. «Я беру у вас эти пять франков, — сказал он, — в знак нашего сотрудничества».
