Вдруг дверь отворилась. Базиль на какое-то мгновение был просто поражен, так как подумал, что спектакль уже начался и публика застанет его врасплох на сцене. Но это была Полина, которая вышла откуда-то из глубины декораций и затворила за собой дверь. Она закрылась с характерным лязгом, который издает обитый цинком деревянный предмет, и он заметил, что действительно дверь была отлично сделана из фанеры, обита дранкой и цинковой лентой.
Увидев Базиля, Полина нахмурилась.
— Что ты здесь делаешь? — спросила она.
— Ищу выход.
— И тебе всегда удается найти утерянное?
— А что пропало?
— Ничего особенного. И действительно пропало… Только… Ни Род, ни Леонард не могут отыскать. Не могу и я.
— Тогда это точно потеряно. И навсегда. А что, собственно?
— Нож.
Обычно сдержанный, Базиль был поражен.
— Какой нож?
— Послушай, Базиль, я расскажу тебе, что случилось, — неуверенно начала Полина. — Сэм Мильхау, по-моему, абсолютно чокнулся на том, что он называет «стопроцентным реализмом». Это отнюдь не означает, что он страстно стремится к правдивой передаче человеческих характеров, типов или возникающих в жизни головоломных ситуаций. Нет, это просто означает, что он обожает в собственных постановках учитывать все детали в самом прямом, буквальном смысле. Только он не называет их «буквальными», а зовет «аутентичными». Если в пьесе речь идет об ужине, то это должен быть настоящий ужин, с настоящей едой, если упоминаются цветы, то это должны быть непременно настоящие свежие цветы. Сегодня Род должен играть роль хирурга, который зондирует рану, чтобы удостовериться, нет ли в ней пули, и вот Мильхау упрямо настаивает, чтобы Род работал на сцене с настоящим хирургическим инструментом, с настоящими зондами, скальпелями и прочей чепухой. Конечно, Мильхау не хотел платить кучу денег за свой реализм и поручил помрежу достать подержанный инструмент. Но его достать непросто, так как все хирурги обязаны сдавать старый инструментарий Красному Кресту под расписку. Не забывай, преступность у нас растет, как снежный ком. Тогда Род вспомнил, что один из его дядей — старый хирург, который, правда, уже давно на пенсии, и он уговорил старика отдать ему свою сумку. Лезвия стальных ножей и скальпелей чудовищно затупились и поржавели, конечно, но их немного почистили наждаком, и они вновь заблестели. «Абсолютный реализм» был достигнут. Род таскал с собой эту сумку с инструментами на все репетиции и прогоны. Но сегодня вечером, всего десять минут назад, открыл сумку и обнаружил, что одного хирургического ножа не хватает. Он уверяет, что это тот самый нож, которым он пользовался на последнем прогоне. Я пришла сюда, чтобы поискать его, может, он где-то преспокойно лежит и смотрит на нас. Но его здесь нет. Может, пойдем к Роду в гримуборную и поищем вместе.
Полина пошла впереди Базиля, указывая дорогу, приблизилась к какой-то двери на уровне стены и легонько постучала. Чей-то голос откликнулся:
— Войдите!
Они вошли в комнату не более шести квадратных метров. Родней Тейт стоял перед туалетным столиком и тщательно осматривал содержание выдвинутого ящика. Халат из мягкой голубой фланели туго был перехвачен на его талии ремнем. Леонард Мартин ходил взад-вперед по комнате, — пять шагов в один конец, затем остановка, поворот, пять шагов назад и так далее.
На нем тоже был халат, но из ярко-красного шелка.
Увидев вошедшего Базиля, Род криво усмехнулся.
— Что, пожаловал криминалист? Подвернулась работенка?
— Ножа на сцене нет, — сказала Полина и села на подлокотник кресла. — Может, его украли?
Леонард засмеялся.
— Ты подумай, Полина, ну кому нужен старый хирургический нож? Может, какому-то чокнутому активисту из Красного Креста?
— Вы уверены, что в сумке был весь инструментарий? — спросил Базиль.
— Нет, не очень. — Род резко задвинул ящик. — Я никогда не обращал на содержимое сумки особенно пристального внимания до сегодняшнего вечера, но у меня сложилось такое впечатление, что все кармашки были заполнены, когда я впервые взял сумку с собой на сцену. Что ты скажешь? — повернулся он к Леонарду.
— Да, но это лишь смутное впечатление, — ответил Леонард. — Я тоже мог ошибиться.
— Но ведь ты не мог забыть нож на сцене, — решительно заявила Полина. — Я обшарила весь альков, осмотрела всю сцену — там ничего нет.
Хирургическая сумка стояла на туалетном столике — обычная кожаная сумка, потертая, вся в складках и морщинах. Базиль открыл ее и заглянул внутрь. Все карманчики и петельки были заполнены инструментами. Все, кроме одного. Трудно было определить, когда здесь, в этом гнезде, в последний раз торчал нож. Базиль вытащил один из скальпелей наугад, поднес его к яркому свету лампочек, обрамлявших зеркало на столике, и принялся тщательно его рассматривать. На лезвии было отчеканено имя какого-то бостонского фабриканта. Скальпель был изготовлен из отличной стали, которая, очевидно, недавно была почищена, но лезвие было тупым.
— Вот инструмент, который нужен вам для зондирования пули, — сказал Базиль, протягивая Роду зонд.
— Правда? — заинтересовался Род. — Тогда мне нечего беспокоиться об утерянном ноже. А как извлекают пулю этой штуковиной?
— Род, не будь идиотом! — воскликнула Полина. — Как будто кто-то из публики сможет разобрать, чем именно ты пользуешься, якобы извлекая пулю там, в алькове. Все, что могут увидеть зрители, — лишь отраженный лезвием свет, яркий блик, вспышку. С таким же успехом ты можешь пользоваться там и простым кухонным ножом.
— Плевать мне на это — видят они или нет, — огрызнулся Род. — Я целиком солидарен с Мильхау — мне нужен реализм. Все должно быть в спектакле аутентично.
Полина с Леонардом рассмеялись. Очевидно, этот «реализм» Мильхау был в театре расхожей шуткой.
Но Род говорил вполне серьезно.
— Даже если публика не видит ножа, я же его вижу?
— «Боги все видят», — процитировал Базиль.
— Совершенно верно. Но я не могу как актер избежать психологического эффекта, если я не уверен, что создаю и роли что-то настоящее, в истинной ситуации, независимо от того, отдает себе в этом отчет публика или нет. Я никогда не считал вздорным того парня, который, играя роль Отелло, вымазывал себя сажей с головы до ног. Я сам бы это сделал!
— Вы уверены, что во время репетиции в руках у вас был скальпель?
— Это был такой же хирургический нож, как вот этот, — и Род поднял со стола скальпель. — Это еще раз подтверждает, что нож пропал. Я точно помню, что было две таких штуковины, а теперь, как видите, осталась одна…
— Вы хорошо осмотрели сцену? — спросил Базиль, повернувшись к Полине.
— Конечно. Очень тщательно. Я провела там более пяти минут и заглянула во все углы.
— А вы уверены, что хирургического ножа здесь нет? — спросил Базиль, на сей раз обращаясь к Роду. — Вы могли случайно засунуть его куда-то здесь, в этой комнате, после репетиции и не положить обратно в сумку.
— Я уже об этом думал, — ответил Род. — Но я обшарил всю комнату. Леонард тоже, но мы ничего не нашли.
Базиль оглядел артистическую. Скромная обстановка — коврик, кушетка-диван, туалетный столик, скамья, гардероб и умывальник. Вся способная к передвижению мебель была придвинута к стенам, оставляя «жизненное пространство» около четырех квадратных метров.
— Здесь нет окна? — заметил Базиль.
— За кулисами вообще нет окон, даже в артистических, — объяснил Леонард. — Если бы их прорубили, то дневной свет мог бы свободно просочиться туда, где он вовсе не нужен. Или же возникли бы сквозняки, которые заставили бы глухую кирпичную стену трепетать, как флаг на ветру, а публика сразу бы догадалась, что вся эта стена — всего лишь размалеванный холст.
Базиль сел на диван, на котором не было чехла, запустил руку в щель между сиденьем и спинкой. Он вытащил оттуда сигаретный окурок, две женские заколки, сломанный карандаш, но ничего, что хотя бы отдаленно напоминало хирургический инструмент, не было.
Полина с любопытством наблюдала за его действиями.
— Неужели вы считаете, что это все так серьезно?
— Видишь ли… остро наточенный нож вообще не рекомендуется оставлять в доступном месте. — Он постарался сказать это самым равнодушным тоном.
— Но в том-то и дело, что он не был острым! — возразил Род. — Этими ножами никто не пользовался многие годы.
— Значит, ваш «абсолютный реализм» не простирается так далеко, чтобы позволить вам орудовать остро наточенным ножом? — пробормотал Базиль.
— Нет, нет, я предпочитаю работать со старыми, тупыми, зазубренными ножами, такими, как вот этот. Кроме того, я так неумело пользуюсь своей бритвой, что эти многочисленные порезы отбивают у меня всякую охоту возиться с режущим инструментом еще и на сцене.
