— И чем же мой бедный папа заслужил столь пристальное внимание? — вежливо справился Марк.
— Твоему бедному папе исполнилось пятьдесят, он — вдовец и вдобавок Лакландер! Очень опасное сочетание!
— Которое не под силу исправить даже тебе.
— Можно, если… Морис! Что случилось?
Дверь в спальню распахнулась, и в дверях стоял полковник Картаретт с бумагами под мышкой.
— Идите сюда, Марк! Скорее!
Марк бросился в спальню, а за ним устремилась леди Лакландер, вскочившая с кресла с неожиданным проворством. Однако полковник Картаретт преградил ей путь.
— Дорогая, — сказал он, — пожалуйста, подождите.
Из холла внизу донесся настойчивый звон вызова. По лестнице уже торопливо спешили наверх сестра Кеттл и высокий мужчина в вечернем костюме.
Полковник Картаретт молча ждал, когда они поднимутся.
Леди Лакландер уже была у кровати мужа. Марк правой рукой придерживал его за спину, а левой продолжал нажимать на кнопку звонка, лежавшего на кровати. Сэр Гарольд, всхлипывая, хватал воздух открытым ртом, а нога под одеялом судорожно сгибалась и разгибалась. Леди Лакландер склонилась над ним и взяла его за руки.
— Я с тобой, Хэл, я рядом, — повторяла она.
У сестры Кеттл в руках был бокал.
— Это коньяк, — сказала она. — Старое, проверенное средство.
Марк поднес его к открытому рту деда.
— Отпей, — сказал Марк. — Это поможет. Постарайся.
Губы прижались к кромке бокала.
— Немного отпил, — сообщил Марк. — Сейчас я сделаю укол.
Его сменила сестра Кеттл, а Марк, повернувшись, столкнулся с отцом.
— Я могу чем-то помочь? — поинтересовался Джордж Лакландер.
— Нет, просто побудь здесь, папа.
— Джордж тоже пришел, Хэл, — сказала леди Лакландер. — Мы все тут с тобой, дорогой.
Из-за плеча сестры Кеттл показалось перекошенное болью лицо старика, а непослушные губы отрывисто прохрипели: «Вик, Вик, Вик…», будто отсчитывали последние удары угасающего пульса. Все недоуменно переглянулись.
— О чем ты, Гарольд? — спросила леди Лакландер. — Что ты хочешь сказать?
— Может, «Вик» — это имя? — предположила сестра Кеттл.
— У нас нет знакомых по имени Вик, — нетерпеливо возразил Джордж Лакландер. — Бога ради, Марк, сделай хоть что-нибудь!
— Сейчас, — ответил его сын из другого конца комнаты.
— Вик…
— Викарий? — спросила леди Лакландер, сжимая его руку и наклоняясь. — Ты хочешь, чтобы позвали викария?
Он посмотрел ей в глаза, и кончики раскрытых губ тронуло подобие улыбки. Голова немного склонилась в сторону.
Подошел Марк со шприцем в руке и сделал укол. Через мгновение сестра Кеттл отошла, и все поняли, что вот-вот наступит развязка. Леди Лакландер, ее сын и внук обступили кровать. Она снова сжала руку мужа.
— Что ты хочешь сказать, Хэл? Что, любимый? Ты зовешь викария?
Неожиданно он отчетливо произнес шепотом:
— В конце концов, кто знает…
Устремив на жену последний пристальный взгляд, он испустил дух.
Ближе к вечеру через три дня после похорон сэр Джордж Лакландер сидел в кабинете родового особняка и разбирал бумаги, которые нашел в ящиках и папках отца. Он был довольно привлекательным мужчиной с породистым лицом и темными от природы волосами, начавшими седеть, что было особенно заметно на висках и пряди надо лбом, но ничуть не портило его, а только добавляло импозантности. Как и полагалось, над волевым ртом нависал в меру крючковатый нос. Короче говоря, он был ожившей иллюстрацией настоящего английского аристократа, какими их рисуют в американских журналах. Достигнув опасного для таких джентльменов возраста, он в свои пятьдесят сохранил удивительную живость.
Сэр Гарольд оставил свои бумаги в идеальном порядке, так что разбирать их не составляло никакого труда. Переворачивая страницы дневников отца, его сын вдруг подумал, что их семья вполне заслуженно получила прозвище Счастливчики Лакландеры. Разве не удачей было то, что сказочно богатый восьмой баронет питал настоящую страсть к драгоценным камням и постоянно скупал их, и теперь они сами по себе уже составляют целое состояние! Разве не удачей был невероятный успех их знаменитого завода скаковых лошадей? Ведь только за прошлый век они не меньше трех раз срывали самый крупный куш на скачках! Справедливости ради, конечно, стоит признать, что ему самому, наверное, повезло меньше других, особенно учитывая, что при родах Марка он потерял жену. Но если честно, то в смутных воспоминаниях, которые у него еще сохранились, она запомнилась как на редкость нудная и неинтересная женщина. Не то что… Но здесь сэр Джордж одернул себя и самодовольно подкрутил ус двумя пальцами. Его смущение усилилось появлением дворецкого, объявившего о приходе полковника Картаретта, желавшего его видеть. В определенном смысле этот визит явился карой за недостойные мысли. Джордж прошел к камину и поджидал полковника возле него.
— Привет, Морис, — поздоровался он, когда тот вошел. — Рад тебя видеть. — Вглядевшись в его лицо, он встревоженно спросил: — Что-то случилось?
— Вообще-то да, — подтвердил полковник. — И немало! Я понимаю, что после трагедии, постигшей вашу семью, сейчас не самое удачное время беспокоить вас, Джордж, но, по правде говоря, я настолько обескуражен, что хотел бы разделить ответственность с тобой!
— Со мной? — изумился сэр Джордж, невольно испытывая облегчение.
Полковник достал из кармана два конверта и положил их на стол. Сэр Джордж увидел, что они надписаны рукой отца.
— Прочитай сначала письмо, — попросил полковник, показывая на конверт поменьше. Джордж удивленно на него посмотрел и, вставив монокль в глаз, вытащил листок и принялся читать. По мере чтения его лицо вытягивалось, и один раз он прервался, чтобы что-то спросить, но, взглянув на взволнованное лицо полковника, передумал.
Наконец, дочитав, он выронил листок, а монокль соскользнул на грудь.
— Я не понял ни единого слова!
— Ты все поймешь, когда ознакомишься с этим, — пояснил полковник и вытащил из второго конверта тонкую стопку листов и положил их перед Джорджем Лакландером. — Прочитать их займет не больше десяти минут. С твоего разрешения я подожду.
— Мой дорогой, что ж это я? Пожалуйста, присядь. Сигару? Что-нибудь выпить?
— Нет, Джордж, спасибо. Я выкурю сигарету. Нет-нет, не беспокойся, у меня свои.
Джордж удивленно на него посмотрел и, водрузив монокль на место, принялся читать. Постепенно выражение его лица начало меняться, и природный румянец сменился мертвенной бледностью. В очертаниях губ уже не было прежней твердости, а в глазах — уверенности. Листок в руках предательски выдавал дрожь пальцев.
Один раз он все-таки не выдержал и воскликнул:
— Но это неправда! Мы же знаем, как все было! Все это знают!
Потерев губы пальцами, он дочитал до конца. Когда последняя страница присоединилась к стопке с остальными, полковник Картаретт аккуратно их собрал и убрал в конверт.
— Мне чертовски жаль, Джордж, — сказал он. — Видит Бог, я не хотел тебя сюда впутывать.
— Но я не понимаю, зачем ты это сделал! Зачем принес сюда? Почему не сжег сразу, как только понял, что здесь?
— Вижу, ты меня не услышал, Джордж, — хмуро заметил Картаретт. — А я ясно выразился. Я долго думал. Твой отец предоставил мне право решить самому, и я принял решение, — он показал на конверт, — предать это гласности. Поступить так — мой долг, Джордж. Других вариантов просто не существует.
— А ты подумал, как это отразится на нас? Подумал? Это… это просто немыслимо! Ты же старый друг семьи, Морис. Мой отец доверился тебе, потому что считал тебя другом. Он… — Джордж замялся, не в силах осознать все последствия, — он же вверил тебе нашу судьбу!
— Такого наследства никто бы, конечно, не пожелал, однако ты слишком все драматизируешь, Джордж. Поверь, я отдаю себе отчет, что для вас это будет тяжелым испытанием, но не сомневаюсь, что в обществе к этому отнесутся гораздо снисходительнее, чем ты себе представляешь.
— И с каких это пор… — вопросил Джордж, вдруг неожиданно проявив ораторский пафос, — с каких это пор Лакландерам предлагают унизиться до того, чтобы рассчитывать на снисхождение других?
В ответ полковник Картаретт только беспомощно махнул рукой.
— Мне очень неприятно, что так получилось, но боюсь, что красивые слова при всей своей патетике никак не меняют сути дела.
— Да пошел ты к черту со своей назидательностью!
— Ну-ну, Джордж, не надо так!
— Чем больше я об этом думаю, тем хуже мне видятся последствия! Послушай, Морис, хотя бы ради соблюдения приличий…
— Приличия и были главным, чем я руководствовался.
— Это убьет мою мать!
— Я знаю, что для нее это будет тяжелым ударом. Я думал об этом.
